Перейти к материалам
истории

Вы знали, что гены могут «ломаться»? А что некоторые поломки настолько редкие, что встречаются у одного человека на всю Россию? Вот история Веры Макаровой и ее двухлетнего сына, которые с этим столкнулись

Источник: Meduza

В начале марта в телеграме появился канал под названием hnrnph2 life. Его ведет москвичка Вера Макарова: она рассказывает про своего сына Бориса, которому два года и десять месяцев. Врачи диагностировали у мальчика крайне редкую генетическую поломку — сейчас он считается первым в России ребенком с нарушением в гене HNRNPH2 (всего в мире известно около 100 случаев). Если этот ген сломан, у ребенка с самого рождения наблюдается серьезная задержка развития. Но есть надежда, что ученые смогут это исправить. В том числе чтобы помочь им в исследованиях, Вера Макарова завела телеграм-канал. «Медуза» поговорила с Макаровой о том, каково это — столкнуться с настолько редким диагнозом.

— Какие задержки в развитии и в каком возрасте вы замечали у Бориса?

— Примерно до пяти месяцев все было на уровне ощущений: вроде бы Боря слишком спокойный, любит поспать, не очень любопытный. Врачи сначала не видели ничего особенно критичного. Потом один невролог заметил, что он «полноват и ленивоват», а другой срочно направил к генетику. Угадайте, кому я поверила? Конечно, первому.

Параллельно мы делали всякие исследования, которые не показывали значительных отклонений. А семимесячный Боря все лежал и смотрел в одну точку. Ну вот если его не трогать, например, а просто положить в кроватку, то он и не двигался с места, вообще. Лежал и лежал — то с открытыми глазами, то с закрытыми. Для понимания: нормотипичные дети в этом возрасте чаще всего садятся, встают, ползают, некоторые начинают ходить. Мы потихоньку занимались, ждали, но в конце концов сдались и месяцев в восемь-девять отправились к генетику. 

— Вы писали в канале, что сделали несколько безрезультатных тестирований. О каких конкретно тестированиях идет речь? И почему вы решили сделать их перед тем, как пойти на подробный генетический анализ?

— Генетические анализы назначает, конечно, врач. Самостоятельно понять, что именно нужно исследовать, практически нереально.

В нашем случае мы сначала делали наиболее «простые» анализы на распространенные генетические поломки и синдромы. Затем более прицельно исследовали те, что подозревали врачи. Например, у Бори подозревали синдром Ангельмана, который можно определить в том числе по определенному процессу, происходящему в определенном гене. Вот мы делали тестирование на этот самый процесс. И некоторые другие. 

Результата все это не дало. Стало понятно, что поломка, вероятнее всего, очень мелкая, так что ее можно обнаружить только сделав один из самых подробных анализов — секвенирование экзома. При нем отбираются все гены, кодирующие в организме белок, и анализируются на возможные поломки. Есть еще и более полный анализ — секвенирование генома.  

Мы сделали секвенирование экзома только через год поисков. В апреле 2020-го получили результат. Так поздно просто потому что устали — мы бегали по врачам, результата не было, а Боря становился все слабее. Стало понятно, что надо заниматься реабилитацией независимо от причин, мы сосредоточились на этом.   

— Когда вы получили письмо с результатом генетического анализа, там так и было написано: поломка гена HNRNPH2 или что-то другое? Вам было все понятно? 

— Вообще результат генетического анализа выглядит очень непонятно — в основном, это набор букв и цифр. Он содержит название гена, в котором обнаружена поломка, пояснения по самой поломке (понятные только специалисту), диагноз, который с ней ассоциируется (если он есть), и другие параметры, которые, конечно, требуют пояснения врача. 

Важно, что если есть какие-то референсы, как было у нас, то результат дополняется цитатами из научной литературы, ссылками на статьи, из которых можно узнать больше. Но это не значит, что не нужно изучать заболевание самостоятельно, так как наука движется вперед и референсы могут устареть.

— Часто когда объявляют какой-то страшный диагноз, человек хорошо помнит первые минуты после получения плохих новостей. Как они прошли у вас?  

— Я не могу сказать, что было ощущение «страшный диагноз». К моменту получения результатов анализа я и так знала, что с Борей «что-то не то». Ему было почти два года, у него появилась эпилепсия, он не разговаривал, не понимал речь и не интересовался вокруг себя практически ничем, не сидел, не стоял и не стремился этого делать.

Так что результат стал скорее облегчением и некой надеждой, так что я в первые минуты после получения села гуглить. Потом, конечно, были и слезы, и ступор, и вопросы «Почему? За что?». Все было.

— Опишите максимально простыми словами, что происходит с человеком, у которого сломан ген HNRNPH2? И чем это чревато?

— Для полноценной работы нашему телу нужны белки, которые выполняют различную «работу», они задействованы в самых разных процессах. Если совсем просто, то ген HNRNPH2 помогает производить и распределять «работу» этих белков, так что когда в нем есть какая-либо поломка, то этот процесс нарушается — и по принципу домино нарушает вообще работу организма. Поломка в этом случае — это замена какого-либо одного компонента процесса на другой. Вот в нашем случае на определенном этапе вместо аминокислоты аргинин произошла замена на аминокислоту триптофан. 

Чем старше человек, тем нарушения становятся заметнее. Основное — это работа мозга и нервной системы, которая приводит, например, к сложностям с развитием или невозможности развития, слабости мышц, нарушению зрения и так далее. 

Предвидеть сложно: слишком мало опыта [работы с этим диагнозом]. Пока я понимаю, что Боря с трудом усваивает что-то новое — самые элементарные навыки. Он как чистый лист каждое утро. То есть у ребенка, когда он развивается, все его навыки «записываются» куда-то, а у Бори такого практически не происходит, он учится значительно медленнее. Это же касается и физического состояния — его мышцы как будто «не запоминают» тренировки или запоминают их очень, очень медленно.

— Вы пишете, что Боря — единственный на данный момент ребенок в России с диагностированной поломкой в этом гене.

— Нужно пояснить: этот ген находится в Х-хромосоме. У девочек таких хромосом две, так что в их случае повреждения этого гена на одной хромосоме процесс частично происходит правильно на другой. У мальчиков Х-хромосома одна, им компенсировать нечем. 

Поломка свойственна в основном девочкам. Сначала подозревали, что мальчики с такой поломкой просто не доживают до рождения. Оказалось, это не так, но с ними ситуация определенно сложнее.

Сейчас единственная «база данных» о людях с подобным нарушением, по сути, закрытая группа в фейсбуке, где родители [детей с этой поломкой] обмениваются информацией. Официальные данные — это исследование доктора Дженнифер Бейн, невролога из Колумбийского Университета в США. В ее отчете за 2020 год, описано всего 33 случая (и мальчики, и девочки от 2 до 38 лет). За время формирования этого отчета количество участников исследования увеличилось до 50 человек. Сейчас уже известно около 100 случаев во всем мире. Из них мальчиков всего 10, считая Борю. У Бори и двух других — идентичная поломка, одинаковая замена [аминокислоты] в одном и том же месте [гена].

Других представителей России, насколько мне известно, нет. В российских крупнейших лабораториях тоже не было таких случаев — опять же, насколько мне известно. Но общей базы нет, в каждой лаборатории своя. Так что, вероятно, Борис пока единственный в России, у кого выявлен этот генетический вариант, к тому же и самый младший [такой] ребенок. Но есть еще один случай на постсоветском пространстве — на Украине, девочке исполнилось почти пять лет, о диагнозе стало известно в 2018-м году.   

— Вы наладили контакт с мамами детей из других стран, которые столкнулись с такой же проблемой. Как часто вы общаетесь и какие темы обсуждаете?

— Первое, что я нашла, когда гуглила результат анализа — сайт о гене, созданный организацией Yellow Brick Road Project. Этот проект основали такие же мамы, которые объединились для поиска возможного решения. Они занимаются распространением информации о самом гене. Поддерживают тех, кто только узнал о результате.

Они же и основали в фейсбуке закрытую группу для родителей — там всегда есть возможность посоветоваться, чем-то поделиться, пожаловаться и так далее. Там мы делимся успехами наших детей — кто-то смог сделать первые шаги, кто-то смог удержать ложку в руке. Делимся каким-то идеями, задаем вопросы, просто общаемся. Конечно, это серьезная психологическая поддержка.

Кроме этого, уже несколько лет они организовывают различные инициативы — например, неделю осведомленности об HNRNPH2, во время которой мы стараемся побольше рассказать о том, что это за ген, на что влияет и так далее, по возможности подключаем медиа и соцсети, организовываем флешмобы ко Дню редких заболеваний и ежегодную родительскую встречу. Сначала она проходила оффлайн, но вот в 2020 году в онлайн-формате [из-за пандемии]. Это встреча-конференция, на которой выступают разные ученые — как занимающиеся непосредственно геном HNRNPH2, так и смежными темами; специалисты по ЛФК; реабилитологи и другие.  

Архив Веры Макаровой

— Расскажите, как устроен типичный день Бори.

— Борин день наполнен ритуалами: для него, например, очень важно, чтобы еда была определенной консистенции, иначе он от нее может отказаться даже если очень голоден. Разные другие мелочи: ему нужно определенным образом дать бутылку с водой, чтобы он согласился пить. Он не любит резкой перемены чего-либо — громких звуков, смены положения тела и так далее. С ним приходится учиться быть медленной и плавной.

Сам Боря не встает, не садится, не передвигается в пространстве по собственному желанию, но он может сидеть в специальном кресле с поддержкой, недолго стоять, если его кто-то придерживает.

Пока наша «больная тема» — еда. Он не заинтересован едой, даже если голоден, часто поперхивается и с трудом глотает даже перемолотую пищу, часто бывает нужно специальное питание. Это затрудняет и прием лекарств. Многие с подобной проблемой устанавливают гастростому, но мы пока пытаемся обойтись без этого. 

При этом, Боря очень любит музыку и все, что издает необычные звуки (например, шуршащее термо-одеяло). Обожает семейные встречи.

Он довольно активно выражает эмоции, смеется, когда ему что-то нравится или интересно. Может поиграть с бусами или музыкальными игрушками, но, опять же, это выглядит совсем не так, как у нормотипичных детей. Речь он практически не понимает, думаю, только интонации. Сам тоже не говорит, только иногда вырывается что-то похожее на «ма».

Из процедур, пожалуй, самое важное — это занятия, которые ему нужны ежедневно. Его мышцам нужны постоянные тренировки, иначе он может ослабеть настолько, что перестанет есть. Такое уже было после вынужденного перерыва в занятиях, так что теперь мы три раза в неделю занимаемся ЛФК, дважды с психологом из программы «Уверенное начало» (очень хорошая бесплатная программа для особенных детей).

Наш специалист ищет вместе со мной «подходы» к Боре: чем его можно заинтересовать, анализирует реакции, помогает адаптировать пространство под него. Ну и да, регулярно нужно наблюдаться, например, у эпилептолога и других специалистов.  

— Правильно ли я понимаю, что из-за диагноза Бориса вы должны постоянно находиться с ним и у вас нет возможности, например, активно работать?

— Сейчас я продолжаю удаленно работать редактором [в СМИ]. Но в целом, пока есть понимание, что мама ему нужна чуть больше, чем любому другому ребенку в его возрасте. Он ничего самостоятельно делать не может: не ест, не садится, не встает, не перемещается, есть тонкости с приемом лекарств и так далее. Какого-то расчета на то, что он сможет сам себя обслуживать, пока тоже нет.

— Сколько лет вашему старшему сыну? Он знает все нюансы про диагноз брата? Как они общаются?

— Старшему всего четыре с половиной. Я намеренно не посвящаю его в какие-то подробности. Боря не говорит? Мы его учим. Боря не ходит? Мы его учим.

Играть им, конечно, сложно в силу разных интересов. Но мультики смотрят вместе. Могу с полной уверенностью сказать, что они «на одной волне» несмотря на все. У Бори, кстати, есть еще двоюродные братья, которые его обожают. Он вообще любит детское общество. 

— В вашем случае возможно получать какую-то помощь от государства?

— У Бори оформлена инвалидность, так что он получает всю положенную по закону помощь: пенсию, средства реабилитации и прочее. Но мы занимаемся как с бесплатными специалистами, так и с платными — в реабилитационных центрах, бассейне, дома.

— Вы общались с доктором Бейн, которая изучает эту генетическую поломку?

— Мы участвуем в исследовании. Об исследованиях других специалистов я знаю из докладов на ежегодной родительской встрече — несколько ученых рассказывали о возможном лечении и том, что уже проходят вполне конкретные испытания, которые дали первые результаты. 

Если совсем просто: у человека есть два гена HNRNPH с практически одинаковой функцией. Пока ребенок растет внутри матери и первые несколько месяцев жизни работает ген HNRNPH1 — ребенок развивается нормально. Затем он передает свои функции [«сломанному»] HNRNPH2. Исследователи предположили, что ген с поломкой — HNRNPH2 — можно «выключить», чтобы функции взял на себя первый ген. Вероятно, тогда процессы в организме могли бы постепенно наладиться и помочь развитию. До какой степени возможно восстановление, нам, неспециалистам, пока неясно. Но шанс есть.

Что касается прогнозов, то о них говорить не хочется. Сейчас, среди известных случаев есть люди от двух лет до 41 года. Кто-то чувствует себя лучше, кто-то хуже, что неудивительно: влияние идет на весь организм. Это всего лишь один из 25 тысяч генов в организме человека, есть еще и другие, от них тоже много зависит.

Боря — на текущий момент самый младший ребенок с диагностированной поломкой, так что я стараюсь не впадать в отчаяние, а прилагать усилия к тому, чтобы ему помочь всеми возможными способами.

— Как российские врачи реагируют на диагноз? Они в курсе, что он существует?

— Они не в курсе. Первоначально, конечно, специалисты удивляются тому, что у меня есть довольно много информации. Смеются «вы лучше нас знаете все про своего ребенка». Да, что-то лучше, но совсем не все, конечно. 

Но, думаю, российские врачи все равно довольно часто сталкиваются с неизвестными поломками, наука идет вперед и то, что их стали диагностировать чаще, тому доказательство. В нашем случае интересно то, что несмотря на относительно небольшое количество известных случаев уже идет исследование, которое вполне может увенчаться успехом — созданным лекарством.

— Судя по всему в России исследования этой поломки воообще не ведутся. Вы же сейчас через свой телеграм-канал ищете ученых, которые хотели бы заняться исследованием. Планируете связать их с зарубежными коллегами?

— Сложно сказать. Вероятно, да, если на то будет обоюдный интерес. Если будет (вдруг!) возможно инициировать какие-то исследования в России — еще лучше.

Впрочем, я отдаю себе отчет в том, что это маловероятно из-за колоссальных затрат — вряд ли ради одного человека это реально. Но надежда умирает последней, так? Вот я и завела канал, чтобы об этом всем узнали и, возможно, заинтересовались. Цели у него вполне практические — распространение информации и поиск других людей с тем же диагнозом. 

— Если, например, найдутся еще дети с таким диагнозом, вы готовы открыть организацию по подобию Yellow Brick Road Project? Или будете вовлекать их в уже существующий проект?

— Сложно придумывать будущее. Yellow Brick Road Project пригласили меня быть их волонтером — я помогаю с переводом на русский язык и немного идеями по продвижению. Вовлекать в проект — наверное, не совсем та формулировка. Я хочу помочь сориентироваться, помочь информацией. Пониманием, что есть другие люди, которые с этим столкнулись. Конечно, участие каждого с подобной поломкой очень важно для исследования, но это дело исключительно добровольное. 

Ну и плюс я общаюсь с другими мамами особенных детей. Я вижу, как боятся «генетики» [генетических заболеваний] — читаю это отчаяние от того, что генетика не лечится. Это правда, пока не лечится. Здесь важно слово «пока». Возможно, все изменится очень быстро. 

Читайте также

ЕСПЧ обязал Россию обеспечить лечением шестимесячную Аду со спинальной мышечной атрофией — без него она не проживет больше двух лет MeduzaCare рассказывает о борьбе за лекарства, положенные от государства

Читайте также

ЕСПЧ обязал Россию обеспечить лечением шестимесячную Аду со спинальной мышечной атрофией — без него она не проживет больше двух лет MeduzaCare рассказывает о борьбе за лекарства, положенные от государства

Беседовал Кирилл Сосков