Ищи свою внучку, а нас уже нет Как девушки из Чечни оказались в «Исламском государстве» — и как их матери пытаются вернуть их домой. Фотопроект Сергея Строителева — специально для «Медузы»
Сергей Строителев
фотограф
В середине 2010-х годов молодые чеченцы стали массово уезжать на территории, в тот момент подконтрольные «Исламскому государству»: в иракский Мосул и сирийскую Эр-Ракку. Их заманивали вербовщики, обещавшие райскую жизнь и огромные деньги. За мужчинами поехали их семьи — молодые девушки с детьми на руках.
В 2017 году эти территории зачистили от боевиков. Мужчины, включая тех, кто не участвовал в боевых действиях, погибали во время бомбежек, а их жен и детей определяли во вдовьи дома, откуда им запрещалось выходить. Многие из них получили тюремные сроки — от 15 лет до пожизненного заключения. Есть и те, кто пропал без вести и не выходит на связь уже несколько лет.
Матери девушек, которые ждут их в Чечне, создали десятки групп взаимопомощи, они цепляются за малейшие крохи информации о своих дочерях и верят до последнего, что их дочери живы и кто-нибудь поможет им вернуться в домой.
Для этой истории я проецировал изображения девушек, пропавших или находящихся в заключении на бывших территориях ИГИЛ, на фигуры их матерей: они ощущают присутствие детей каждый день, живут их жизнью и видят их во снах. Это история о том, что война не имеет границ, в том числе временных. А ее жертвами порой становятся люди, которые находятся за много тысяч километров от конфликта.
Зара
свекровь Айшат
Все шло хорошо, жили. Сын с женой, четыре внука, все рядом. Мой сын ездил работать в Москву на телевидении, его посылали туда в командировки. С женой у них было все в порядке, ни одной ссоры я не припомню, несмотря на частое и долгое отсутствие сына.
Жена сына — Айшат, сноха моя, была совсем тихая, спокойная, слово из нее вытащить было невозможно. Любила сидеть дома, даже с детьми редко гуляла. Если выходила, то вся покрытая, в черном. Во дворе все спрашивали: «Что вы ее одели так?» — но это ее выбор был. Я ей говорила: надень хоть что-нибудь светлое, раньше только в светлом ходила, — а она ни в какую. Прихожу с работы, звоню в дверь, а она долго не открывает, она ж не знает, кто за дверью, пока оденется. Тогда, кстати, к этому очень плохо относились. На остановке если увидят такую, обходят, считали ваххабитами. Сын в этой ситуации сделать ничего не мог. Он был постоянно на связи, звонил, деньги присылал, у него было в планах их забрать, ведь устроился он там очень хорошо.
В какой-то момент внуки начали жаловаться, что мама постоянно сидит в телефоне. Я тоже стала это замечать, в любое время ночи проснешься — свет у нее горит. Говорила: «Мама, мне не спится». На самом деле Айшат познакомилась с каким-то мужчиной в социальных сетях. Потом [сотрудники] ФСБ показывали нам его фотографию и говорили, что именно с ним она уехала. Я ведь не знала, с кем она общается. Знала бы, солому подстелила, как говорится.
Помню, как [Айшат] спросила меня: «Можно я поеду в село к матери?» Она ездила к ней иногда — то на день, то на два — помогать. Быстро собралась, приготовила детей и ушла. Два дня проходят, мне звонят из села и спрашивают, почему Айшат трубку не берет. «Так она ж к вам поехала!» — восклицаю. Оказывается, ее мать и сестра знали о намерении дочери уехать в Турцию. Думаю, про [поездку в] Сирию все же они не подозревали, не дураки, не отпустили бы иначе.
Наступило отчаяние. Никакой информации не было очень долгое время. Мой сын вернулся из Москвы после того, как я сообщила ему эту новость. Забежал в квартиру, даже не переоделся, взял деньги на дорогу и улетел в Турцию их [Айшат и вербовщика] искать. Был на телевидении, везде показывал их фотографии. Искал полтора месяца, был в истощении. Я ему деньги туда отправляла, последние копейки, чтобы выжить. Но все тщетно.
Только через два года мы нашли ее. Информацию о ней я получала через группу родственников и админа этой группы, что-то где-то, по крупицам. Один раз удалось связаться, Айшат попросила прощения, сказала «извини, мама», прислала фотографии внуков и просила выслать деньги, но тогда с этим было очень строго. Не дай Аллах туда деньги послать — это ведь считается соучастием терроризму по закону. Я ей сказала, что боюсь за сына, он у меня единственный. После этого она связь порвала со мной окончательно.
Потом появилась информация, что братья Айшат посылали ей деньги и были с ней на связи. Они сейчас в заключении. Одного из них я видела по телевизору, он был замешан в экстремизме. Вполне возможно, они участвовали и в ее вербовке, но это только мои домыслы. Еще мы с сыном узнали, что она там вроде бы два раза была замужем и, возможно, от одного из этих браков есть дети. Я ее умоляла рассказать правду, говорила, что готова забрать и этого ребенка, что он будет как родной. Но она молчала.
Потом узнали, что Айшат с тремя внуками находится в Аль-Холе (закрытый лагерь для беженцев на границе Сирии и Ирака, где содержат детей и женщин, доставленных из зоны боевых действий, — прим. «Медузы»). Старшему Магомеду уже 14, а самого младшего Али убило осколком при обстреле — ему было восемь лет. А пару месяцев назад мне сказали, что она якобы отправилась в [сирийский город] Идлиб. Информации от нее больше никакой нет. Мы в какие только двери не стучались, но пока все тщетно. Кровь [для подтверждающего родство ДНК-теста] тоже сдавали.
Как их вытащить оттуда? Я слышала, что у соседки сына там убили и она заплатила три миллиона за то, чтобы вывести сноху с двумя внуками в Турцию. Я не знаю, правда это или нет, но мне так сообщили. Но откуда у нас такие деньги?
У сына новая семья и ребенок, еле-еле уговорили его [снова] жениться. Но я очень хочу, чтобы Айшат с внуками вернулась, я на нее зла не держу, хотя поначалу обида сильная была. Она мне как дочь. Очень радуюсь за вернувшихся девочек и детей из других семей. Раньше все время ездила в Москву [их] встречать. Это такая радость.
Роза
мать Хадижат
У дочери [Хадижат] и зятя [Магомеда] был небольшой домик на участке свекрови с детской и большими светлыми окнами, молодожены не успели тут пожить. Игрушки запакованы, мебель нетронута. Не знаю, что Магомеду недоставало? Хороший парень, окончил школу с золотой медалью, скромный, умный. Ничего без разрешения отца не делал, он ему машину купил, чтобы таксовать. Магомед сильно переживал за работу, все время жаловался, что ему обещают золотые горы, а по факту выходит все не так гладко. Может, это стало причиной? Друзья ему вроде бы посоветовали, что работать лучше за границей. Ну и он решил поехать. Хадижат в июне 2015 года последовала за ним — сначала в Турцию. Тогда был большой поток молодых из Чечни. Странно, ведь все ужасы, творящиеся там, он видел по телевизору.
Ночью в марте 2017 года дочка связалась со мной. У нее была забинтована рука. Сначала сказала, что, когда арбуз резала, поранилась, потом созналась, что рикошетом задело после взрыва. Эту ночь я никогда не забуду. Я слушала ее, и у меня все дрожало внутри. Они осознали, что в Ираке начинается война, и пытались сбежать обратно в Турцию в составе группы 200–300 человек с проводником. На границе не было видно солдат, но, как только они выходили на дорогу, их начинали обстреливать — ловушка. Были жертвы — убитые, раненые. Другой проводник обещал провезти их через Сирию к турецкой границе, они согласились, но он их бросил, а сам скрылся.
В боевых действиях дочь с мужем не участвовали, они были в бегах, скрывались. Три раза боевики сажали их в тюрьму за неповиновение. Дочку выбрасывали на улицу в тот же вечер — видимо, с женщинами обращались помягче. Магомед сидел [в тюрьме] по два-три месяца, а Хадижат скиталась, просила милостыню на пропитание. Были и издевательства со стороны боевиков: били, бросали в яму с водой. [Хадижат] сказала, что [они с мужем] попытаются четвертый раз сбежать, так как все это невыносимо — несмотря на угрозы [боевиков], что если их четвертый раз поймают, то зарежут. Тогда у них была на руках девятимесячная дочка. Последние ее слова в тот вечер: «Если через неделю не выйдем на связь, ищи свою внучку, а нас уже нет». У меня все болело внутри, спать не могла.
Я поехала в город к чиновникам просить о помощи. Прямо в кабинете при разговоре у меня зазвонил телефон, и там же я их и свела — чиновников и дочь мою. Дочь поначалу испугалась и стала врать, что находится в Турции, в Аксарае. Я начала кричать на нее: «Говори правду!» Дочь сказала, что дамба Ракки под обстрелом и после еще одной бомбежки Ракку смоет. Хадижат порекомендовали выходить поближе к границе. Однако это было очень сложно — три кольца окружения. Ваххабиты, шииты, правительственные войска.
С помощью правоохранительных органов 2–3 месяца готовилась стратегия, как их оттуда вытащить. Еще с двумя чеченскими парнями они ждали в одной квартире. В результате дочь с мужем очутилась в [сирийской] Латакии, куда они прорвались через шквальный огонь. Один из сотрудников сказал, что жалеет о том, что впутался. Сказал, что это была дорога между жизнью и смертью и он будет переживать за детей вечно, если что-то случится. Я ему ответила: «Мы же пытаемся, переживать надо, если не попытаться. А то, что Аллахом предписано, того не избежишь, поэтому я тебе даю полное право делать все, что посчитаешь нужным».
В Латакии они сидели во временном изоляторе, там они были вольными, позволялось звонить и выходить на улицу.
Последний раз я связывалась с дочкой 29 августа 2017 года через заведующего тюрьмой, араба, который пообещал вывезти моих внучек из этого ада. Дочку тоже можно было вывезти последним бортом в том году. Но как только она узнала, что мужа не забирают, отказалась лететь.
Через четыре дня после того, как мы забрали внучек в Москве, Хадижат вышла на связь. Ничего не было слышно, [но она] сказала, что все хорошо. Разговор длился ровно 28 секунд — у меня эти секунды были как удары внутри. Потом опять долгая тишина.
В следующий сеанс связи дочь рассказала, что их содержат в Дамаске, в государственной тюрьме, где у них родилась вторая дочка, после этого у них был суд, и с сирийской стороны их оправдали. Я говорила с [российским] послом, который уверил меня, что документы на вызволение в стадии подготовки.
Через какое-то время с помощью сарафанного радио я узнала, что их разлучили с мужем и перевели в разные временные изоляторы. Получается, что сирийская сторона [их] не отдает, а Россия не забирает. Началась бумажная волокита. Как только Ураза закончится, буду ходить, ездить, стучаться во все двери. Я понимаю, что на Хадижат и Магомеда заведены уголовные дела в России, тут они должны предстать перед судом. Но это не главное. Главное, чтобы они приехали, были тут. Судьба коварная штука. Была моя Хадижат озорная девчонка — играла в футбол, болела за «Спартак». Сама была очень открытая, с доброй душой, но эта доверчивость, как видите, может сыграть злую шутку.
Воспитание внучек легло на нас с матерью Магомеда, но это тяжело очень физически и морально. Мы им даем слушать голос матери, они узнают. Адаптировались, но самолетов боятся до сих пор.
Фарида
(имя изменено по просьбе героини материала)
С дочкой мы были очень близки. Сына я потеряла в 2002 году, он работал инспектором ГАИ, и на него было совершено покушение ваххабитами. Дочка была маленькая и плакала вместе со мной, говорила, что никуда от меня не уйдет.
[Дочь] вышла замуж в ноябре 2014 года. Семья у мужа была хорошая, его родственники по матери жили в Москве. Я им доверяла. Они подыскали молодой семье в Москве работу, и те поехали. Мы общались с дочкой постоянно. Обменивались фотографиями, видео по вотсапу. Порой даже по несколько раз в час. В один момент общение прекратилось и дочь перестала выходить на связь. Исчезли они вместе с мужем. Родственники мужа начали их искать, искали по всей Москве, но безуспешно. Прошло уже 40 дней. Когда дочери удалось выйти на связь, то она сказала, что муж отобрал у нее телефон и якобы повез обратно в Гудермес. Выйдя из самолета, она ничего не узнала. Доверилась мужу, но он обманул ее и привез в Египет. Дочка все время плакала и просила прощения: «Мама, мама, ну как же так». Уже тогда на ней был черный хиджаб, хотя в Чечне носила цветные платочки.
Потом муж сказал, что надо ехать в Ирак, там он якобы хотел учиться. Был 2015 год. Оказывается, очень много из его родственников находилось в Мосуле. В их родном городе это все знают. Некоторые ездили туда в так называемые командировки. Три месяца поработают поварами и возвращаются, там якобы денег больше. В Мосуле у меня появился внук, дочь присылала фото.
В итоге мужа убили — так сказала дочка, но тела она не видела: не положено у них этого. После смерти мужа ее перевели во вдовий дом, где она прожила до 2017 года с другими девочками, заботясь о ребенке. Выходила на связь время от времени, плакали вместе, но про войну молчала, чтобы я не переживала. Знаю, что ей помогала большая семья из Гудермеса в Мосуле. Это немного успокаивало.
В конце концов и я узнала про войну. Об этом начали трубить отовсюду. Это было горе. Связь с дочерью прервалась окончательно. Мы начали действовать. Писали в Красный Крест, в посольство [России]. Везде, чтобы вытащить ее оттуда. В Ираке очень-очень много лагерей и семь-восемь тюрем под Мосулом. Иногда в группы матерей приходят списки с именами заключенных на арабском. Списки эти поступают в основном от охранников. В одном из них от 2019 года было имя дочки. Это единственное, что мы знаем о ней. С тех пор мы все ждем, ждем, ждем, бесконечно.
Мы очень хотим, чтобы она вернулась. Тут кладовки и сундуки, полные ее вещей. Мы до сих пор их не разобрали, еще со свадьбы. Это единственная моя доченька, я всегда очень старалась для нее. Молю, чтобы она вернулась вместе с внуком, которому уже шесть.
Бирлант
мать Фатимы
Муж Фатимы был чеченцем с украинскими корнями. Приехал в Чечню искать родственников, а нашел мою дочь. Свадьба была против моей воли. Все говорили, что «твоя дочка вышла за русского» — у нас же так не принято. Мужчинам жениться можно на русских, а девушкам нельзя выходить замуж. Но он мусульманином был даже больше, чем мы, строго пост держал. Мать его на Украине работала с турками, они помогали ей вести бизнес с продовольствием: финики, персики.
Когда случился переворот [на Украине], им пришлось покинуть Украину, и через некоторое время они позвали туда [в Турцию] ее сына. Он решился поехать в 2014 году. Семье его пришлось распродать весь бизнес, продали кафе, машину. Оттуда уже позвал мою дочь с тремя детьми. Она прямо из этого дома и уехала. Я ей говорила: «Ты в Сирию или Ирак попадешь и пропадешь там, не езжай». Фатима меня успокаивала, мол, под страхом смерти не поеду никуда из Турции. Но ей, видимо, пришлось. Сначала скрывали от меня, где находятся, утверждали, что в Турции, даже адрес сказали. Ну я и не спрашивала потом. Общались много, обменивались фото.
С дочерью последний раз мы контактировали в августе 2017 года. Ее последнее сообщение оставила в памяти телефона: «Мама, у меня очень плохая связь, если не буду выходить онлайн, не скучай».
Примерно в это же время выяснилось, что они, оказывается, находились в Ираке. Нам в 2017 году женщина позвонила из Гудермеса, которая искала свою дочь, ездила в Турцию, на границу. Она сообщила мне, что ее зять был с моим зятем, что всех детей и женщин отправили по лагерям, а мужчин, по всей видимости, уже нет в живых. Но судьба зятя моего точно неизвестна и по сей день.
Тогда в Курдистане еще было сообщение с Россией. Потом Ирак полностью перекрыли, и моя девочка там пропала. Я делала запросы везде, по всем отделам, чтобы ее разыскать, но без результата. Удалось получить информацию, что дочь была ранена. Дело в том, что один из внуков потерялся, дочь побежала его искать около лагеря. В это же время группа женщин заходила цепочкой в лагерь, и в месте, где стояли курдские солдаты, одна 50-летняя женщина с ребенком взорвала себя. Курды открыли огонь по цепочке и ранили дочь в бедро — она оказалась поблизости. Я тогда на 19 килограммов похудела сама из-за нервов.
Пока дочь была ранена, дети оказались у Красного Креста, и 5 февраля 2018 года их удалось вывезти из Ирака.
В то время в Ираке всех без разбору начали сажать по статье о содействии терроризму, давали большие сроки, не давали возможности обратиться к адвокату. В итоге дочь посадили в тюрьму. В какую точно, не знаю, но где-то в Багдаде, поэтому на связь она не выходит. Посадили несмотря на то, что она не участвовала в боевых действиях, просто боялась детей оставить одних.
За детей радовалась, конечно, спала с ними поначалу. Они плакали, спрашивали, где мама, у старшего было очень стрессовое состояние, просыпался постоянно, дрожал. Рассказывал про то, что соседний дом взорвался и у них вылетели окна, после этого они ушли оттуда и были в гонении вплоть до момента спасения. За глаза называют меня бабушкой, в глаза — мамой. Мать им, конечно, сильно нужна. Они ее на фотографии узнают, скучают. Каждый год им говорю: «В этом году точно приедет».
Маймулат
мать Иман
Муж мой третьей дочки Иман — местный, все их дети родились здесь, в Грозном, а потом они собрались и уехали в Турцию всей семьей — младшему внуку было два месяца всего.
Мы перезванивались, но в вотсапе по видеосвязи нельзя было догадаться о ее местоположении. Потом в 2015 году выяснилось, что мужа убили в результате ракетного обстрела в мечети на праздничной молитве, в Уразу. Ну я сразу поняла, где они, хотя до этого даже не догадывалась. Мы с мужем Исой испытали шок. По словам дочки, зять в боевых действиях участия не принимал, его тоже обманули, заманив работой. Он был очень доверчивый. Но ислам так и предполагает, что человеку надо доверять, пока ты его не уличил в обмане. Скорее всего, ему пообещали райскую жизнь. После его смерти Иман определили во вдовий дом. Было стойкое ощущение, что мы ее тоже потеряем, ведь после гибели мужчины женщина даже из дома выйти не может, не то что уехать оттуда.
Когда Иман находилась во вдовьем доме, мы созванивались. Я чувствовала, что она общается по инструкциям, что, возможно, кто-то стоит сзади и контролирует ее. И если она скажет что-то лишнее, ей просто не дадут звонить в следующий раз или даже накажут.
С 2017 года повисла тишина. Два года мы не знали ничего про дочку. Узбекистан начал вывозить своих граждан, и одна из спасенных узнала по фотографии мою Иман. Попросила наш номер и позвонила, сказав, что дочь сначала находилась в тюрьме в Дамаске, приговор ей до сих пор не вынесли, а детей забрали в приют, который был под патронажем жены [президента Сирии] Башара Асада. В тюрьме режим довольно лояльный. Со слов звонившей, женщины могли ходить друг к другу в камеры, делиться едой, пить вместе чай, рукодельничать. Но в то же время законы в Сирии достаточно жесткие, и под стражей человек может находиться неограниченное время до предъявления обвинения. Приговор дочери пока не вынесли.
Мы начали действовать, но всеми контактами и заявлениями занимался мой муж. В тот период у меня были серьезные проблемы со здоровьем, и, конечно же, мое состояние не улучшилось из-за текущих новостей.
Внуков помогала вытаскивать [уполномоченная по правам ребенка при президенте РФ] Анна Кузнецова. Детей вернули — двух девочек и мальчика — в августе 2020 года. Мальчишка учиться не хочет, сложный. Был очень агрессивный, когда приехал. Ругался, дрался. Он последние полгода там ничего хорошего и не видел. При нем матерей избивали в тюрьме, а когда в приют попал — там арабы над ним издевались. Мы сейчас ходим к психологу несколько раз в неделю за свой счет. В самом начале психолог хотел его погладить, а он на него накинулся. С деньгами тоже все очень тяжело — по потере кормильца выплаты на них оформить не получается пока. Отдел опеки обещался помочь. Суд должен вынести решение и признать отца отсутствующим, а когда это произойдет, непонятно.
Никто не предполагал, что так сложится судьба. Дочка наша и актерскому мастерству обучалась, и танцевать любила. Танцевала она бесподобно, для души. Очень чувствительная девочка всегда была. Сейчас уже четвертый год в тюрьме сидит, мы и забыли, как она выглядит.
Зара
мать Макки
При разводе по нашим традициям дети в основном у отца остаются — две доченьки остались с моим бывшим мужем. Я же уехала в новом браке в Татарстан, а потом мы переехали в Аланию [в Турции]. Какое-то время спустя, в сентябре 2014-го, получаю весточку от родственников, что одна из дочерей вышла замуж. Я очень удивилась, так как меня не поставили в известность. Доченька Макка была совсем молоденькая — 18 лет, я начала сильно волноваться и позвонила по турецкому номеру, который скинули мне родственники, — единственный контакт дочери на тот момент. «Макка, дочка, это ты?» — спрашиваю я. На другом конце сказали, что Макки нет, но есть другая девушка. Я услышала голос в телефоне — это была точно она: «Мама, забери меня, я не знаю, где я нахожусь, здесь много женщин». Им, оказывается, меняют имена. Сказала, что незнакомка показала ей фотографию будущего супруга и пообещала свадьбу. Телефон замолк.
Я поехала в Анталию, в полицию, говорила, что мою дочь украли. Там мне посоветовали обращаться в российские органы, аргументировав это тем, что я гражданка России. Я готова была умереть. Упала в ноги к начальнику в полицейском участке. Мне стало совсем дурно. В итоге они взяли фотографию дочери с телефона и отправили ее в пять турецких аэропортов. В тот момент я как будто в каком-то фильме участвовала, мы проверяли каждый рейс из Чечни и Дагестана. Без результата. Несколько раз я пыталась заехать в Сирию, чтобы искать там дочь. Меня каждый раз не пускали в страну, услышав, для чего я приехала.
Меня как ножом били постоянно, такая боль была внутри. И в один из дней я слегла и не могла полгода встать, муж помогал, спасибо ему. Я только говорила: «Пусть Всевышний заберет меня поскорей, если дочь не вернется, мне ничего не нужно». Не могла есть, пить.
Однажды лежу и начинаю говорить с собой: «Ну что ты лежишь, вставай. Все живы, и ты живая». Всевышний меня заставил, дорогу мне открыл. Я встала, помолилась и пообещала себе вернуть дочку.
Месяцев через пять Макка все-таки начала выходить на связь. Рассказала, что вышла замуж за чеченца из соседнего села. Не хочу его обвинять, что он мою дочь вытянул из дома через посредников. Может, любовь у них была сильная, кто знает? Когда мы созванивались, я чувствовала, что она чего-то боялась. Как будто за ней кто-то стоит. Я ее спрашиваю: «Макка, ты где? Что за город хотя бы, ты мне скажи, я тебя найду». Она написала на листочке «Манбидж, Сирия» и съела его. Однажды даже сказала мне: «Мам, если ты еще раз скажешь, чтобы я ехала домой, с тобой на связь больше не выйти не получится».
Позднее ее мужа убили во время бомбежки, дочка была беременна девочкой. Место ей было только в доме вдов, выходить оттуда было запрещено. Если вдовам что-то требовалось, они должны были писать записки и оставлять под дверью. Во время родов Макка чуть не умерла, делали кесарево. В ту же ночь после родов ее перевезли в Мосул, в Ирак. Был 2015 год, сентябрь.
Мы продолжили общение. Иногда по несколько месяцев не было связи. Она рассказала мне, что хотела бежать оттуда. Ее поймали, избили. В 2016-м даже обсуждались различные варианты, как ее вытащить, так как там ей было совсем невыносимо: каждый разговор — сплошные слезы и душевная боль. Девочка у меня мягкая, кроткая. Помню даже, когда проходила практику в медицинском колледже в Набережных Челнах, не смогла смотреть на кровь, несколько раз в обморок падала. Представить себе не могу, что она там переживала. Даже думали провернуть все это с помощью проводников — людей, которые зарабатывают этим деньги. Но ничего не вышло, нас предостерегли добрые люди — все это пахло обманом и наживой за счет страданий других людей.
Потом мою дочку продали иракцам вместе с еще одной девочкой, татаркой Рушей. Макка вышла на связь, написав, что не знает, где точно они находятся, но назвали имя мужчины, у которого они в плену, — Хашитаб. Телефон им дал охранник, пожалев пленниц. Макка успела скинуть мне координаты и фотографию комнаты, в которой они заключены.
В Ирак полетел человек от чеченского правительства со всеми данными, которые я предоставила. За неделю он забрал 25 девочек и больше 100 детей, и всех их перевели в государственную тюрьму Расафа, где они были в большей безопасности. В тюрьме девушек содержали по 200 человек в камере, была полная антисанитария. Маленькая внучка серьезно заболела, месяц не ела, не пила, даже слово «мама» не говорила. Не могу грех на душу брать и говорить, что детей убивали, но слышала, что когда ребенка в больницу привозят из тюрьмы, то он там умирает. Внучку тоже хотели забрать, Макка обняла дочь и сказала: «Убивайте меня, но дочку я не отдам». Потом дочь сама заболела тифом. Короче говоря, много всего она мне рассказывала, много страшного пережила.
Внучку Самию помогала вернуть Анна Кузнецова, с которой я встречалась несколько раз в Москве. Сделали все ДНК-тесты, подготовили все документы. Я очень боялась, что вывезут только детей, а матерей оставят. Так и произошло. Это было очень больно. Как начинает Самия про маму говорить, у нее слезы начинают литься. Говорит: «Ты меня привезла, привези и маму, я тебя все равно буду любить не меньше мамы, когда она приедет».
На связь Макка выходит время от времени сама, когда предоставляется возможность, просит прислать фото Самии. Хочет вернуться и воспитывать дочь сама.
Лариса
мать Авы
Ава гостила у своего брата и там познакомилась с мужчиной. Вышла за него замуж без моего согласия. Брат по отцу ее выдавал замуж. Ей было 20 тогда. Странно все это, мы с ней вдвоем жили душа в душу, и девчонка она была очень послушная. Это был страшный удар для меня. Я не хотела ее отпускать далеко, тем более за границу. Она была моя единственной опорой, а у меня здоровье не крепкое. Муж мой погиб при исполнении, вот 17 лет будет скоро.
С зятем никогда не разговаривала, даже не знаю, что это за человек. Хороший ли, плохой ли. Но дочь его выбрала, полюбила, значит.
Шесть лет назад Ава уехала за ним. Он говорил, что хочет изучать религию в Египте. Дочь это тоже сильно интересовало. Первое время не общалась с ней вообще, год, наверное. Была слишком обижена, слишком зла на нее. И если бы не моя злоба, я бы, наверное, не пережила этот момент, раскисла бы совсем. Потом материнское сердце растаяло и начали понемножку созваниваться: «Как у вас, как у нас?»
То, что [дочь с мужем] собираются в Ирак, мне, конечно же, не сказали. Я узнала об этом только в тот момент, когда их начали бомбить самолеты. Зять погиб под обстрелами. После этого она перебралась жить в семью брата по отцу, который уехал следом за ней со своей семьей. Он же второй раз выдал ее замуж. Она очень часто говорила и плакала: «Мама, прости меня, пожалуйста, если можешь». Я сделала вывод, что ей там ой как несладко. Я простила ее. Каждая мать простила бы свое дитя, что бы оно ни сделало.
Связь стала очень плохой с 2017 года. Я старалась следить за информацией из групп матерей, за каждым списком пропавших и заключенных. Узнала, что дочка моя оказалась в тюрьме Расафа [в Багдаде] после гибели второго мужа, была беременна вторым сыном в заключении, так как в графе по детям было указано два мальчика. Я была поражена.
Потом она несколько раз звонила мне, говорила, что в тюрьме ад. Про двоих детей все подтвердилось. Сказала, что родила еще одного мальчика, слабенького, щупленького. В одной камере их было 59 женщин. По всему полу лежат матрасы, места, чтобы пройти, нету. И этих двоих мальчиков надо было на этом матрасе постоянно удерживать, пространства не было, света тоже, душно. Питание — рис на воде. Дочка очень много раз говорила, что очень хочет домой.
Я вот что думаю. Женщины рожали, готовили. Она же не рассчитывала, что так все обернется, поехав за мужчиной. Что они такого сделали, что им дали по 15 лет? Это несправедливо. Убийцам такой срок не дают.
Внуков удалось вернуть домой — после судебных процессов, оформления документов на детей и опеки. Последний раз с ней выходили на связь в 2019 году из Москвы, когда привезли мальчиков. Консул разрешил по телефону поговорить. Я простила ее, конечно. Если бы не простила, не смогла бы сейчас смотреть за ее детьми.
Сначала было очень сложно. Первый месяц старший кричал страшно, очень хотел к матери, держал дистанцию со мной, а второго от груди оторвали. Сейчас они уже немного адаптировались. Я им сказала, что мама болеет, я же не могу озвучить новость про тюрьму. Они спрашивают: «Почему Аллах не помогает ей, когда же она поправится?» Очень сильно надеюсь, что дочь привезут. Как бы я ни старалась, никто им маму не заменит. Нам сказали, что работа идет.
Разет
мать Мадины
Я с зятем никогда не разговаривала. Мадина вышла замуж в 24 года и переехала жить к нему. Дочка приезжала ко мне каждую неделю, навещала. Однажды она рассказала мне, что муж собирается поехать за рубеж. Я была категорически против, не понимала, как можно оставить семью, жену и ребенка. Через пять месяцев, в 2014-м, он все же уехал якобы в Египет учиться в Исламском институте. Потом позвал и жену к себе, сказал, что приглашает, так как сильно соскучился по дочери и хочет повидаться. Мадинка поехала вроде как на две недели, но это оказалось неправдой. По моим догадкам, из Египта они перебрались в Турцию.
Какое-то время я общалась с ними и была уверена, что они находятся именно там. Даже несмотря на то, что Турция был мирным местом, я все равно очень сильно за нее волновалась. Когда выходила на связь, слезы текли рекой. Каждый вечер слезы, ночь — слезы. Я в основном одна была, сын работал, и поддержать было некому. Дочка не хотела меня расстраивать и до последнего мне не говорила, что они в Ираке. При общении рассказывала, что все у них в порядке.
Только в 2017 году, я узнала, что они перешли границу. Только в семнадцатом году! В один из дней дочка прислала сообщение через третьих лиц, мол, если что-то случится и ее не станет, чтобы мы начали поиски внучки. Сказала, что в Ираке война. Потом время тянулось очень медленно, я не находила себе места. На мужа дочери я была очень зла, но не мне судить его, всему судья Всевышний. Я ведь не знаю, как он сам там оказался, кто его завербовал.
Спустя семь-восемь месяцев в одном из списков, которые поступают в группы матерей, появились их имена. Они были живы и находились у незаконных бандформирований. С помощью чеченских властей удалось вытащить их оттуда и перевести в государственную тюрьму. В итоге ее судили и приговорили к 15 годам заключения.
Не представляю, как она там справляется, у нее ведь со здоровьем проблемы — по женской линии, после беременностей были осложнения и операции. Вся, наверное, больная и измученная дочь моя.
27 декабря 2018-го я пришла домой с базара, где я торговала. Позвонили и сказали, что моя внучка в списках тех, кого должны вывезти из Ирака, и что мне нужно полететь в Москву. 30 декабря внучка прилетела. Помню этот день как сейчас, была очень счастлива. С борта их выносили по одному в одеялках. Я ее даже и не узнала, ведь когда ее забирали, ей было четыре годика. Сразу после зимних каникул она отправилась в школу, во второй класс. У девочки сильная психологическая травма — я это вижу. Она на каждый шум, звук реагирует. Боится находиться одна. Когда бывает гром, дождь, вспоминает про бомбежки. Рассказывает про тюрьму, где находилась с мамой. В одной камере по 80–100 человек. Спали на бетонных полах на матрасах, в грязи.
Мне очень тяжело, вспоминаю о дочери каждый день, вижу ее по ночам. Она приходит садится рядом и успокаивает меня: «Все будет как было». Мадинка всегда была очень доброй и отзывчивой. Внучка все-таки должна с матерью расти. Хотя я все для нее делаю и стараюсь, но мать никто не заменит. Неизвестно, привезут или нет дочь мою. Один раз дают надежду, а в другой раз — совсем безысходность.
Мизан
мать Марек
У Марек сложная судьба. Дочь вышла замуж в 14 лет. У нее еще даже паспорта не было в то время. Мужу было 16 — тоже юнец. Все родственники и я тоже были против этого брака. Семь классов только окончила. Муж любил наркотики и погулять, но в то же время мою дочь одел в хиджаб. То бил, а если уходила дочь от него — плакать начинал. Наблюдать за этим было тяжело, но не положено вмешиваться. 10 лет так маялась. В этом браке появилось двое детей. В итоге мужа посадили за наркотики, хотя многие не верили, что он [нарко]зависимый, до последнего. Развелась, дети остались в его семье, но мы помогали с ними конечно, обували, одевали их.
Спустя какое-то время встретила другого мужчину, опять вышла замуж. Мулла про него говорил, что пацан отличный, тем более она сама его выбрала, по любви. Второй раз не ошибаются. В один день муж собрался на работу в Турцию на три-четыре месяца. Сказал, что решил железно. Я была категорически против, заявив, что туда я дочь не пущу, потому что из Турции попадают в Сирию. Не нравилась мне идея работы в том направлении. Что, в России нету работы?
Помню как сейчас: вышла на улицу — сыновья сидят, в телефонах копаются. Посоветовалась с ними. Мол, так и так. Они сказали, что наши жены пойдут везде за нами. Пускай как муж ее сказал, так и будет. Спросили меня: «Неужели ты хочешь дочь второй раз развести?» Собрала всех родственников, среди которых был юрист, начала советоваться, были мысли даже данные их сдать, чтобы на границе их не пропустили, если они соберутся ее пересекать. Так и сделали. В итоге уехали они почти без вещей и попали в Ирак. Никто их не остановил. Все наши опасения стали реальностью.
Была зла на дочь, два месяца с ней не общалась. Она мне говорила, что насильно ее везут, но сопротивляться не решилась, не хотела расходиться еще раз, тем более он не бьет, не курит, не пьет, и ведь едут-то они работать. Потом начали созваниваться. Я у дочери спрашивала: «Ты знаешь, куда ты попала?» Она отвечала, что тут вроде бы все хорошо и войны нет. В Ираке у нее родилась дочка Сумая, внучка моя. Потом выяснилось, муж ее два-три раза уже был там, хорошо заработал и решил вернуться в очередной раз. Он хороший повар и мастер на все руки был. В итоге погиб там под ракетным обстрелом в машине со своими друзьями. На вторую Пасху. Ураза как раз шла.
Последний раз дочь выходила на связь 14 февраля 2017 года. После смерти мужа жила дочка во вдовьем доме, в двухэтажном строении с еще тремя соседками, продукты привозили один раз в неделю во двор. А если что им надо было — в больницу, на базар, — то вызывали машину, которая прикреплялась к каждому такому дому.
Со свекрухой дочери мы не контактируем. Она своего сына не остановила. Могла бы позвонить мне и сказать, мол, мой сын меня не слушает и увозит твою дочь, могла дать номер такси, на котором они уехали, много чего могла. Если бы мой сын собрался туда, я бы не пустила, звонила бы во все колокола. Своими руками бы придушила. Вот честно.
Сыновья-то мои тоже могли бы настоять и запретить ей ехать, но говорят, что сами не знали, к чему эта поездка может привести. А я вот теперь ночами не сплю. Сестра Марек очень сильно переживает — не то что торговать, жить не хочет. Давление скачет, болеет. Она, когда маленькая была, мечтала о сестре, у них 12 лет разницы. Постоянно баловала ее, одевала, очень любила, была ей как вторая мама.
Приедет дочь, будет отдельно жить. Я участок в Майртупе взяла, 11 соток. Ждем.
Текст и фотографии: Сергей Строителев для «Медузы»