«Блокировать научные исследования крайне опасно» Интервью психиатра Александра Лебедева. Он изучает применение психоделиков в медицине

В середине ХХ века психиатры пытались помочь некоторым пациентам, применяя в терапии психоделики — ЛСД и другие похожие вещества. Потом началась «Война с наркотиками», и практически все исследования оказались под запретом. Спустя 40 лет ученым на Западе удалось переломить эту ситуацию и вернуться к изучению психоактивных веществ в медицине. Ученые даже говорят о «психоделическом ренессансе», хотя он пока не коснулся России, где проводится политика нулевой терпимости к психоактивным веществам, кроме алкоголя и табака. «Медуза» поговорила с психиатром Александром Лебедевым (Каролинский институт в Швеции), который сам занимается изучением возможностей психоделической терапии — о том, каким людям она может помочь и почему исследователи вновь обратили на нее свое внимание.

— Когда появилась идея, что психоделики можно использовать в медицине?

— Вообще использование психоделиков уходит корнями в доисторические времена. Есть свидетельства, что древние люди активно использовали эти вещества в ритуально-целительных контекстах. В некоторых сохранившихся культурах — например, в Амазонии — подобные традиции существуют и сейчас.

Фактически же научные исследования психоделиков начались с достаточно случайного открытия психотропных свойств ЛСД. Швейцарский химик Альберт Хофман работал с различными алкалоидами, первым [в 1938 году] синтезировал ЛСД, а через несколько лет ощутил эффект этого вещества на себе — оно проникло в его организм через кончики пальцев. Для него это был шокирующий опыт, но тем не менее он решил его повторить. День, когда Хофман впервые осознанно принял ЛСД, сегодня известен как как «День велосипеда», потому что яркие эффекты ученый начал испытывать, когда возвращался домой на велосипеде.

На тот момент не было другого вещества, которое бы настолько интенсивно изменяло сознание. Хофман поделился своим опытом с коллегами, в том числе психиатрами — научное сообщество радостно подхватило открытие, что ознаменовало наступление «золотого века» психоделических исследований.

— Почему был такой энтузиазм?

— В самом начале, в 1950-е годы, психоделики представляли интерес для психиатров с точки зрения моделирования психотических состояний. Тогда в первую очередь в США некоторые психиатры во время обучения принимали ЛСД, чтобы, как считалось тогда, лучше понимать переживания пациентов в состоянии острого психоза — состоянии отрыва от реальности, нередко сопровождаемого иллюзиями и галлюцинациями.

Спустя около десяти лет эти вещества стали изучаться в контексте психоделической терапии, хотя сам Хофман пишет в воспоминаниях, что даже после самого первого психоделического опыта он чувствовал себя очень комфортно. То есть уже тогда имелись некоторые указатели, что психоделический опыт имеет определенный терапевтический потенциал. 

Постепенно сложились два направления. Психолитическая терапия — использовались невысокие дозы психоделиков, чтобы понизить сопротивляемость клиентов психотерапии. По сути это был обычный психоанализ без радикального изменения состояния сознания. Второе направление — психоделическая терапия. Этот подход подразумевал одну или несколько сессий с высокими дозировками для того, чтобы пациенты испытали так называемый «мистический опыт» — переживания интенсивного катарсиса.

Впервые этот опыт был научно описан и систематизирован Уолтером Панке в ходе знаменитого «Good Friday Experiment», когда ученые набрали группу представителей католической духовной семинарии и в контролируемых условиях предложили им пережить психоделический опыт. Участники говорили, что во время опыта им каким-то волшебным образом удалось ухватить единство всего сущего во Вселенной, что все живые существа каким-то необычным образом связаны друг с другом на высоком уровне. Многие отмечали глубокое чувство любви, исходящее от какого-то такого трансцендентного объекта, который им было очень трудно вербализировать. Часто говорили, что не придумано еще слов, чтобы описать пережитый ими опыт.

Считалось, что подобный опыт имеет терапевтическое значение для пациентов. По сути, на какое-то время человек теряет связь с внешней реальностью и направляет свой взор вовнутрь. Это может помочь пациентам осознать какие-то детские травмы и не до конца проработанные сложные моменты в жизни, с которыми потом можно работать в контексте стандартных терапевтических сессий.

В общем, энтузиазм был связан, прежде всего, с уникальной способностью этих веществ вызывать состояния ранее труднодоступные для экспериментальных исследований. А после того как выяснилось, что эти состояния имеют определенный терапевтический потенциал, этот энтузиазм еще более укрепился.

— Что ученым удалось доказать в ходе экспериментов в годы этого «золотого века»?

— Было протестировано несколько тысяч здоровых людей и самых разных групп больных, включая даже пациентов с расстройствами шизофренического спектра, которые строго отсеиваются из современных клинических исследований с психоделиками. Между тем, следует проявлять некоторую осторожность в интерпретации этих работ: стандарты научных исследований значительно изменились за последние десятилетия и совсем не соответствуют стандартам тех лет. 

Но были и публикации, которые более-менее соответствуют даже современным требованиям к клиническим исследованиям. Не так давно группа норвежских исследователей попыталась проанализировать результаты таких работ прошлых лет и количественно оценить эффективность использования ЛСД в терапии алкогольной зависимости. Они выбрали ряд клинических исследований, выполненных в дозапретный период, которые соответствовали современным стандартам и выполнили мета-анализ. Действительно, выяснилось, что терапия с использованием ЛСД была подчас более эффективна, чем стандартные методы тех лет.

Немало исследований с психоделиками было выполнено в области терапии монополярных депрессий. Относительно недавний обзор старых работ, опять же, постановил, что структура и условия проведения этих исследований оставляют желать лучшего, но, несмотря на это, все равно есть четкие свидетельства в пользу эффективности этих методов — что, в свою очередь, говорит о необходимости проведения современных клинических исследований.

Было проведено достаточно большое количество базовых научных исследований на животных. Кроме того, именно исследования ЛСД послужили толчком для интенсификации некоторых смежных направлений. Можно даже встретить мнение о том, что нейронауки — и психофармакология, в частности — обрели свой современный облик во многом именно благодаря исследованиям психоделиков.

— Почему эти исследования были разрешены? Ведь было понятно, что психоделиками можно злоупотреблять.

— Очень важный вопрос. Человек — существо, которое может злоупотреблять чем угодно — работой, спортом, отношениями, веществами. Многие вещества, в том числе легальные, имеют огромный аддиктивный потенциал: например, алкоголь ведет к формированию не только психологической, но и биологической зависимости. Аддиктивный потенциал психоделиков относительно невысок. Да, есть люди, которые могут ими злоупотреблять, что может привести к печальным последствиям. Но, исходя из имеющихся у нас данных, опасности, сравнимой с героином, амфетаминами и алкоголем, в этом плане нет.

— Но тогда ведь не было накопленных данных об этом. Почему дали зеленый свет?

— Потому что психоделики представляли большой интерес для психиатрии и терапии. Ведь психиатрия до сих пор переживает кризисную ситуацию — до 30% наших пациентов не отвечают на стандартные методы терапии, либо имеют неполный ответ. На тот момент ситуация была еще хуже, и поэтому психиатрии приходилось и приходится быть открытой для всего нового.

Следует помнить, что в 1949 году за ту же лоботомию была присуждена Нобелевская премия. В каком отчаянии должна находиться дисциплина, чтобы присудить Нобелевскую премию за столь брутальный и не совсем понятный в плане механизмов метод терапии?

— Почему исследования свернули?

— Проблем не было, пока психоделики оставались в научной среде. Потом некоторые именитые профессора стали призывать к тому, что каждый должен пережить психоделический опыт. Так эти вещества вышли из-под контроля и выплеснулись на улицы.

Сейчас все принято сваливать на Тимоти Лири — безусловно, яркую фигуру периода психоделической революции. Трудно сказать, насколько велика его «заслуга». Я бы в целом не стал винить конкретных людей. Наверное, просто общество и наука не были тогда готовы принять эти вещества. Не было жестких стандартов в плане оценки рисков и так далее. Поэтому даже осторожное изучение этих веществ было остановлено.

— Когда закончился «золотой век»?

— В конце 1960-х, когда в США прошла серия реформ, положившая начало «Войне с наркотиками» — практически на все психоактивные вещества, кроме алкоголя и табака, было наложено табу. Под давлением политику подхватили и другие страны, в итоге законодательный запрет был принят и большинством европейских государств.

В ходе реформ психоделики попали под одну гребенку с кокаином, героином и другими вызывающими тяжелую зависимость веществами. Более того, психоделики получили самую плохую классификацию. Вещества, которые попадают в этот разряд, по мнению экспертов, не только представляют опасность для здоровья и для общества, но и не имеют какого-либо медицинского потенциала.

С этим до сих пор связаны большие сложности. Например, провести исследование с амфетамином, который получил менее жесткий лейбл, гораздо проще, чем с классическими психоделиками. Несмотря на то, что мы прекрасно знаем: амфетамины достаточно токсичны и злоупотребление ими четко связано с повышенными рисками самых разных психических расстройств.

— Почему с психоделиками боролись так жестко?

— Есть разные мнения. Некоторые авторитетные профессора открыто говорят, что запрет психоделиков был политически мотивирован. Что они были запрещены, потому что влияли на то, как люди голосуют.

Так или иначе, запрет произошел из-за того, что вещества действительно вышли из-под контроля. Они попали на улицы и стали использоваться в неконтролируемых условиях. Это было осложнено дефицитом коммуникации между наукой и политикой.

Насколько адекватным был такой полный запрет, я не берусь комментировать. Конечно, для меня как исследователя и психиатра подрыв исследований очень интересного класса веществ на 40 лет — большая потеря и времени, и ресурсов.

— На протяжении этого времени исследования были полностью запрещены?

— Их было крайне мало, но исследования проводились в некоторых местах, например, психоделическая терапия [в комбинации с психотерапией] практиковалась отдельными специалистами в Швейцарии до начала 1990-х, после чего [официально] была приостановлена до 2007 года. В целом, психоделики ушли если не в подполье, то, по крайней мере, на задний двор науки. Финансирования практически не было, поэтому сократился и научный интерес. Грубо говоря, исследователям пришлось делать выбор: либо кормить себя и семью и заниматься перспективными исследованиями, либо заниматься тем, что им лично интересно.

— Почему в 2000-е эта область начала возрождаться?

— Есть ряд причин. Во-первых, в 2000-е институт Джонса Хопкинса добился того, что получил финансирование и разрешение на целую серию исследований об эффектах психоделиков на структуру психики. Они впервые научно продемонстрировали, что психоделический опыт способен изменять структуру личности. Эти работы явились важной вехой в начале психоделического ренессанса.

Вторая важная вещь — скандал с Дэвидом Наттом. Это именитый профессор психофармакологии, который был главой совета правительства Великобритании по наркополитике. Примерно десять лет назад Натт опубликовал серию работ, где достаточно активно критиковал современные подходы к классификации психоактивных веществ. В одной из первых статей для большей наглядности он даже сравнил риски употребления МДМА с верховой ездой: верховая езда, будучи достаточно опасным видом спорта, оказалась в проигрыше. Натт хотел показать, что текущая наркополитика не совсем рациональна с научной точки зрения, предложив альтернативное решение в виде экспертной шкалы вредности рекреационных наркотиков.

Эти публикации и, в частности, вывод о том что самое опасное вещество — это алкоголь, вызвали огромный общественно-политический резонанс, который в итоге привел к увольнению Натта с должности советника по наркополитике.

Научное сообщество же встало за него горой, в итоге он получил позицию профессора в Imperial College London и зеленый свет на проведение серии исследований с классическими психоделиками — псилоцибином, ЛСД и ДМТ (диметилтриптамином).

Серия всех этих событий послужила дополнительным толчком для возобновления исследований психоделиков, по крайней мере в Европе. Это безусловно наложилось и на упомянутый ранее кризис в психиатрии. Ведь после открытия селективных ингибиторов обратного захвата серотонина в конце 1980-х — начале 1990-х никаких радикальных открытий в психофармакологии не произошло. Мы имеем дело с тяжелой стагнацией методов лечения в психиатрии.

Все это хорошо сочеталось со стремительным развитием методов нейронаук. Сегодня у нас есть неплохие методы прижизненной визуализации активности мозга, которые, безусловно, обладают рядом ограничений, но представляют собой огромный шаг вперед в сравнении с доступными методами нейронаук прошлых лет. Есть любопытные модели различных состояний мозга, для тестирования которых психоделики представляют огромный интерес. В общем, я вижу, что современная наука как никогда ранее готова к исследованию этого важного класса веществ.  

— Во время этого возрождения исследований вы тоже начали заниматься этой темой. Как это произошло? Ведь в России их никто не ведет.

— Еще в студенческие годы я работал с достаточно тяжелой категорией психиатрических пациентов, которые уже прошли через самые разные методы терапии и находились в достаточно плачевном состоянии. В их отношении решался вопрос о целесообразности нейрохирургических вмешательств. Я видел огромную проблему фармакологической резистентности психиатрии: отчаяние как пациентов и их близких, так и самих врачей.

Примерно в то же время мне в руки попала серия работ [психиатра] Станислава Грофа, в которых рассказывалось о накопленном опыте психоделической терапии. Там было описано, в том числе, ее применение к пациентам, в отношении которых не работали стандартные методы. Я начал пытаться изучать эту тему, но столкнулся с серьезным дефицитом информации. Поэтому на какое-то время я ее отложил, а примерно в 2014 году, когда уже работал в Каролинском институте в Швеции, узнал, что исследования психоделиков возобновились.

Буквально сразу я заразился идеей включиться в эти исследования. Приблизительно с 2004 года я работаю с методами нейровизуализации, и мне было интересно, что происходит с головным мозгом во время психоделического опыта. Я написал [психологу и исследователю] Робину Кархарт-Харрису в Imperial College London, который занимался этой тематикой — пообщался с ним и Дэвидом Наттом. Мы решили написать статью об изменении динамики мозга под действием псилоцибина и феноменах растворения «Я», которые нередко имеют место в контексте психоделического опыта. Эти состояния мне очень интересны — в частности, поскольку подобные феномены с самых ранних дней клинической психиатрии были описаны как формирующие ядро расстройств шизофренического спектра, моего давнего научного интереса. Я хотел лучше понять психотические состояния.

Во время написания статьи я вновь заинтересовался терапевтическими аспектами этих методов. Перелопатил большое количество литературы и исследований, пытаясь найти реальные данные об опасности этих веществ — и не нашел ни одного свидетельства ни в популяционных, ни в экспериментальных исследованиях о том, что эти вещества представляют серьезную опасность для психического здоровья.

Более того, проанализировав некоторые популяционные исследования, я с удивлением обнаружил, что эти вещества имеют противоположный эффект на целый ряд характеристик психического здоровья. В частности, есть работы, оценивающие достаточно большие популяции людей, которые используют разные психоактивные вещества. Было показано, что использование психоделиков в течение жизни связано с пониженной суицидальностью, пониженными значениями по ряду других аспектов психопатологии — в отличие, кстати говоря, от психостимуляторов и алкоголя. Есть исследования, которые показывают, что факт употребления психоделиков связан и с пониженной вероятностью совершения насильственных преступлений.

Я обратил внимание на удивительный контраст с рисками, которые несут в себе легальные психоактивные вещества. Мы знаем: по самой меньшей мере треть (а по некоторым данным — больше половины) всех насильственных преступлений совершаются под действием алкоголя. Сходная статистика имеется в отношении суицидов. 

Совершенно другая картина в отношении психоделиков. Да, можно сказать, что алкоголь широко доступен (что в контексте упомянутого выше звучит еще ужаснее), а психоделики используются относительно небольшой частью населения. Но тем не менее, сейчас нет никаких свидетельств в пользу какой-либо опасности этих веществ в отношении психического здоровья и общества.

Кроме всего прочего, классические психоделики (ЛСД, псилоцибин, диметилтриптамин, мескалин) — это вообще одни из наименее биологически токсичных психоактивных веществ. Есть традиционный способ оценки — сравнение летальной дозы с эффективной. То есть — во сколько раз летальная доза превышает ту, которая вызывает желаемые эффекты. Для кофеина это соотношение [по имеющимся данным] составляет 60, для алкоголя — порядка 10. Для ЛСД, в свою очередь, этот показатель даже по самым пессимистическим расчетам составляет около 1500.

Изучив токсичность и риски, связанные с приемом этих веществ, я вновь обратился к литературе по их терапевтическому использованию. Известно, что всего одна психоделическая сессия способна привести к достаточно глубоким изменениям личности. В институте Джонса Хопкинса провели серию исследований, которая четко продемонстрировала огромную личностную значимость психоделического опыта. Больше половины участников этого исследования охарактеризовали свой первый психоделический опыт либо как самое значимое событие их жизни, либо как одно из пяти самых значимых событий — сравнивая его с рождением первого ребенка или смертью близкого человека.

В 2011 году эти работы получили продолжение. Та же группа ученых исследовала влияние психоделического опыта на открытость — одну из самых стабильных черт личности, которая показывает, насколько человек открыт новому, насколько он склонен получать радость от общения с людьми, наслаждаться искусством. Оказалось, что пережитый психоделический опыт приводит к выраженным изменениям личности: та самая черта — открытость — становилась более выраженной. Более того, эти изменения могут сохраняться на протяжении до полутора лет, а могут и значительно дольше — просто дальше это уже не оценивали.

Именно эти аспекты мы изучали в нашей второй работе с Робином и Дэвидом. Мы оценивали непосредственную связь эффектов ЛСД на мозг с выраженностью изменений «открытости» личности, которые мы можем наблюдать через две недели после эксперимента. 

Мы обнаружили, что под действием ЛСД активность самых высших отделов мозга становится менее предсказуемой. При этом степень выраженности этих изменений во время психоделического опыта была связана с более высокими значениями по шкале «открытость» две недели спустя. То есть чем более хаотична активность высших областей мозга во время психоделической сессии, тем более выражены увеличения «открытости» после нее. Таким образом, мы впервые экспериментально продемонстрировали причинно-следственную связь между распадом иерархической структуры активности мозга с происходящими после изменениями личности.

В каком-то смысле это похоже на ситуацию, когда дирижер на время оставляет свой оркестр, позволяя ему самостоятельно импровизировать. Вернувшись назад, он обнаруживает необычные мелодии, родившиеся из этой импровизации и затем интегрирует их в новые произведения.

— Вы называете современные исследования психоделическим ренессансом. Наука уже вышла на уровень того самого «золотого века»?

 — Я бы сказал, мы сейчас в очень раннем ренессансе. Мы видим, что все больше лабораторий начинают изучать психоделики. Что некоторые государственные структуры открыто поддерживают подобные исследования: например, американский Минздрав поддержал серию исследований МДМА в терапии посттравматического стрессового расстройства. Хоть это и не классический психоделик, в химическом плане у этого вещества много общего с этим классом.

Такие действия подают пример. Все это приводит к тому, что мы видим взрыв по количеству публикаций и количеству начатых клинических исследований.

— Какие государства поддерживают такие исследования?

— Прежде всего, это США, где, как я сказал, много внимания уделяют МДМА-терапии. Если третья фаза клинических исследований будет результативной, то, скорее всего, именно МДМА станет первым веществом этого класса, который будет использоваться в клинической практике на регулярной основе. Также там поддерживают исследования псилоцибина; например, о его использовании в борьбе с зависимостью от табака и алкоголя.

На втором месте, конечно, Великобритания. Там недавно открыли первый в мире центр по исследованию психоделиков, где, в частности, изучают, как меняется активность мозга в разных состояниях.

Относительно недавно также было запущено первое крупномасштабное исследование под эгидой частной компании Compass Pathways. Оно объединило усилия пяти центров в Англии и Нидерландах для клинического исследования использования психоделиков при резистентной депрессии.

Есть исследования в Чехии, Швейцарии, Испании, Нидерландах, Израиле и других странах. Все очень быстро развивается.

— А в Швеции, где работаете вы?

— В этом плане Швеция и Россия — близнецы-братья. В Швеции тоже политика нулевой терпимости к психоактивным веществам, кроме алкоголя и табака. Тем не менее, постепенно эти взгляды меняются. Недавно организовалась шведская группа по исследованию психоделиков, которая выбрала меня своим научным советником. Есть огромный интерес в научной и клинической среде. Минздрав настроен позитивно, но пока все местные исследования психоделиков были обзорными и аналитическими, а не экспериментальными.

Например, недавно мы завершили работу по анализу использования психоактивных веществ с фокусом на разные аспекты психопатологии вплоть до критического мышления и веры в теории заговоров. Мы не обнаружили четких данных в отношении вреда веществ на эти аспекты, а в некоторых случаях факт и частота использования психоделиков были связаны даже с более выраженной критичностью в оценке информации.

— Сейчас такие исследования чаще финансируют именно государства?

— Несмотря на то, что у ведущих лабораторий катастрофических трудностей с финансированием нет, государственная поддержка, к сожалению, все еще оставляет желать лучшего. Используются самые разные источники. В Великобритании одно из исследований ЛСД частично финансировалось за счет краудфандинга. Это прецедент — когда люди жертвуют на научное исследование. В основном деньги поступают от частных доноров и фондов.

— Фармкомпании не заинтересованы в подобном?

— Сейчас — нет. Большие фармкомпании в этом не очень заинтересованы, потому что природные психоделики запатентовать невозможно, а патенты на другие классические полусинтетические психоделики — такие, как ЛСД — уже давно истекли [и их можно использовать]. То есть эти вещества не настолько привлекательны с финансовой точки зрения для больших компаний. Но есть компании поменьше, которым это интересно.

— Сейчас исследования ведутся во многих странах. Но как в этот тренд вписывается Швейцария, где еще в 1990-х была разрешена психоделическая терапия — зато потом ее запретили?

— В Швейцарии своеобразная политика в отношении экспериментальных методик. Да, в какой-то момент спад исследований психоделиков отразился и на них, но там до сих пор разрешено применение психоделиков для пациентов в очень тяжелом состоянии.

— Главный вопрос относительно новых исследований и этого тренда: насколько сейчас доказана эффективность психоделиков?

— Сегодня мы располагаем многообещающими результатами качественно проведенных исследований. Но есть «но». Во-первых, исследования проведены на небольших выборках. Во-вторых, эти выборки не самые репрезентативные, так как исследователи крайне осторожны с критериями включения. Например, из исследований психоделиков в терапии резистентной депрессии сразу исключаются пациенты с расстройствами личности — а их, как известно, имеет до половины пациентов от общего числа.

Эти два аспекта нужно держать в голове. Между тем, ни клинические экспериментальные исследования, ни популяционные исследования не говорят о каких-либо серьезных рисках. Но, тем не менее, бдительность все равно следует сохранять. Не исключено что есть какие-то скрытые моменты, которые пока не совсем попадают в наше поле зрения.

— По поводу каких заболеваний сейчас идут эксперименты?

— Прежде всего, речь идет о расстройствах непсихотического уровня. Это депрессии, тревожно-фобические расстройства, зависимости. Есть работы, которые исследуют эффекты психоделиков на некоторые виды головной боли — не поддающиеся стандартным методам лечения. Исследуется использование этих веществ в терапии обсессивно-компульсивного расстройства.

В целом, речь идет о расстройствах разного рода, которые не связаны с тяжелой психотической симптоматикой — допустим, нет современных исследований использования психоделиков в терапии расстройств шизофренического спектра.

— А мы уже понимаем, как психоделики технически помогают? Например, в случаях депрессий или зависимостей.

— Эффекты психоделиков достаточно органично вписываются в любую из психотерапевтических школ. У каждого будут свои объяснения. Например, некоторые психотерапевты будут говорить, что психоделики пробуждают внутренние ресурсы в борьбе за исцеление. Есть такая теория о внутреннем терапевте.

С позиции биологии и когнитивных наук эффекты психоделиков тоже можно объяснить. Ряд психиатрических состояний — в частности, зависимости и депрессии — связаны с нарушениями динамики работы мозга. В нормальном состоянии здоровый человек относительно легко переключается между различными режимами мышления: иногда мы поглощены мыслями, воспоминаниями, несколько минут спустя уже направляем фокус нашего внимания на решение практических проблем, общение с окружающими или планируем, как будем проводить выходные. В депрессивных состояниях люди поглощены неприятными самоуничижительными переживаниями, из которых им бывает очень трудно выбраться. Это четко отражается и в паттернах активности их мозга.

Психоделики же расширяют репертуар состояний, в которых может находиться мозг. Его динамика становится менее предсказуемой. По всей видимости, это приводит к положительным изменениям в состоянии человека.

До конца мы пока не знаем, что является главным драйвером терапевтических изменений у людей. Но мы совершенно точно знаем, что влияет на эффект — условия, в которых происходит психоделический опыт, подготовленность человека, изначальные установки, а также то, что происходит сразу после психоделической сессии.

Помимо исследований с людьми у нас есть данные, полученные на животных. Достаточно много работ показали способность классических психоделиков стимулировать процессы нейробиологической и поведенческой пластичности — то есть стимулировать образование новых нейронов и нейронных связей, а также интенсифицировать обучение. По крайней мере, в экспериментах обучение животных после применения психоделиков происходило быстрее.

Несмотря на все эти многообещающие результаты, делать какие-то окончательные выводы пока рано. Нам необходимы крупномасштабные клинические исследования. 

Кроме того, недостаточно исследованы и некоторые биологические аспекты — например, как именно психоделики взаимодействуют с разного рода рецепторами. У нас действительно есть определенный дефицит знаний относительно технической составляющей их работы, но с каждым годом информации все больше. Глубина нашего понимания увеличивается.

— Как вы считаете, учитывая все имеющиеся данные, может оказаться, что психоделики все-таки нельзя применять в терапевтических целях?

— Действительно, психоделики не соответствуют современной модели оказания психиатрической помощи. Между прочим, это одна из гипотез, почему они не прижились в клинике. 

Вместе с тем, нам известно множество примеров, когда новые методы преображали целую область, а то и всю медицину, как это в свое время произошло с антибиотиками. Медицинская сфера постоянно меняется. 

Например, нейролептики великолепно вписались в модель психиатрической помощи 1950-60-х годов, предоставляя надежный контроль острой симптоматики, следом пришли антидепрессанты. Психоделики и методы психотерапии с их использованием постепенно были вытеснены как более дорогие и трудозатратные. Сегодня же, как мне кажется, наступает время реабилитации этих веществ, когда стагнирующая область психофармакологии испытывает трудности в терапии именно тех состояний, с которыми по предварительным данным хорошо справляются именно психоделики. 

Есть ли вероятность того, что мы внезапно узнаем о какой-то ранее неизвестной опасности этих веществ? Ну, конечно, полностью исключить это невозможно. Теоретически могут открыться какие-то негативные долговременные эффекты психоделиков, наблюдаемые только у людей. Но пока абсолютно никаких данных насчет этого нет. На мой взгляд, повторение истории полного запрета, произошедшего в конце 1960-х, крайне маловероятно.

— Когда психоделики будут широко применять в ходе обычной терапии?

— Определенные наработки с МДМА, которое не является классическим психоделиком, могут быть доступны в США, по самым оптимистичным прогнозам, уже в течение двух-трех лет. Скорее всего, изначально вещество будет внедрено в практику в контексте терапии посттравматического стрессового расстройства — например, это работа с ветеранами боевых действий.

В дальнейшем обычно происходит постепенное расширение сферы применения вещества. Уже есть исследователи, которые говорят, что МДМА можно использовать для терапии самых разных состояний, связанных с психотравматическими событиями. Помимо этого в Штатах ведутся исследования использования МДМА в психотерапии взрослых людей с аутизмом. Следует подчеркнуть, что это не постоянный прием МДМА, а несколько сессий, которые выступают катализатором терапевтического процесса.

Думаю, если все будет продолжать проходить гладко, в течение пяти лет частично может стать доступен и псилоцибин — для терапии депрессивных состояний. Относительно дальнейшего развития ситуации строить какие-то конкретные прогнозы пока трудно.

Конечно, все это зависит и от наркополитики государств, но мы уже видим какие-то положительные тенденции в отношении декриминализации отдельных веществ — например, каннабиса. Примечательно, что из всех веществ, обладающих психоделическими эффектами, производные каннабиса, пожалуй, являются наиболее аддиктивными. Не исключено, что во многом именно поэтому они представляет больший интерес для бизнеса. Сейчас уже некоторые табачные компании начинают потихонечку переквалифицироваться в компании по производству каннабиса.

Подобная коммерциализация, безусловно, способна навредить репутации психоделиков — но, конечно, и помочь исследованиям. Мы уже видим, что параллельно изменениям политики в отношении тех же производных каннабиса происходит интенсификация соответствующих медицинских исследований.

— Сами медицинские исследования психоделиков как-то сдвигают наркополитику в сторону либерализации?

— Конечно. Я считаю, что возобновление этих исследований — не последняя движущая сила этих изменений. Ведь очень важный источник информации для принятия решений в отношении наркополитики — это наука. По крайней мере, хочется в это верить. Сегодня у нас нет данных в пользу серьезной опасности классических психоделиков с точки зрения психического здоровья.

Я должен оговориться, что не являюсь сторонником полной легализации психоделиков и их продажи по аналогии с алкоголем или табаком. Это не та модель, к которой нужно стремиться, ведь в неблагоприятном контексте эти вещества могут нести определенную опасность. Полная легализация и открытая продажа психоделиков способна привести к очень неблагоприятным последствиям. У всего должны быть разумные границы и пределы. Но я обеими руками за декриминализацию.

Хорошей стратегией лично мне видится лицензирование медицинских центров или центров психологической помощи, в которых психоделики использовались бы профессионалами. Этот путь мне кажется самым правильным.

— В последние пару лет стала популярна тема приема микродоз ЛСД. Считается, что это якобы может повысить продуктивность мышления. Например, этим увлекаются в Кремниевой долине. Что мы знаем об этом с точки зрения науки?

— Сегодня нет ни одного научного доказательства эффективности микродозинга в отношении креативности, гибкости мышления и настроения. При этом единственное качественное клиническое исследование провели на относительно небольшой выборке: оно не показало эффекта микродозинга ни на один из исследуемых аспектов, кроме субъективного восприятия времени. Люди, которые получали микродозы, субъективно испытывали, что время тянется дольше обычного. Это единственный научно подтвержденный эффект микродозинга.

Нужно также учесть, что когда мы говорим о микродозинге в классическом понимании, речь идет о дозах, которые едва заметны и качественно не меняют сознание. Но дело в том, что люди, которые говорят о микродозинге, на самом деле могут принимать более высокие дозы — и они уже будут иметь другой эффект. Относительно малых доз такого размера современных клинических исследований не проводилось, но раньше с ними работало целое направление психолитической терапии — и там, конечно, отмечали положительные эффекты на целый ряд психических расстройств.

— А если говорить о влиянии на здоровых людей?

— Это интересный вопрос. Скажем, так ли легко с биологической точки зрения провести грань между депрессивной реакцией и здоровой печалью? У нас нет вообще каких-либо четких биомаркеров и биологических критериев психических расстройств. Наши критерии психических расстройств в лучшем случае представляют собой совокупности статистически связанных между собой симптомов. Границы между нормой и патологией в психиатрии размыты как нигде. Поэтому нас не должно удивлять, что здоровые люди тоже могут отмечать какие-то положительные эффекты психоделиков.

— Вы упоминали, что психоделики не только помогают справиться с расстройствами, но и меняют личность. В этом нет этической проблемы? Допустим, человек приходит к врачу с одними политическими взглядами, а уходит с другими.

— Наверное, у пациентов с резистентными психическими расстройствами, на которых остальные препараты просто не работают, есть большие поводы для беспокойства, чем изменение их политических взглядов.

Безусловно, психоделики способны приводить к радикальным изменениям личности, и есть определенная опасность, что изменения, которые происходят в личности, могут быть восприняты как нежелательные — некоторыми людьми на каком-то этапе жизни. И об этом, безусловно, нужно говорить и пациентам, и людям, которые участвуют в исследованиях. В информированном согласии должно быть прописано, что психоделики способны навсегда изменить личность. Фраза о том, что человек, принявший ЛСД, навсегда остается человеком, принявшим ЛСД, совершенно оправдана и верна.

— Но вы не видите в этом проблемы?

— Я не вижу в этом проблемы, когда мы ведем речь о резистентных психиатрических состояниях. То есть когда у пациента решается вопрос — либо этот метод, либо суицид. Я считаю неэтичным оставлять человека без лечения в такой ситуации. Более того, многие люди, которые идут на отчаянные методы терапии, хотят изменений в своем психическом состоянии — и в определенной мере именно личностных перестроек. Поэтому я в этом не вижу проблемы.

Мне кажется, если мы в целом противимся факту, что наши методы терапии могут вести к изменениям личности, то мы должны отменить все методы лечения в психиатрии. Ведь определенные изменения личности происходят как в ходе приема антидепрессантов, так и в результате традиционных методов психотерапии. Так или иначе мы уже меняем человеческую личность, хотим мы этого или нет.

— Судя по динамике количества подобных исследований, их будет становиться все больше. Правильно ли я понимаю, что в России, несмотря на общий тренд, никаких исследований в этой области вообще не ведется?

— Был ряд исследований с кетамином в 1990-е в институте Бехтерева. Были достаточно хорошие результаты, в частности, в терапии алкогольной зависимости. Там работали с алкогольной зависимостью методами негативных внушений, которые не очень часто используется в современных исследованиях с психоделиками. Насколько мне известно, коллеги не получили финансирования на продолжение этих работ и, к сожалению, исследования были свернуты. 

— Но в целом в мире список веществ, с которыми работают ученые, расширяется?

— Безусловно. Сейчас исследуются ЛСД, DMT, МДМА, псилоцибин, но постепенно ученые начинают исследовать другие вещества. Например, мескалин, ибогаин.

— Если он расширяется, не можем ли мы оказаться в ситуации, подобной «золотому веку», когда ученые снова начнут проповедовать психоделики и прочие вещества — и ситуация опять выйдет из-под контроля?

— Конечно, мое мнение несколько предвзято, но, мне кажется, что нынешние исследователи психоделиков очень трезво подходят к предыдущему опыту и не хотят его повторения. Все прекрасно понимают, чем чревато безалаберное отношение к этим веществам. Конечно, может появиться какой-то исследователь, который будет проповедовать всеобщий прием психоделиков, но он быстро будет осужден самим же научным сообществом исследователей этой области. 

Кроме того, сейчас мы имеем гораздо более эффективную коммуникацию между наукой, публичными людьми, населением и политиками. Она, конечно, далека от идеала и много чего еще предстоит проработать, но, по крайней мере, она налажена.

Да и у населения уже выработалось более осторожное отношение к психоактивным веществам. Но вместе с этой осторожностью у людей растет и недовольство нынешним положением дел, при котором вещества, несущие огромную социальную и биологическую опасность, легальны, в то время как вещества, об опасности которых у нас нет каких-либо убедительных данных, запрещены. Люди чувствуют, что наркополитика не имеет какой-то научно обоснованной базы. С этим очень важно работать, ведь именно ощущение несправедливости — самая частая причина конфликтов.

Нужно выстраивать диалог и обязательно выслушивать каждую из сторон. И, конечно, крайне опасно блокировать научные исследования, предоставляющие важнейший материал для этого диалога. Ведь дефицит информации был и остается сильнейшим катализатором социальных катастроф.