Вы знали, что гены могут «ломаться»? А что некоторые поломки настолько редкие, что встречаются у одного человека на всю Россию? Вот история Веры Макаровой и ее двухлетнего сына, которые с этим столкнулись
В начале марта в телеграме появился канал под названием hnrnph2 life. Его ведет москвичка Вера Макарова: она рассказывает про своего сына Бориса, которому два года и десять месяцев. Врачи диагностировали у мальчика крайне редкую генетическую поломку — сейчас он считается первым в России ребенком с нарушением в гене HNRNPH2 (всего в мире известно около 100 случаев). Если этот ген сломан, у ребенка с самого рождения наблюдается серьезная задержка развития. Но есть надежда, что ученые смогут это исправить. В том числе чтобы помочь им в исследованиях, Вера Макарова завела телеграм-канал. «Медуза» поговорила с Макаровой о том, каково это — столкнуться с настолько редким диагнозом.
— Какие задержки в развитии и в каком возрасте вы замечали у Бориса?
— Примерно до пяти месяцев все было на уровне ощущений: вроде бы Боря слишком спокойный, любит поспать, не очень любопытный. Врачи сначала не видели ничего особенно критичного. Потом один невролог заметил, что он «полноват и ленивоват», а другой срочно направил к генетику. Угадайте, кому я поверила? Конечно, первому.
Параллельно мы делали всякие исследования, которые не показывали значительных отклонений. А семимесячный Боря все лежал и смотрел в одну точку. Ну вот если его не трогать, например, а просто положить в кроватку, то он и не двигался с места, вообще. Лежал и лежал — то с открытыми глазами, то с закрытыми. Для понимания: нормотипичные дети в этом возрасте чаще всего садятся, встают, ползают, некоторые начинают ходить. Мы потихоньку занимались, ждали, но в конце концов сдались и месяцев в восемь-девять отправились к генетику.
— Вы писали в канале, что сделали несколько безрезультатных тестирований. О каких конкретно тестированиях идет речь? И почему вы решили сделать их перед тем, как пойти на подробный генетический анализ?
— Генетические анализы назначает, конечно, врач. Самостоятельно понять, что именно нужно исследовать, практически нереально.
В нашем случае мы сначала делали наиболее «простые» анализы на распространенные генетические поломки и синдромы. Затем более прицельно исследовали те, что подозревали врачи. Например, у Бори подозревали синдром Ангельмана, который можно определить в том числе по определенному процессу, происходящему в определенном гене. Вот мы делали тестирование на этот самый процесс. И некоторые другие.
Результата все это не дало. Стало понятно, что поломка, вероятнее всего, очень мелкая, так что ее можно обнаружить только сделав один из самых подробных анализов — секвенирование экзома. При нем отбираются все гены, кодирующие в организме белок, и анализируются на возможные поломки. Есть еще и более полный анализ — секвенирование генома.
Мы сделали секвенирование экзома только через год поисков. В апреле 2020-го получили результат. Так поздно просто потому что устали — мы бегали по врачам, результата не было, а Боря становился все слабее. Стало понятно, что надо заниматься реабилитацией независимо от причин, мы сосредоточились на этом.
— Когда вы получили письмо с результатом генетического анализа, там так и было написано: поломка гена HNRNPH2 или что-то другое? Вам было все понятно?
— Вообще результат генетического анализа выглядит очень непонятно — в основном, это набор букв и цифр. Он содержит название гена, в котором обнаружена поломка, пояснения по самой поломке (понятные только специалисту), диагноз, который с ней ассоциируется (если он есть), и другие параметры, которые, конечно, требуют пояснения врача.
Важно, что если есть какие-то референсы, как было у нас, то результат дополняется цитатами из научной литературы, ссылками на статьи, из которых можно узнать больше. Но это не значит, что не нужно изучать заболевание самостоятельно, так как наука движется вперед и референсы могут устареть.
— Часто когда объявляют какой-то страшный диагноз, человек хорошо помнит первые минуты после получения плохих новостей. Как они прошли у вас?
— Я не могу сказать, что было ощущение «страшный диагноз». К моменту получения результатов анализа я и так знала, что с Борей «что-то не то». Ему было почти два года, у него появилась эпилепсия, он не разговаривал, не понимал речь и не интересовался вокруг себя практически ничем, не сидел, не стоял и не стремился этого делать.
Так что результат стал скорее облегчением и некой надеждой, так что я в первые минуты после получения села гуглить. Потом, конечно, были и слезы, и ступор, и вопросы «Почему? За что?». Все было.
— Опишите максимально простыми словами, что происходит с человеком, у которого сломан ген HNRNPH2? И чем это чревато?
— Для полноценной работы нашему телу нужны белки, которые выполняют различную «работу», они задействованы в самых разных процессах. Если совсем просто, то ген HNRNPH2 помогает производить и распределять «работу» этих белков, так что когда в нем есть какая-либо поломка, то этот процесс нарушается — и по принципу домино нарушает вообще работу организма. Поломка в этом случае — это замена какого-либо одного компонента процесса на другой. Вот в нашем случае на определенном этапе вместо аминокислоты аргинин произошла замена на аминокислоту триптофан.
Чем старше человек, тем нарушения становятся заметнее. Основное — это работа мозга и нервной системы, которая приводит, например, к сложностям с развитием или невозможности развития, слабости мышц, нарушению зрения и так далее.
Предвидеть сложно: слишком мало опыта [работы с этим диагнозом]. Пока я понимаю, что Боря с трудом усваивает что-то новое — самые элементарные навыки. Он как чистый лист каждое утро. То есть у ребенка, когда он развивается, все его навыки «записываются» куда-то, а у Бори такого практически не происходит, он учится значительно медленнее. Это же касается и физического состояния — его мышцы как будто «не запоминают» тренировки или запоминают их очень, очень медленно.
— Вы пишете, что Боря — единственный на данный момент ребенок в России с диагностированной поломкой в этом гене.
— Нужно пояснить: этот ген находится в Х-хромосоме. У девочек таких хромосом две, так что в их случае повреждения этого гена на одной хромосоме процесс частично происходит правильно на другой. У мальчиков Х-хромосома одна, им компенсировать нечем.
Поломка свойственна в основном девочкам. Сначала подозревали, что мальчики с такой поломкой просто не доживают до рождения. Оказалось, это не так, но с ними ситуация определенно сложнее.
Сейчас единственная «база данных» о людях с подобным нарушением, по сути, закрытая группа в фейсбуке, где родители [детей с этой поломкой] обмениваются информацией. Официальные данные — это исследование доктора Дженнифер Бейн, невролога из Колумбийского Университета в США. В ее отчете за 2020 год, описано всего 33 случая (и мальчики, и девочки от 2 до 38 лет). За время формирования этого отчета количество участников исследования увеличилось до 50 человек. Сейчас уже известно около 100 случаев во всем мире. Из них мальчиков всего 10, считая Борю. У Бори и двух других — идентичная поломка, одинаковая замена [аминокислоты] в одном и том же месте [гена].
Других представителей России, насколько мне известно, нет. В российских крупнейших лабораториях тоже не было таких случаев — опять же, насколько мне известно. Но общей базы нет, в каждой лаборатории своя. Так что, вероятно, Борис пока единственный в России, у кого выявлен этот генетический вариант, к тому же и самый младший [такой] ребенок. Но есть еще один случай на постсоветском пространстве — на Украине, девочке исполнилось почти пять лет, о диагнозе стало известно в 2018-м году.
— Вы наладили контакт с мамами детей из других стран, которые столкнулись с такой же проблемой. Как часто вы общаетесь и какие темы обсуждаете?
— Первое, что я нашла, когда гуглила результат анализа — сайт о гене, созданный организацией Yellow Brick Road Project. Этот проект основали такие же мамы, которые объединились для поиска возможного решения. Они занимаются распространением информации о самом гене. Поддерживают тех, кто только узнал о результате.
Они же и основали в фейсбуке закрытую группу для родителей — там всегда есть возможность посоветоваться, чем-то поделиться, пожаловаться и так далее. Там мы делимся успехами наших детей — кто-то смог сделать первые шаги, кто-то смог удержать ложку в руке. Делимся каким-то идеями, задаем вопросы, просто общаемся. Конечно, это серьезная психологическая поддержка.
Кроме этого, уже несколько лет они организовывают различные инициативы — например, неделю осведомленности об HNRNPH2, во время которой мы стараемся побольше рассказать о том, что это за ген, на что влияет и так далее, по возможности подключаем медиа и соцсети, организовываем флешмобы ко Дню редких заболеваний и ежегодную родительскую встречу. Сначала она проходила оффлайн, но вот в 2020 году в онлайн-формате [из-за пандемии]. Это встреча-конференция, на которой выступают разные ученые — как занимающиеся непосредственно геном HNRNPH2, так и смежными темами; специалисты по ЛФК; реабилитологи и другие.
— Расскажите, как устроен типичный день Бори.
— Борин день наполнен ритуалами: для него, например, очень важно, чтобы еда была определенной консистенции, иначе он от нее может отказаться даже если очень голоден. Разные другие мелочи: ему нужно определенным образом дать бутылку с водой, чтобы он согласился пить. Он не любит резкой перемены чего-либо — громких звуков, смены положения тела и так далее. С ним приходится учиться быть медленной и плавной.
Сам Боря не встает, не садится, не передвигается в пространстве по собственному желанию, но он может сидеть в специальном кресле с поддержкой, недолго стоять, если его кто-то придерживает.
Пока наша «больная тема» — еда. Он не заинтересован едой, даже если голоден, часто поперхивается и с трудом глотает даже перемолотую пищу, часто бывает нужно специальное питание. Это затрудняет и прием лекарств. Многие с подобной проблемой устанавливают гастростому, но мы пока пытаемся обойтись без этого.
При этом, Боря очень любит музыку и все, что издает необычные звуки (например, шуршащее термо-одеяло). Обожает семейные встречи.
Он довольно активно выражает эмоции, смеется, когда ему что-то нравится или интересно. Может поиграть с бусами или музыкальными игрушками, но, опять же, это выглядит совсем не так, как у нормотипичных детей. Речь он практически не понимает, думаю, только интонации. Сам тоже не говорит, только иногда вырывается что-то похожее на «ма».
Из процедур, пожалуй, самое важное — это занятия, которые ему нужны ежедневно. Его мышцам нужны постоянные тренировки, иначе он может ослабеть настолько, что перестанет есть. Такое уже было после вынужденного перерыва в занятиях, так что теперь мы три раза в неделю занимаемся ЛФК, дважды с психологом из программы «Уверенное начало» (очень хорошая бесплатная программа для особенных детей).
Наш специалист ищет вместе со мной «подходы» к Боре: чем его можно заинтересовать, анализирует реакции, помогает адаптировать пространство под него. Ну и да, регулярно нужно наблюдаться, например, у эпилептолога и других специалистов.
— Правильно ли я понимаю, что из-за диагноза Бориса вы должны постоянно находиться с ним и у вас нет возможности, например, активно работать?
— Сейчас я продолжаю удаленно работать редактором [в СМИ]. Но в целом, пока есть понимание, что мама ему нужна чуть больше, чем любому другому ребенку в его возрасте. Он ничего самостоятельно делать не может: не ест, не садится, не встает, не перемещается, есть тонкости с приемом лекарств и так далее. Какого-то расчета на то, что он сможет сам себя обслуживать, пока тоже нет.
— Сколько лет вашему старшему сыну? Он знает все нюансы про диагноз брата? Как они общаются?
— Старшему всего четыре с половиной. Я намеренно не посвящаю его в какие-то подробности. Боря не говорит? Мы его учим. Боря не ходит? Мы его учим.
Играть им, конечно, сложно в силу разных интересов. Но мультики смотрят вместе. Могу с полной уверенностью сказать, что они «на одной волне» несмотря на все. У Бори, кстати, есть еще двоюродные братья, которые его обожают. Он вообще любит детское общество.
— В вашем случае возможно получать какую-то помощь от государства?
— У Бори оформлена инвалидность, так что он получает всю положенную по закону помощь: пенсию, средства реабилитации и прочее. Но мы занимаемся как с бесплатными специалистами, так и с платными — в реабилитационных центрах, бассейне, дома.
— Вы общались с доктором Бейн, которая изучает эту генетическую поломку?
— Мы участвуем в исследовании. Об исследованиях других специалистов я знаю из докладов на ежегодной родительской встрече — несколько ученых рассказывали о возможном лечении и том, что уже проходят вполне конкретные испытания, которые дали первые результаты.
Если совсем просто: у человека есть два гена HNRNPH с практически одинаковой функцией. Пока ребенок растет внутри матери и первые несколько месяцев жизни работает ген HNRNPH1 — ребенок развивается нормально. Затем он передает свои функции [«сломанному»] HNRNPH2. Исследователи предположили, что ген с поломкой — HNRNPH2 — можно «выключить», чтобы функции взял на себя первый ген. Вероятно, тогда процессы в организме могли бы постепенно наладиться и помочь развитию. До какой степени возможно восстановление, нам, неспециалистам, пока неясно. Но шанс есть.
Что касается прогнозов, то о них говорить не хочется. Сейчас, среди известных случаев есть люди от двух лет до 41 года. Кто-то чувствует себя лучше, кто-то хуже, что неудивительно: влияние идет на весь организм. Это всего лишь один из 25 тысяч генов в организме человека, есть еще и другие, от них тоже много зависит.
Боря — на текущий момент самый младший ребенок с диагностированной поломкой, так что я стараюсь не впадать в отчаяние, а прилагать усилия к тому, чтобы ему помочь всеми возможными способами.
— Как российские врачи реагируют на диагноз? Они в курсе, что он существует?
— Они не в курсе. Первоначально, конечно, специалисты удивляются тому, что у меня есть довольно много информации. Смеются «вы лучше нас знаете все про своего ребенка». Да, что-то лучше, но совсем не все, конечно.
Но, думаю, российские врачи все равно довольно часто сталкиваются с неизвестными поломками, наука идет вперед и то, что их стали диагностировать чаще, тому доказательство. В нашем случае интересно то, что несмотря на относительно небольшое количество известных случаев уже идет исследование, которое вполне может увенчаться успехом — созданным лекарством.
— Судя по всему в России исследования этой поломки воообще не ведутся. Вы же сейчас через свой телеграм-канал ищете ученых, которые хотели бы заняться исследованием. Планируете связать их с зарубежными коллегами?
— Сложно сказать. Вероятно, да, если на то будет обоюдный интерес. Если будет (вдруг!) возможно инициировать какие-то исследования в России — еще лучше.
Впрочем, я отдаю себе отчет в том, что это маловероятно из-за колоссальных затрат — вряд ли ради одного человека это реально. Но надежда умирает последней, так? Вот я и завела канал, чтобы об этом всем узнали и, возможно, заинтересовались. Цели у него вполне практические — распространение информации и поиск других людей с тем же диагнозом.
— Если, например, найдутся еще дети с таким диагнозом, вы готовы открыть организацию по подобию Yellow Brick Road Project? Или будете вовлекать их в уже существующий проект?
— Сложно придумывать будущее. Yellow Brick Road Project пригласили меня быть их волонтером — я помогаю с переводом на русский язык и немного идеями по продвижению. Вовлекать в проект — наверное, не совсем та формулировка. Я хочу помочь сориентироваться, помочь информацией. Пониманием, что есть другие люди, которые с этим столкнулись. Конечно, участие каждого с подобной поломкой очень важно для исследования, но это дело исключительно добровольное.
Ну и плюс я общаюсь с другими мамами особенных детей. Я вижу, как боятся «генетики» [генетических заболеваний] — читаю это отчаяние от того, что генетика не лечится. Это правда, пока не лечится. Здесь важно слово «пока». Возможно, все изменится очень быстро.