«У меня были большие похороны?» Фрагмент классического ирландского романа «Грязь кладбищенская» — о трупах, которые говорят друг с другом на кладбище

В издательстве Corpus впервые на русском языке выходит один из самых известных ирландских романов — «Грязь кладбищенская» Мартина ОʼКайня. Впервые он был опубликован в 1949 году — книга, состоящая из диалогов трупов на ирландском кладбище, считается одним из лучших образцов ирландского модернизма. На английский ее перевели только в 2016 году, теперь она выходит на русском в переводе с ирландского Юрия Андрейчука (редактор Шаши Мартынова). С разрешения издательства «Медуза» публикует фрагмент, в котором труп главной героини Катрины Падинь пытается выяснить у подхороненного к ней Шониня Лиама, как прошли ее похороны.

— …Эй, кто здесь? Ты жена моего сына? Все же верно я сказала, что она будет здесь после следующих же родов…

— Шонинь Лиам, так меня звали раньше, а теперь, наверно, должны опять перекрестить. Сердце…

— Шонинь Лиам. Божечки! Они похоронили тебя не в той могиле, Шонинь. Это могила Катрины Падинь…

— Ой-ей, да разве не всегда так делают на этом погосте, дорогая Катрина. Но ни с единой живой душой я говорить не могу. Меня кое-что беспокоит. Сердце…

— Что за похороны у меня были, Шонинь Лиам?

— Похороны? Сердце, Катрина! Сердце! Я только-только забрал пенсию. Ничегошеньки не почувствовал. Выпил капельку чая. Пошел на Общее поле набрать корзину картошки. И когда выкладывал ее дома, веревочная ручка выскользнула у меня из пальцев, корзинка опрокинулась вверх дном. У меня немного закололо в боку. И дышать стало совсем нечем…

— Что за похороны у меня были, спрашиваю?

— Сердце, спаси нас, Господи! Сердце — серьезная штука, Катрина. Слабое сердце.

— К черту твое сердце! Тут тебе надо отучаться молоть чепуху.

— Будь я проклят, но сердце — такая тонкая вещь, Катрина. Мы вот строили новое стойло для жеребчика, что купили после Рождества. Почти все закончили, кроме крыши. Я-то не мог толком помочь своему малому, самую малость если. Но он все равно был рад. Тебе, может, и неважно, только погода в последнее время стояла прекрасная…

— Погода! Время! Ни о чем таком тебе здесь беспокоиться незачем, Шонинь Лиам. Всю свою жизнь ты был бездельником. Ты мне вот что скажи! Чего ты меня не слушаешь? У меня были большие похороны?

— Славные большие похороны!

— Большие похороны, говоришь, Шонинь?

— Славные большие похороны. Сердце…

— Пусть дьявол и бесы разорвут твое сердце, если это такое сокровище! Ты меня слушаешь или нет? Я тебе точно говорю, здесь таких речей слушать не будут… Много мне собрали алтарных денег?

— Славные большие похороны…

— Это я знаю. Алтарь какой?

— Алтарь большой, славный…

— Какой алтарь, говорю. Ты всегда был бестолочь. Сколько собрали алтарных денег?

— Пядару Трактирщику много собрали, и Джуан Лавочнице, и Муред Френшис, и Кити…

— А то я не знаю. Я не об этом спрашиваю. Я что, сама на земле не жила? Сколько собрали на мои собственные похороны, мне, Катрине Падинь. Алтарь. Семнадцать фунтов? Шестнадцать фунтов? Или четырнадцать фунтов?..

— Десять фунтов двенадцать шиллингов.

— Десять фунтов! Десять фунтов! Ну-ка, Шонинь, скажи, ты уверен, что там было десять фунтов? Не одиннадцать фунтов, не двенадцать или…

— Десять фунтов, Катрина! Десять фунтов! Славный, большой алтарь, честное слово. Накажи меня Бог, Катрина, если я хоть словом соврал. Славный большой сбор. Все так и сказали. Я говорил с твоей сестрой Нель. «У Катрины славный большой алтарь, — сказала она. — Я-то думала, что на него соберут два фунта, ну, три, самое большее четыре». Сердце…

— Да понятно все уже с твоим сердцем, драть его эдак. Шонинь, прекрати молоть чепуху, ради Бога! Толпа с Холма была?

— С Холма! Да они об этом и не слышали. Патрик собрался было послать им весточку. «Ой, да ладно, — говорит Нель. — Стоит тебе дергать бедолаг-то, заставлять тащиться в такую даль». Вот так и сказала. Сердце. Слабое сердце…

— Ох и жаль, что Господь Бог не накачал твое сердце ядом да не запихнул Нель прямо в глотку! А людей из Пастушьей Долины не было?

— Да ноги их там не было.

— А люди из Озерной Рощи?

— Двоюродную сестру Джуан Лавочницы из Озерной Рощи снесли на кладбище в тот же день… Это, конечно, неважно, но погода все это время стояла прекрасная. Мы как раз заканчивали стойло…

— А Штифан Златоуст там был? Ой, горе горькое…

— Купили жеребчика после Рождества…

— Помилуй тебя Бог, Шонинь! Уж ты не давай повода всему погосту говорить, что у тебя отродясь ума не было!.. Был там Штифан Златоуст?

— Да нисколечко. Но Патрик сказал мне, что он с ним говорил — днем, на ярмарке. И будто тот ему сказал: «Уверяю тебя, Патрик ОʼЛидань, даже если б я весь кровью изошел, я б на похороны явился. Я ж обещал …»

— « … что приду на похороны Катрины Падинь, доберусь, даже если мне придется ползти на коленях, но клянусь тебе, я ничего не слыхал о них до того самого вечера, пока не узнал, что ее уже похоронили. От какого-то малого …» Вот такое он трепло, Штифан Златоуст!.. А что за гроб мне приготовили?

— Десять фунтов, Катрина. Славный большой сбор…

— Это ты про гроб или про алтарь говоришь? Хорошенькое дело, ты что же, совсем не слушаешь? В какой гроб меня положили? Гроб…

— Лучший гроб в мастерской Тайга, три бочонка портера и потина хоть залейся. Выпивки было вдвое против обычного. Нель так ему и сказала. Но он все равно взял три по полбочки. Уж конечно, выпивки было выше крыши. Я сам, хоть и старик уже, выпил в тот вечер двенадцать кружек. Не считая того, что выпил, когда тебя принесли в церковь, и в день похорон. Правду сказать, Катрина, при всем уважении, с каким я к тебе отношусь, я бы не рискнул столько выпить, кабы знал, что у меня слабое сердце…

— А ты не слышал, сказал ли Патрик что-нибудь насчет того, чтоб хоронить меня на другом участке?

— У меня немного закололо в боку, а потом дышать стало совсем нечем. Сердце, спаси нас, Господи…

— Оставь ты свои истории, Шонинь. Послушай меня. Ты не слыхал, говорил ли Патрик что-нибудь насчет того, где меня хоронить…

— Уж без похорон-то тебя не оставили, Катрина, неважно, сколько выпивки там было. Даже я сам, хоть у меня слабое сердце и все такое…

— Свет не видывал большего олуха, чем ты, с тех пор как Адам съел яблоко! Ты слыхал, не сказал ли Патрик, на каком участке погоста он собирался меня хоронить?

— Патрик собрался хоронить тебя на Участке За Фунт, но Нель сказала, что Участок За Пятнадцать Шиллингов кому хочешь сгодится и что нет нужды бедному человеку впадать в такие расходы.

— Сука! Так и сказала? Так она и в доме тоже была?

— Прекрасного крупного жеребчика купили после Рождества. Десять фунтов…

— Это за жеребчика вы отдали десять фунтов? Ты же мне только что сказал, что десять фунтов были сборы на алтарь.

— Десять фунтов было на алтарь, это точно, Катрина. Десять фунтов двенадцать шиллингов. Без сомнения. Бриан Старший подтянулся, когда похоронная процессия подходила к концу пути, и хотел дать Патрику шиллинг, но Патрик не принял. А вот если бы принял, стало бы десять фунтов тринадцать шиллингов…

— Хорошо б этот шиллинг у него в глотке застрял! Бриан Старший! Как женщин искать, так этот мерзкий зудила не опаздывал… А теперь послушай меня, Шонинь Лиам. Послушай. Вот, молодец. Нель была в доме?

— Да она оттуда и не выходила. С той минуты, как ты умерла, и до тех пор, пока тебя не отнесли в церковь. Она единственная из женщин была в доме в день похорон. Я вернулся в комнату, чтоб набить пару трубочек табаку людям с Паршивого Поля, а то они слишком робели зайти с улицы, и мы с Нель принялись разговаривать: «Из Катрины прекрасная покойница, да смилуется над ней Господь, — говорю. — И обрядила ты ее замечательно …» Тут Нель отвела меня в укромный уголок: «Ничего не хочу сказать, говорит, — все-таки она была мне сестрой …» Вот честное слово, так и сказала.

— Ну, что же она сказала? Выкладывай …

— И когда я ее уже высыпал, дома, у меня в боку закололо, а потом вдруг стало нечем дышать. Совсем нечем! Сердце…

— Боже милосердный, спаси и помилуй! Вы с Нель стояли в углу комнаты, и она тебе говорит вот что: «Ничего не хочу сказать, Шонинь Лиам, она была мне сестрой …»

— Ну, честное слово, так и говорит. Не сойти мне с места, если не так было: «Катрина прилежно и тяжко трудилась, — говорит, — но не была такой чистоплотной, как другие люди, упокой, Господи, ее душу. Будь оно так, она бы лежала здесь гораздо красивей. Посмотри, какой грязный саван, Шонинь. Взгляни, что за пятна на нем. Какой стыд. Могла бы и выстирать свои погребальные одежды да отложить в сторонку. Если б она долго лежала, я не сказала бы и слова, а так каждый сразу заметил эти грязные пятна на саване. Чистота — великое дело, Шонинь…»