Полицейский орет и целится в меня из пистолета, из которого только что убил моего друга Фрагмент особенно актуальной сейчас книги «Вся ваша ненависть» — о полицейском произволе в США

Прошлой осенью в издательстве Popcorn Books вышел роман, крайне актуальный сейчас в связи с тем, что происходит в США. Книга «Вся ваша ненависть» Энджи Томас (перевод Никиты Зркха), про полицейский произвол в отношении афроамериканского населения. В романе на глазах у шестнадцатилетней Старр Картер полицейский убивает ее друга детства, приняв его за вооруженного гангстера.

Когда мне было двенадцать, родители провели со мной две серьезные беседы. 

Первая была обычной, о тычинках и пестиках. Ну, не совсем обычной. Моя мама, Лиза, работает медсестрой, а потому подробно рассказала мне, что и как происходит и чего ни в коем случае не должно происходить, пока я не вырасту. Впрочем, тогда я сомневалась, что со мной вообще может что-либо произойти. Между шестым и седьмым классом у всех девочек уже начала расти грудь, а моя оставалась такой же плоской, как спина. 

Вторая беседа была о том, что делать, если меня задержат копы. Помню, мама возмутилась и сказала папе, что я еще слишком маленькая, а он ответил, что для ареста или пули лет мне уже достаточно. 

«Старр-Старр, выполняй все, что тебе говорят, — сказал папа. — Держи руки на виду. Не делай резких движений. Говори только тогда, когда к тебе обращаются». 

В тот миг я поняла, что все серьезно, ведь папа — главный любитель потрепаться, и раз уж он говорит помалкивать, значит, надо помалкивать. 

Надеюсь, с Халилем проводили такие же беседы. 

Выругавшись себе под нос, он выключает Тупака и сворачивает на обочину. Мы на Гвоздичной улице, где бóльшая часть домов заброшена, а половина фонарей разбита. Вокруг никого, только мы и коп. 

Халиль выключает зажигание.

— Интересно, что этому дурню надо? 

Полицейский паркуется и включает фары. Я прищуриваюсь от яркого света и вспоминаю папины слова: «Если ты не одна, молись, чтобы у твоего спутника при себе ничего не оказалось, иначе повяжут обоих». 

— Хал, в машине же нету ничего такого, правда? — спрашиваю я. 

Халиль наблюдает в боковое зеркало, как к нам приближается коп. 

— Не-а.

Тот подходит к водительской двери и стучит в окно. 

Халиль берется за ручку и опускает его. Полицейский светит нам в глаза фонариком, словно слепящих фар недостаточно. 

— Права, техпаспорт и страховку. 

Халиль нарушает правило — он не делает того, чего хочет коп. 

— За что вы нас остановили?

— Права, техпаспорт и страховку.

— Я спросил: за что вы нас остановили?

— Халиль, — умоляю я его, — сделай, как он просит. 

Тогда Халиль со стоном достает свой бумажник. Фонарик следует за каждым его движением. 

Стук сердца эхом отдается в ушах, но я по-прежнему слышу в голове папины указания: «Внимательно посмотри копу в лицо. Хорошо, если запомнишь номер жетона». 

Пока свет фонарика следует за руками Халиля, мне удается разглядеть его номер — сто пятнадцать. Белый, лет за тридцать, может, даже за сорок, шатен, стрижка под ежик и тонкий шрам над верхней губой. 

Халиль передает полицейскому бумаги и права. 

Сто-пятнадцать их осматривает.

— Откуда едете?

— Не ваше дело, — говорит Халиль. — За что вы меня остановили?

— Габаритный разбит.

— Так что, может, выпишете мне штраф? — спрашивает Халиль.

— Знаешь что, умник? Выходи из машины.

— Да блин, просто выпишите штраф…

— Выходи из машины! И подними руки вверх, так чтобы я их видел!

Халиль выходит с поднятыми руками. Сто-пятнадцать хватает его за локоть и с глухим ударом прижимает к задней двери. 

Я с трудом выжимаю из себя:

— Он не хотел…

— Руки на щиток! — рявкает на меня полицейский. — Не двигаться!

Я делаю то, что мне сказали, но замереть не получается — слишком уж дрожат руки.

Коп обыскивает Халиля. 

— Ну что, умник, посмотрим, что мы у тебя найдем. — Ничего ты не найдешь, — язвит Халиль. 

Сто-пятнадцать обыскивает его трижды, но ничего не находит. 

— Стой здесь, — приказывает он Халилю. — А ты, — говорит он, глядя на меня в окно, — не двигайся. 

Я даже кивнуть не могу.

Полицейский идет обратно к патрульной машине. Родители не хотели внушать мне страх перед полицией, но воспитали меня так, чтобы рядом с копами я не вела себя глупо. Они говорили: «Не двигайся, если коп повернулся к тебе спиной». 

Однако Халиль нарушает правило. Он подходит к передней двери. 

«Не делай резких движений». 

Халиль нарушает правило. Он открывает дверь. — Старр, ты в поряд… 

Бах! 

Раз. Его тело дергается. Из спины брызгает кровь. Он хватается за дверь, чтобы не упасть. 

Бах! 

Два. Халиль ловит ртом воздух. 

Бах! 

Три. Халиль ошеломленно смотрит мне в глаза.

И падает.

Мне снова десять. Я вижу, как падает Наташа.

Из моей груди вырывается оглушительный крик: он рвет мне глотку так, что меня трясет, — ведь, если я хочу быть услышанной, кричать должно все тело. 

Инстинкт приказывает мне замереть, а все остальное — броситься к Халилю. Я выпрыгиваю из «импалы» и оббегаю машину. Халиль смотрит в небо, словно надеется увидеть Бога. Его рот открыт, как будто он пытается кричать. И я кричу изо всех сил — за нас обоих: 

— Нет, нет, нет… — это все, что мне удается сказать, словно мне годик и я знаю одно-единственное слово. 

Не понимаю, как я оказалась на земле рядом с ним. Мама говорит, что, если в кого-то попали, нужно попытаться остановить кровь, но здесь ее так много… Слишком много… 

— Нет, нет, нет…

Халиль лежит без движения: не произносит ни слова, не издает ни звука, даже не смотрит на меня. Его тело деревенеет. Он умер. Надеюсь, он видит Бога. 

Кричит кто-то еще. 

Я моргаю сквозь слезы. Сто-пятнадцать орет и целится в меня из того же пистолета, из которого только что убил моего друга. 

Я поднимаю руки вверх.