Две книги о литературе: «Писатель как профессия» Харуки Мураками и «История чтения» Альберто Мангеля О том, как создаются тексты, — и как их потом воспринимают люди

Литературный критик Галина Юзефович рассказывает о двух книгах, посвященных литературе: «Писатель как профессия» Харуки Мураками и «История чтения» Альберто Мангеля. В первой описан авторский опыт литератора, во второй — знаменитый культуролог исследует, как читатели разных стран и эпох воспринимали текст.

Харуки Мураками. Писатель как профессия. М.: Эксмо, 2020. Перевод Е. Байбиковой

Если воспринимать книгу японского классика как очередное пособие по писательскому мастерству, то в первый момент она может показаться разочаровывающе бесполезной. На главные вопросы неопытного писателя — как начать писать, как найти свой стиль, где учиться литературным приемам, что интересно читателю, как получить престижную премию, как преодолеть творческий кризис - Мураками отвечает либо уклончиво, либо не отвечает вовсе. Как начать писать? Садитесь и пишите. Где учиться творческому письму? Нигде, это лишнее — достаточно просто читать побольше. Что интересно читателю? Это неизвестно и неопределимо, писать надо о том, что интересно тебе самому, а читатель подтянется — ну, или не подтянется, тут уж как пойдет. Как получить престижную премию? Премии не важны, а порой только мешают, о них лучше вообще не думать. Творческий кризис? Что это? Если не хочется — просто не пишите, займитесь чем-то другим. 

На вопрос, как найти свой стиль, Мураками отвечает чуть более развернуто, но едва ли метод, им описанный, поможет хоть одному потенциальному литератору. Первая книга писателя «Слушай песню ветра» была написана на волне вдохновения, однако результат показался автору «скучным» и аморфным. Тогда он принял нетривиальное решение: достал с антресолей пишущую машинку Olivetti с латинской клавиатурой и принялся заново писать ту же историю, но уже на английском. Этим языком Мураками в то время владел не вполне, поэтому ему пришлось постоянно выкручиваться, пытаясь выразить все необходимое заведомо недостаточными художественными средствами. Когда же пара глав были закончены, он сам перевел их на японский и понял, что едва ли не случайно нашел то, что искал — свой фирменный и неповторимый «псевдо-переводной» прозаический стиль. 

Словом, простых и практичных советов для начинающих от Мураками ожидать не приходится. Его глубоко и, похоже, совершенно искренне не беспокоит вопрос, как стать писателем или как написать один (пусть даже блестящий) роман. В фокусе его внимания — как быть (или, если угодно, как оставаться) писателем, что это вообще за занятие, как сохранить ту безусловную радость от работы, которую никогда и ни с чем не перепутаешь и которая, подобно безупречно чистой ноте, сигнализирует, что ты на верном пути. В этом смысле книга Мураками «Писатель как профессия» теснее всего связана с его же знаменитым эссе «О чем я говорю, когда говорю о беге»: Мураками не интересует спринт — он бегун на дальние дистанции, и это проявляется во всем — в первую очередь в профессии. И хотя на сей раз он использует другую спортивную метафору — литературу он описывает как ринг, на который легко выйти, но на котором сложно продержаться дольше нескольких раундов, суть его философии от этого не меняется. Важным для Мураками остается только то, что живет долго и плодоносит многократно, а достойным собеседником видится не писатель-новичок, но тот, кто уже вышел на ринг и сейчас ищет способа остаться на нем надолго — в пределе навсегда.

Однако есть у «Писателя как профессии» еще одна — пожалуй, даже более важная грань, обращенная не к литератору, надеющемуся разжиться у Харуки Мураками секретами успеха, но к читателю, бесхитростно любящему писателя и просто желающему чуть лучше понять и его самого, и, возможно, свою к нему любовь. Для этой цели нынешняя книга Мураками, полностью основанная на его жизненном опыте, написанная с напряженной искренностью (некоторые важные для себя мысли — например, о критериях оригинальности или о радости как мериле творческого успеха — Мураками повторяет многократно, с каждым разом словно бы дотачивая, доводя до совершенства формулировку) подходит идеально.

Мураками устраивает для читателя экскурсию по собственному творчеству, не довольствуясь дежурной демонстрацией фасадов, но показывая внутреннюю конструкцию своих текстов и обнажая их фундаментальные принципы. Персональная на грани с интимностью, книга «Писатель как профессия» вместе с тем почти полностью лишена часто свойственного подобным вещам эгоцентризма: да, в центре повествования всегда сам Мураками, но ценен он в первую очередь как образец — как действующая модель писателя, на примере которой легко и удобно объяснять базовые вещи. Благодаря этому подходу — одновременно предельно личному и отстраненно функциональному — «Писатель как профессия» становится важнейшим высказыванием и о литературе в целом, и о том месте, которое занимает в ней писатель Харуки Мураками.

Альберто Мангель. История чтения. СПб., Издательство Ивана Лимбаха, 2020. Перевод М. Юнгер

Уже в самом начале своей книги знаменитый культуролог и библиограф, директор Национальной библиотеки Аргентины Альберто Мангель предостерегает читателя от соблазна смешать историю чтения с историей литературной критики или собственно литературы. История чтения — это в первую очередь история читателей, бесконечно протяженного во времени и пространстве сообщества, включающего в себя представителей самых разных народов и культур. Различные принципы и подходы, методики обучения и способы рефлексии, а кроме того физиология, культурология и философия процесса, — чтение у Мангеля становится объектом всестороннего вдумчивого и в высшей степени доброжелательного исследования. 

Однако стартует рассказ Мангеля о читательском опыте человечества с его собственного читательского опыта. Влюбленным в книги подростком он нашел подработку в одном из книжных магазинов Буэнос-Айреса, куда однажды в поисках пособий по англо-саксонскому языку в сопровождении своей восьмидесятивосьмилетней матери зашел Хорхе Луис Борхес. Писатель к тому времени практически ослеп и как раз находился в поиске нового чтеца, способного скрасить ему часы досуга — именно эта почетная роль каким-то чудом досталась юному Мангелю. Став своеобразным живым блокнотом великого человека, в который тот заносил свои мысли, приходившие ему в голову во время чтения, Мангель открыл для себя пространство книг совершенно по-иному. С этого момента он оказался потерян для всего мирского и вступил в то таинственное, заносчивое и легкомысленное сообщество, правила и привычки которого полувеком позже взялся описать в своей книге.

С самого возникновения письменности интеллектуалы пытались каким-то образом осмыслить процесс чтения. Аристотель полагал, что глаз подобно хамелеону, «впитывает» свойства видимого предмета — в том числе текста, а его оппонент Гален полагал, что глаз, напротив, испускает определенные лучи, позволяющие переносить созерцаемое во вместилище души. Великий арабский оптик аль-Хайсам (а вслед за ним английский ученый и философ Роджер Бэкон) с неплохой точностью сумели описать принципы работы глаза, однако даже это не помогло в полной степени осознать процесс чтения и зафиксировать тот волнующий момент, когда значки на бумаге наливаются смыслом и становятся позитивным знанием. 

Чтение до сих пор таит в себе много загадок и о нем можно думать по-разному. Насколько свободен читатель в своем восприятии прочитанного, служит ли текст канвой, по которой наш разум прихотливо и свободно набрасывает образы, возможно ли сколько-нибудь буквальное и однозначное понимание прочитанного и как на наши отношения с книгой влияет предшествующий читательский (да и просто человеческий) опыт? Есть ли принципиальное различие между чтением про себя и чтением вслух, и когда (а главное почему) первое сменяет второе в качестве господствующего метода? Как знаки препинания и разделение текста на предложения, а тех в свою очередь на слова связаны с уровнем подготовки читателя? Как обучение чтению менялось с течением времени, и как люди запоминали прочитанное? Можно ли считать картинки, представляющие сцены из Священного Писания, формой бытования библейского текста, и если да, то как различается восприятие изображения и слова? Любой из этих (и десятков им подобных вопросов) становится для Мангеля отправной точкой в захватывающем интеллектуальном странствии, включающем в себя размышления и воспоминания, но в первую очередь — бесконечно разнообразные истории.

Полемика ученых-гуманистов и происхождение названия кубинских сигар «Монте-Кристо» (да, они связаны со знаменитым романом Александра Дюма, но связь эта куда более сложная, чем можно подумать); финансовые сложности блаженного Августина и воображаемые диалоги о чтении, которые через тысячу лет после своей смерти этот святой вел с поэтом Петраркой; происхождение привычки читать за едой (она восходит ко временам Возрождения) и техника литературного перевода как предельной, высшей формы прочтения — книга Альберто Мангеля буквально до краев заполнена очаровательными вставными новеллами, анекдотами и притчами, которые читателю захочется сохранить в памяти, а после рассказывать друзьям.

Однако через эту причудливую вязь сюжетов и тем поразительным образом понемногу проступает величественная и целостная картина чтения как особой, ни на что не похожей и крайне влиятельной социальной практики (или, вернее целого набора практик), на протяжении долгих веков определявших судьбы человечества и вообще самую суть понятия «человечность». Практики, до сих пор не вполне описываемой в рациональных терминах, и потому — несмотря ни на что — хранящей в себе привкус колдовства, могущества и тайны.