Как изменилось отношение к мигрантам в России, почему им стали больше платить и что о них публично говорят? На эти вопросы отвечает социолог Евгений Варшавер

Мэр Москвы Сергей Собянин 18 октября сообщил, что в столице на 40% сократилось число мигрантов. Он назвал это проблемой, повлиявшей на рынок труда — в частности, на коммунальную сферу. При этом в 2013 году во время предвыборной кампании Собянин утверждал, что будет добиваться сокращения «использования неквалифицированной рабочей силы в городском хозяйстве». В том же 2013-м случились погромы в Бирюлеве, связанные с антимигрантскими настроениями. С тех пор публичная риторика в отношении мигрантов стала мягче, хотя их число в России оставалось прежним. «Медуза» поговорила с социологом Евгением Варшавером, возглавляющим Группу исследований миграции и этничности на базе РАНХиГС, о том, как изменилось отношение к мигрантам с начала 2010-х — и почему они важны для российской экономики.

Эта статья — часть нашей программы поддержки благотворителей MeduzaCare. Все материалы можно прочитать на специальном экране.

Отношение к мигрантам

— Еще в начале 2010-х годов в публичном поле было очень много антимигрантской риторики. Кроме того, случались погромы — последний заметный, пожалуй, был в Бирюлеве в 2013 году. Сейчас же о миграции в негативном ключе практически не говорят. Что изменилось?

— Мои наблюдения схожи. Я думаю, что есть несколько вещей. Во-первых, очевидно, что в момент, когда происходило Бирюлево, свою роль сыграли праворадикальные объединения. Например было «Движение против нелегальной миграции» под руководством Александра Белова-Поткина, были, по всей видимости, какие-то осколки этой организации, возникшие после того, как ее запретили в 2011 году. В начале 2010-х годов действительно наблюдался всплеск этих организаций, которые, судя по всему, притушили. 

Второй фактор — Украина. Бирюлево — это 2013 год, практически сразу после этого начинается революция на Майдане и война на востоке Украины. И в этом смысле ксенофобия — которая является ресурсом для политиков, — была перенаправлена на украинцев и украинское государство. Это неплохо видно по опросам «Левада-центра». 

Можно предположить и третий фактор: стала происходить так называемая идентификационная интеграция, в рамках которой мигранты местным населением перестали рассматриваться как чужие. Просто люди привыкли к мигрантам и заставить ненавидеть их снова не очень получилось. 

Естественно, ксенофобия никуда не делась. Мы сейчас много работаем по городам России и их окраинным районам, где о мигрантах знают не понаслышке. Там ксенофобия имеется, все на месте. Вопрос: почему этого не происходит в публичном поле? И, мне кажется, что точки ответа на этот вопрос мы наметили.

— Опросы общественного мнения подтверждают гипотезу о том, что в среднем по России к мигрантам стали относиться лучше?

— Не то чтобы этих данных очень много, самые известные из них — от «Левада-центра». Согласно им, есть довольно устойчивое количество людей, которые позитивно относятся к мигрантам, а те, кто относятся негативно делятся на две группы: стабильные ксенофобы и, так скажем, конъюнктурщики. И динамика по годам объясняется тем, что те, кто относился к мигрантам плохо, стали относиться к ним безразлично. Можно сказать, что россиян отвлекли в какой-то момент от мигрантов и не привлекли обратно. 

Так, впрочем, было до последнего времени, но вот опрос 2019 года зафиксировал рост ксенофобских настроений. Посмотрим, что будет дальше.

— Может быть, мигрантов стало меньше с начала 2010-х годов? Поэтому интерес упал?

— Принципиальным образом количество мигрантов не меняется. Флуктуации есть — они будут связаны с кризисом или временем года. Вот как в 2013 году речь шла об 11 миллионах единовременно пребывающих в России мигрантов, так и в 2020-м — чуть-чуть меньше 10 миллионов. Ниже 9 миллионов эта цифра не опускалась за это время ни разу. Сейчас эта цифра чуть меньше, чем в прошлом году в связи с постепенным оттоком мигрантов из-за коронавируса и одновременно непритоком тех, кто должен был приехать на сезонные работы.

— При этом в Европе антимигрантские настроения все еще очень сильны и, кажется, не собираются ослабевать. В чем разница?

— Во-первых, Россия совершенно не притягательна для людей, ищущих убежище. В рамках одного из исследований я интервьюировал 16-летнюю беженку из Сомали. Она говорила, что Германия — классно, Швеция — еще лучше, а Россия как страна для беженцев вообще не котируется.

Россия просто не любит давать статус беженца, хотя является подписантом соответствующих конвенций. Тем, кто мог бы претендовать на него, дают «временное убежище», а оно совсем не такое обязывающее для принимающей страны. Считается, что самая большая группа людей, которая получила статус беженцев, а потом натурализовалась — это украинские бойцы спецназа «Беркут». Счет людей, которых признают беженцами, идет всего лишь на сотни. Беженцы понимают, что здесь особо нечего ловить и не приезжают.

Притягивает же Россия два типа мигрантов. В первую очередь — это трудовые мигранты из Закавказья и Средней Азии, которые со временем становятся постоянными мигрантами. Вторая группа — международные студенты из не самых развитых стран. Они учатся в российских вузах, часто на медицинских и инженерных специальностях. Вот для них Россия притягательна, а для беженцев — нет.

В результате, мигранты, которые прибывают в Россию, не живут на «деньги российских налогоплательщиков», а значит и претензии такого характера звучат в их отношении реже и тише.

В общем, в Европе во многом другие мигранты и, как следствие, совсем другой дискурс о мигрантах, и это одна из причин, почему праворадикальная повестка не настолько эффективна в российском политическом поле.

— По сравнению с другими странами, насколько успешно в России интегрируются мигранты? И экономически, и культурно?

— У интеграции действительно есть некоторое количество аспектов. Она бывает культурная, структурная, идентификационная и социальная — насколько ты знаешь язык и разделяешь нормы сообществ, которые тебя окружают; с кем ты дружишь и какие позиции на рынке труда ты занимаешь, насколько тебе нравится жить в принимающей стране и как тебя здесь принимают. Кроме того, мы привыкли говорить об интеграции как о линейном процессе, в рамках которого мигранты «вливаются» в общество, но это неверно, потому что как минимум нет единого общества, в которое можно «вливаться». Мигранты интегрируются в сообщества — часто это мигрантские сообщества, которые уже существуют в принимающем обществе. 

Но даже если мы примем тезис об интеграции как линейном процессе, который априори неверен, нужно понимать, что мигранты первого поколения никогда не интегрируются полностью. У них всегда будет сильная идентификация со своей этнической категорией, со страной происхождения. Зачастую они будут хотеть вернуться, например, когда выйдут на пенсию. Их круги общения будут преимущественно этнические, а предпочитаемый язык повседневного общения вряд ли будет языком принимающей страны. Понять, насколько страна эффективна в интеграции мигрантов, можно только оценив, что происходит с мигрантами второго поколения, то есть с детьми мигрантов, которые социализировались в принимающей стране.

Есть два блока факторов, которые будут на это влиять. Первый связан с тем, что за мигранты в стране — из каких стран и социальных слоев они происходят. Второй описывает то, как устроено принимающее общество — его социальные институты, городское пространство и прочее. 

Если говорить о пространстве, представьте себе один вариант, при котором городское пространство сегрегированно, а социальные идентичности складываются в местах резидентной концентрации мигрантов. В государственных школах в таких районах учатся тоже в основном мигранты, школы не очень хорошего качества. Там складывается своя культура, которая кроме всего прочего проникнута идеей о том, что по отношению к ее представителям «большое общество» несправедливо. Я на самом деле описываю сейчас Францию. Это приводит к погромам, которые там случились в 2005 году, после того, как подростки в восточном пригороде Парижа Клиши-су-Буа, убегая от полиции, погибли, спрятавшись в трансформаторной будке. 

Другая ситуация — у вас эгалитарное городское пространство, где различия между богатством и бедностью не настолько ярки, мигранты расселяются равномерно и почти не складывается мест резидентной концентрации мигрантов, а полностью «мигрантские» школы за редким исключением отсутствуют. Это я уже говорю о России.

Здесь важно еще и другое — к концу существования Советского Союза была достигнута тотальная грамотность, а доля людей с высшим образованием по сравнению со странами, которые отправляют мигрантов в западноевропейские страны или Австралию, была весьма высокой. Все это практически идеальная комбинация факторов для успешной интеграции мигрантов второго поколения. И так и получается — мигранты второго поколения в России оказываются интегрированы лучше, чем в абсолютном большинстве принимающих обществ в мире. Закавказские мигранты второго поколения, например, получают высшее образование существенно чаще, чем сопоставимые не мигранты. Среднеазиатские мигранты так массово высшего образования не получают, но все они не уступают сопоставимым местным в том, что касается зарплат. Я уже не говорю о том, что все они замечательно знают русский язык, большинство общается преимущественно с местными и считают Россию родиной. В целом картина очень позитивная.

Разумеется, мигранты второго поколения испытывают некоторые проблемы. Например, когда подросток приезжает в Россию и поступает в школу, у него могут быть проблемы с языком. Почти все сталкиваются с расизмом. Но если посмотреть на картину, в целом, она, повторюсь, значительно более радужная, чем в других странах.

Если говорить о том, как принимающее общество в целом может помочь мигрантам с интеграцией, общая рекомендация — не мешать. Если рассмотреть каждую мигрантскую группу в отдельности, можно сформулировать более частные рекомендации. Например, людям, которые приезжают на заработки из сельского Узбекистана, хорошо бы не сдавать бессмысленный для них экзамен по русскому языку. Зачем русский язык, когда они работают на стройке? Они все равно не будут всерьез учить русский язык к экзамену. Или зачем мигрантам сдавать тест на ВИЧ, если его распространенность в России выше, чем в Средней Азии? А вот некоторым женщинам-мигранткам первого и второго поколения могут понадобиться гендерные кризисные центры, в которых есть специалисты с интеркультурными компетенциями. Достаточно вспомнить случай сестер Хачатурян.

Мигранты и экономика

— Мигрировать из Средней Азии в Россию относительно несложно, если у человека, к примеру, нет ВИЧ-инфекции. Российской экономике очень нужны мигранты? Или все так устроено просто по инерции?

— У развивающейся экономики всегда будет потребность в низкоквалифицированной рабочей силе — это создает возможность расширения. Когда у тебя есть дешевая рабочая сила, себестоимость товара низкая и маржа более высокая. Дальше эту маржу можно вкладывать в развитие. Абсолютно всегда и везде экономика будет расти за счет мигрантов. Сначала это были сельские мигранты, потом — международные в связи с тем, что так распорядилась мир-система, как сказал бы [американский социолог] Иммануил Валлерстайн. Одновременно этот процесс всегда будет приводить к раздражению местного населения. Всегда будет дискурс о том, что мигранты все заполонили и вытесняют местное население.

Экономисты, насколько мне известно, склоняются к мысли, что мигранты не столько создают конкуренцию, сколько производят рабочие места для местных за счет роста экономики. Рабочая сила требует менеджмента, а менеджмент требует языка принимающего общества. Его чаще знают местное население, чем прибывшие мигранты. Они и занимают эти рабочие места. На каком-то уровне всегда будет происходить конкуренция, но при определенном умении ориентироваться для местного населения в экономическом смысле миграция будет носить скорее позитивный характер.

— Куда, помимо Москвы и Санкт-Петербурга, чаще всего едут мигранты в России? 

— Мигранты едут туда, где деньги, — в Москву, Санкт-Петербург, Ленинградскую область, Московскую область. Затем, судя по данным МВД за 2019 год, которые мы запрашивали, с огромным отставанием идут Краснодарский край, Иркутская область, Приморский край, Свердловская область, республика Татарстан, Новосибирская область и так далее. 

Мы бы хотели провести исследование, чтобы выяснить, почему мигранты едут в одни регионы и не едут в другие. Можно ли это объяснить географической близостью? Или транспортными сетями? Или как-то еще? В 1980-е в мигрантоведении был сформулирован тезис о том, что мигранты переезжают сетево. Это значит, что миграция всегда будет направлена туда, где уже есть мигранты соответствующей страны, а, если вглядеться, мигранты из конкретных регионов и даже деревень.

Если посмотреть, как распределены мигранты по России, выяснится, что есть таджикские, узбекские, кыргызские регионы, где доля представителей соответствующей страны, выше, чем в среднем. Скажем, кыргызстанцы в большей степени концентрируются в Москве: хотя по России их 12% от общего числа мигрантов из Средней Азии, среди московских среднеазиатских мигрантов их 22%. Узбекистанцев непропорционально много в Волгоградской и Нижегородской областях, а таджикистанцев — в Свердловской. 

Почему? На самом деле здесь всегда будет элемент случайности — если по какой-то неструктурной причине в некотором регионе на ранних этапах складывания миграционного потока оказалась небольшая группа мигрантов, вероятность миграции именно туда — увеличивается. Но одновременно говорить о том, что мигранты — это люди, которые не оценивают выгоды и издержки, не принимают самостоятельные решения, а просто едут в соответствии с готовыми сетями — неверно. И вот, например, если раньше можно было говорить исключительно про постсоветскую миграционную систему, где грубо говоря все ехали в Россию, то сейчас узбекистанцы едут в Турцию, ОАЭ и Южную Корею, но немного на других основаниях. Если бы ехали просто «по сетям» — их бы там не было.

— Мигранты — важная часть шеринговой экономики (модели совместного потребления — прим. «Медузы»), которая так сильно развивается в российских крупных городах. Можно ли ожидать отката, например, в результате борьбы за трудовые права? Или она будет расти и дальше?

— Мигранты более уязвимы, чем другие категории населения. Создавать профсоюзы и бороться за свои права проще, когда ты гражданин России, а не когда ты пребываешь в России на птичьих правах — иначе назвать ситуацию, в которой человека могут депортировать за два административных нарушения, включая превышение скорости на дороге — это касается и таксистов, — сложно.

Но не нужно думать, что рынок труда в Средней Азии безграничен. Мигранты за последние десять лет стали зарабатывать значительно больше и перестали соглашаться работать за деньги, за которые согласились бы работать раньше. Почему? Дело в том, что экономики и рынки труда стран, между которыми происходит интенсивная миграция, тесно связаны друг с другом. В той мере, в какой, скажем, Таджикистан отстроился после гражданской войны — он сделал это на деньги мигрантов в России. Развиваются экономики среднеазиатских стран, там появляются деньги, растут зарплаты, мигранты перестают ехать в Россию на абы какую работу, а мы помним, что России нужны мигранты, и им предлагают все более высокие зарплаты — чтоб они приезжали. И так постепенно уменьшается разрыв между зарплатами в Средней Азии и в России.

Будет ли Россия заходить на другие рынки мигрантов? Перестанут ли мигранты ездить в Россию? На это влияет много разных факторов, и сложно делать прогнозы. Скажу лишь, что издержки, связанные с поездкой на работу в Россию, в некоторых иммигрантских сообществах ниже, чем связанные со входом на рынок труда в Душанбе. И это не только стоимость переезда в Душанбе. Если уже налажен «маршрут» поездок на работу в Россию, вероятность, что ты поедешь работать туда, выше.