«Гив ми либерти» Кирилла Михановского: русские и американцы пытаются понять друг друга по дороге на кладбище

1 августа в российский прокат выходит «Гив ми либерти» — фильм-путешествие режиссера Кирилла Михановского. По сюжету молодой социальный работник везет на своем микроавтобусе малоподвижных американцев, в пути к ним присоединяется русская компания — и маршрут меняется. Кинокритик «Медузы» Антон Долин рассказывает, как картина об эмигрантах обходится с воспоминаниями о родине — и почему в них больше любви, чем приевшихся штампов.

Картина русского эмигранта и американского гражданина Кирилла Михановского попала и на «Сандэнс», и в каннский «Двухнедельник режиссеров», но никто не понял до конца, считать ли ее «нашей». Двойственность (для одних проблемную, для других плодотворную) генезиса фильма и его внутреннего устройства сполна отразило прокатное название в России: «Give me liberty» превратилось в «Гив ми либерти», вместо перевода — транскрипция. А если кто-то не поймет? Тем лучше: герои Михановского — эмигранты из России и СССР; многие из них — старики и инвалиды, они могли бы и не разобраться, о какой такой свободе речь. И что это вообще — пресловутая свобода? Они, живущие немеркнущими мифами своего прошлого и плохо понятыми, но интуитивно усвоенными правилами чужого мира, вряд ли дали бы ей определение. Зато способны ей жить и дышать без лишней рефлексии, и даже транслировать ее зрителю.

Этот фильм, обманчиво путаный и хаотично витальный, — роуд-муви с подвохом. Главный герой, молодой и деловитый Вик (Крис Галуст — дебютант и актер-непрофессионал, как и большинство фигурантов), — социальный работник и водитель микроавтобуса, развозящий по разным адресам малоподвижных граждан. А заодно прихватывающий пеструю компанию русских, которым непременно нужно попасть на похороны подруги-ветеранки. Кладбище далеко, заказанный транспорт не прибыл, дороги перекрыты, и безотказный Вик приходит на помощь, делая невольными заложниками вояжа других своих клиентов — прежде всего прикованную к инвалидному креслу афроамериканку Трейси (Лорен Спенсер), которой пальца в рот не клади. Таким образом, дорога Вика и его паствы из отчего дома до погоста — редуцированный до одного фильма и одного дня жизненный путь. Петляющий, неверный, с невнятными остановками и туманным финальным пунктом. Кладбищем все не ограничивается — впереди по-русски бесконечные поминки. 

Как автобус Вика, фильм Михановского петляет и водит зрителя за нос, забалтывая и заставляя забыть, откуда и куда движется. Вместе с ним движется и дышит камера Уайатта Гарфилда. Похожа стратегия Димы (Максим Стоянов), еще одного колоритного персонажа — мошенника, сказавшегося племянником покойницы, который прибился к компании с невнятными, но явно не бескорыстными целями. Как ртуть, он вездесущ и, как вода, всепроникающ. Однако, в отличие от своего героя, режиссер «Гив ми либерти» не обманщик. Он честно отказывается венчать автобусную одиссею какой-либо моралью, делить своих пассажиров на агнцев и козлищ, играть в пророка. Единственный Моисей тут — заблудившийся Вик, и чтобы его поддержать, пестрая толпа из русских, евреев и чернокожих (все вместе и есть Америка) дружно горланит «Лет май пипл го». Тоже было бы подходящее название для фильма. 

К слову, песен здесь великое множество, это почти мюзикл. Забавно осознавать на этом фоне, что Вик вообще-то родом из музыкальной семьи, у него, если верить матери, способности и шанс начать карьеру в шоу-бизнесе. Но он — осознанный дауншифтер, находящий свободу в помощи другим. Неслучайно, конечно, и то, что он — эмигрант во втором поколении — по-русски уже не говорит, хотя все понимает. Поэтому Вик чуть ли не единственный из всех персонажей предпочитает не говорить, а слушать. В полифонии шумной картины его личная тихая мелодия сродни звучащей на финальных титрах песенке Bon Iver, непригодной для хорового исполнения, несуразно оптимистичной и светлой, как бы фолковой, но на самом деле неповторимо авторской.   

Проще всего заподозрить и даже обвинить «Гив ми либерти» в «клюкве» — ведь тут собраны все клише о русских эмигрантах в Штатах. Да только выглядят стереотипы настолько реалистично, почти документально, что внезапно понимаешь: то, что одним покажется клюквой, для других — единственный эквивалент стремительно теряющего смысл слова «родина». А держась за эту невидимую ценность — неказистую, как закрытая насмерть стеклянная банка с квашеной капустой, — ты вопреки логике признаешь, что в ней, возможно, и скрыт секрет счастья.