Искалеченные горожане брели к госпиталю Красного Креста — начиналось вторжение Фрагмент книги «Хиросима» Джона Херси о враче, который оказался рядом с эпицентром ядерного взрыва (впервые на русском)

6 августа 75 лет назад впервые применили ядерное оружие: американский бомбардировщик «Энола Гэй» сбросил атомную бомбу на Хиросиму. Через год после бомбардировки военный репортер Джон Херси отправился в Японию, чтобы поговорить с выжившими. Шесть таких историй напечатали в The New Yorker — это был первый и последний случай, когда один материал занимал целый номер. В 1985 году Херси написал статью, в которой рассказал, как сложились судьбы шести героев спустя эти годы. Полный текст репортажа впервые выходит в издательстве Individuum и на сервисе Bookmate в виде книги. «Медуза» публикует ее отрывок про врача Теруфуми Сасаки, который оказался одним из немногих выживших врачей рядом с эпицентром ядерного взрыва.

Доктор Теруфуми Сасаки, хирург госпиталя Красного Креста, ехал в Хиросиму на поезде из деревни, где он жил с матерью, и вспоминал страшный и неприятный сон, приснившийся ему накануне. Дом матери располагался в местечке Мукаихара, в сорока километрах от города, и дорога до больницы вместе с пересадкой на трамвай занимала два часа. Прошлой ночью он плохо спал, проснулся на час раньше обычного, чувствовал вялость и легкий озноб, так что был не уверен, ехать ли ему вообще на работу; но чувство долга в итоге взяло верх, и он даже сел на более ранний поезд, чем обычно. Вчерашний сон сильно напугал доктора, поскольку был тесно связан — по крайней мере, на поверхностный взгляд — с тревожной действительностью. Ему было всего двадцать пять лет, и он только что закончил обучение в Восточном медицинском университете в китайском городе Циндао. Он был в некотором роде идеалистом и очень расстраивался, что в городке, где жила мать, не хватало медицинских учреждений. Совершенно самостоятельно, не получив необходимых разрешений, он стал навещать нескольких больных по вечерам, после восьми часов в госпитале и четырех часов, которые уходили на поездки до работы и обратно. Недавно он узнал, что за прием пациентов без разрешения полагается суровое наказание; коллега строго отчитал его, когда он поинтересовался об этом. Но, несмотря ни на что, он продолжал лечить больных. Во сне он как раз навещал одного из них, когда в комнату ворвались полицейские и врач, с которым он советовался, схватили его, выволокли на улицу и жестоко избили. По дороге в Хиросиму он почти решился оставить сельскую практику в Мукаихаре, поскольку чувствовал, что получить разрешение будет невозможно: власти наверняка решат, что это помешает ему должным образом исполнять свои обязанности в госпитале Красного Креста.

Приехав на вокзал, он смог сразу же пересесть на трамвай. (Позже он подсчитал, что, если бы он ехал на работу обычным утренним поездом и, как это часто бывало, несколько минут ждал трамвай, то оказался бы совсем близко к центру взрыва и наверняка бы погиб.) В 7:40 он уже был в госпитале и доложил о прибытии главному хирургу. Через несколько минут он зашел в палату на первом этаже, чтобы взять кровь у пациента для анализа на реакцию Вассермана. Лаборатория с инкубаторами для анализов находилась на третьем этаже. С образцом крови в левой руке доктор Теруфуми Сасаки шел по главному коридору больницы к лестнице, немного растерянный из-за сна и тревожной ночи. Он как раз прошел мимо открытого окна, когда свет от взрыва, будто гигантская фотографическая вспышка, озарил коридор. Он припал на одно колено и сказал себе, как мог сказать только японец: «Сасаки, гамбарэ! Не сдавайся!» В этот момент (здание было в 1500 метрах от центра взрыва) ударная волна пронеслась по больнице. С доктора слетели очки; пробирка с кровью разбилась о стену; японские тапочки вылетели у него из-под ног — но в остальном, благодаря удачной позиции, он остался невредим.

Доктор Сасаки выкрикнул имя главного хирурга, помчался к нему в кабинет и обнаружил, что того страшно поранило стеклом. В госпитале царила ужасная неразбериха: тяжелые перегородки и потолки обрушились, койки валялись опрокинутыми, стекла вылетели из окон и порезали людей, стены и пол были забрызганы кровью, повсюду валялись медицинские инструменты, одни пациенты бегали по палатам и кричали, другие лежали замертво. (Коллега доктора Сасаки, которому он нес образцы для анализа, погиб; пациент доктора Сасаки, только что сдавший кровь и страшно боявшийся сифилиса, — тоже.) Сам доктор Сасаки довольно быстро обнаружил, что он — единственный во всей больнице врач, который не пострадал.

Решив, что враг ударил только по этому зданию, он взял бинты и начал перевязывать раны тех, кто находился в больнице. А на улице, по всей Хиросиме, искалеченные и умирающие горожане брели к госпиталю Красного Креста — начиналось вторжение, которое заставило доктора Сасаки очень надолго забыть о ночном кошмаре.

<…>

Из 150 врачей Хиросимы 65 уже были мертвы, а большинство остальных — ранены. Из 1780 медсестер 1654 либо погибли, либо были в таком тяжелом состоянии, что не могли работать. В госпитале Красного Креста, самом большом в Хиросиме, только шесть врачей из тридцати были дееспособны — и только десять медсестер из двух сотен. В штате госпиталя Красного Креста был лишь один врач, который не получил травм, — доктор Сасаки. После взрыва он поспешил в подсобку за бинтами. В этой комнате, как и во всех других, которые он видел, пока бегал по больнице, царил хаос: пузырьки с лекарствами попадали с полок и разбились, мази были разбрызганы по стенам, повсюду валялись медицинские инструменты. Он схватил несколько упаковок бинтов, неразбитую бутылку меркурохрома, поспешил обратно к главному хирургу и перевязал его порезы. Затем он вышел в коридор и начал латать раненых пациентов, врачей и медсестер. Ему было тяжело без очков, он так часто ошибался, что в итоге взял пару у раненой медсестры; и хотя они не вполне подходили для его зрения, это было лучше, чем ничего. (Ему предстояло довольствоваться этими очками больше месяца.)

Доктор Сасаки работал без системы: он просто лечил тех, кто был ближе всего к нему, и очень скоро заметил, что людей в коридоре как будто становится больше и больше. Среди ссадин и рваных ран, которые получили те, кто был в госпитале, ему начали попадаться ужасные ожоги. Тогда он понял, что раненые хлынули с улицы. Их было так много, что он уже не обращал внимания на легкораненых; он решил надеяться на то, что хотя бы не даст людям умереть от потери крови. Вскоре больные лежали и сидели, скрючившись на полу палат, лабораторий и всех прочих комнат, на лестницах, и в вестибюле, и под навесом на крыльце, и на каменных ступенях при входе, и на подъездной дорожке, и во дворе, и просто снаружи: улицы были заполнены на много кварталов вокруг госпиталя. Раненые поддерживали покалеченных; изуродованные семьи жались друг к другу. Многих людей рвало. Огромное множество школьниц — из числа тех, кого сняли с занятий и отправили расчищать противопожарные полосы, — добралось до госпиталя. В городе с населением в 245 тысяч человек одним ударом почти сто тысяч были убиты или обречены на гибель; еще сто тысяч получили ранения. По меньшей мере десять тысяч раненых отправились в лучший госпиталь города, который оказался совершенно не приспособлен к такому нашествию: в нем было всего 600 коек, и все они заняты. Люди в душной толпе внутри больницы плакали и кричали, чтобы доктор Сасаки услышал: «Сэнсэй! Доктор!» — а те, кто пострадал не очень тяжело, подходили, тянули его за рукав и умоляли помочь тяжелораненым. Доктор Сасаки в одних носках метался из стороны в сторону, сбитый с толку числом людей, потрясенный видом огромного количества кровоточащей плоти, — он перестал быть хирургом, профессионалом, живым, сочувствующим другим; он превратился в автомат, который механически протирал, наматывал, завязывал, протирал, наматывал, завязывал.