«В десять лет мы все уже извращенцы, только и думающие о сексе или убийстве» Луи Гаррель — о своем фильме «Честный человек»

14 февраля в российский прокат выходит «Честный человек» — трогательная и необычная трагикомедия, режиссером, соавтором сценария и исполнителем главной роли в которой выступил Луи Гаррель, один из самых популярных современных французских артистов. Другие роли сыграли актриса и модель Летиция Каста и 19-летняя Лили-Роуз Депп, дочь Джонни Деппа и Ванессы Паради. Кинокритик Антон Долин поговорил с Гаррелем о «синдроме второго фильма», особенностях работы с женой и любви к манипуляциям в кино.

— «Честный человек» — вторая ваша режиссерская работа после вышедших в 2015 году «Друзей». Принято считать, что второй фильм — самый сложный и рискованный. Тем не менее первые критики и зрители встретили вас очень благожелательно. Как думаете — благодаря чему? 

— Да, я всегда удивляюсь, когда читаю о своем фильме что-то хорошее, никогда такого не жду. Хвалят — поди знай почему. Думаю, важную роль сыграло равновесие: соавторы сценария — я, молодой парень почти без опыта, и 87-летний Жан Клод Карьер, опытнейший классик сценарного мастерства. Многим показалась симпатичной вызывающая несовременность нашей картины. Что-то в ней есть легкомысленное, приятное. Что до «синдрома второго фильма», то все относительно. Допустим, второй получился неплохим; значит, жди катастрофы на третьем — или четвертом, пятом, шестом… Всегда есть риск промахнуться. 

— Что вас страхует от промаха?

— Основа моих фильмов — актеры и их способности; мы читаем сценарий вместе, пока не достигнем нужного результата. Нервничаю ли я из-за результата? Да не особо. Ведь модель взаимодействия с продюсерами пока что проста: они дают мне небольшую сумму и четыре недели на съемки, а я в это вписываюсь. И все довольны. Ограничения во времени и бюджете — хорошая вещь, они помогают сконцентрироваться. Можно шесть месяцев снимать, а результат будет никаким. Мой кумир [режиссер] Патрис Шеро любил говорить: «Главное в кино — подготовительный период, а съемки — это ерунда». Думаю, он был прав. 

— Как именно вы сошлись с Карьером? 

— Впервые я увидел его по телевизору, когда он представлял одну из своих книг — Карьер написал много прозы, не только пьесы и сценарии. Он безумно интересно рассказывал о своей работе с Милошем Форманом. Я уже немного знал от отца (режиссера Филиппа Гарреля — прим. «Медузы») о событиях 1968 года и интересовался ими. Карьер рассказывал, как Форман в том году попал в Париж и был в шоке: французские студенты митингуют за то, чтобы воздвигнуть над городом красное знамя, тогда как в его родной Праге сверстники этих студентов делают все возможное, чтобы это знамя сорвать. Мне показалось, что это провокация, ужасно интересная. С тех самых пор мечтал с ним поработать. 

Нас познакомила актриса Гольшифте Фарахани — Жан Клод женат на иранке, у них общий круг общения. Мы сошлись, подружились. Я показал ему свой первый сценарий, у меня была проблема с одной сценой. Жан Клод подсказал добавить кое-какую деталь. Я послушался, и потом на премьере в Каннах именно на этой сцене весь зал засмеялся. Я подумал: ух ты, маленькая идея, а как работает!

Со следующей идеей я пришел сразу к нему и предложил соавторство. У меня еще не было ни продюсеров, ни бюджета, но он согласился попробовать. А идея была такая: встречаются женщина, которая оплакивает потерянного любовника, и мужчина, оплакивающий потерянную жену. Это было основано на комедии [Пьера] Мариво «Еще один сюрприз любви». 

— А вы ведь играли еще и в спектакле по пьесе Мариво «Ложные признания»?

— Да, вообще я читаю не очень много, но как раз после этой работы увлекся Мариво и все у него перечитал. Мне нравится, как в его пьесах герои постоянно боятся признаться в своих чувствах и это приводит к забавным перипетиям. Из скрытности рождается подлинная эмоция. Еще меня привлекают классовые конфликты в его творчестве. В общем, вдохновившись Мариво, мы стали придумывать, как перенести его фабулу в наши дни. Возникла тема с умершим возлюбленным, потом — мальчик-заговорщик… Главная наша задача была не дать зрителю заскучать, все время находить возможность его рассмешить, даже если речь идет о невеселых вещах. 

— Получилась комедия, которая начинается со смерти.

— Да! Мы решили, что смерть случится в самом начале и публика не успеет опомниться. Поль умер. Мы задались только одним вопросом: надо ли познакомить зрителя с Полем, показать хотя бы его фотографию? И решили этого не делать. Его отсутствие превратило героя в своеобразного невидимого призрака.

Но вообще наша работа с Жаном Клодом напоминала сюрреалистическую игру: мы выдумывали одну сцену за другой, пытаясь каждый раз застать зрителя врасплох. Неожиданность — главный и обязательный эффект. А Жан Клод — кто-то вроде японского мудреца, который всегда знает, чего ждет зритель и где можно обмануть его ожидания.

— Ну да, кино — это манипуляция. А главный ваш манипулятор в фильме, безусловно, ребенок. 

— Он гений манипуляции! Настоящий, прирожденный параноик. И, как все параноики, довольно часто оказывается прав. Я по натуре не таков, но, когда встречаю параноика, мне всегда бывает трудно отмахнуться от его страхов, я начинаю думать: «А что, если он прав?» Нашему герою 10 лет, и я не хотел ударяться в клише о страдающем ангелочке. В 10 лет мы все уже извращенцы, только и думающие о сексе или убийстве. Это мне и нравилось в нашем персонаже. 

— Вы сразу знали, что будете снимать в фильме Летицию Касту?

— Да, я писал роль для нее. Я хотел вырвать ее из стереотипного образа вечной инженю, молоденькой наивной девушки. И она с этой задачей справилась отлично. В фильме Марианна, ее героиня, загадочна — и остается такой до конца. Поэтому у нее есть преимущество над остальными. Читая сценарий, многие говорили мне, что Марианна слишком холодна, она не вызывает сочувствия. Но мне плевать на сочувствие, я хотел другого эффекта — и получил его: сохраняя загадочность, Летиция к концу фильма обнажает свою человечность. 

— А как же риск работы с близким человеком? (Луи Гаррель и Летиция Каста женаты — прим. «Медузы».)

— Он, конечно, был, я этого очень опасался. Что-то есть в этом нечистое, смущавшее меня. Однако персонаж получился таким скрытным и странным, что Летиция предстала совершенно другой. 

— Вы предстаете на экране чаще всего как сугубо романтический герой. Как вас занесло в комедию?

— Я типичный «молодой романтический премьер», такое театральное амплуа. Но, знаете, я очень боюсь скуки. Особенно в театре; в кино ее еще можно выносить. Поэтому у меня пунктик: должно быть смешно. Чтобы зритель себе говорил: «Да, сейчас я заскучал, но пройдет еще минут 10, и меня будут развлекать». За это я люблю комедию. Публику надо поймать и не отпускать все полтора часа. Хотя сам я иногда люблю скучать в кино, — например, на фильмах [Микеланджело] Антониони, — но как режиссер этого боюсь.

— По этой же причине фильм длится всего 75 минут?

— Конечно, я осознанно этого добивался. И пытался выдержать определенный ритм. 

— Что помогает задать ритм фильму?

— Безусловно, закадровый голос. Именно он, например, задает ритм в начале одного из моих любимых фильмов — «Магнолии» Пола Томаса Андерсона. Я бы хотел, чтобы меня сравнивали в первую очередь с ним, а не с [Франсуа] Трюффо, который тоже любил закадровый голос, но по другой причине: у него были амбиции писателя, которых я начисто лишен. У меня в картине три закадровых голоса трех главных героев, и это помогает постоянно переключаться с одной точки зрения на другую. 

— Ваш отец Филипп Гаррель — знаменитый режиссер, но ваши фильмы абсолютно не похожи. Как он относится к вашему кино?

— Филипп делает автобиографические фильмы, это главный ключ к его творчеству. Это его борьба с вымыслом в кино. Не могу сказать о себе ничего подобного. Я снимаю комедию или триллер, играю с жанрами. Это я познакомил отца с Жаном Клодом Карьером — Филипп настолько плох в том, что касается рассказывания историй, что иногда испытывает нужду в хороших сценаристах.

Вообще я стараюсь отделять семейные отношения от творческих. Мы с Филиппом говорим про кино, но всегда только о технических вещах: обсуждаем разные объективы для камер или пленку. Ну разве что об актерах иногда перемолвимся парой слов. 

— Что, по-вашему, до сих пор так привлекает зрителей в фильмах «новой волны», частью которой был и ваш отец?

— Эти режиссеры придумали новые способы рассказывать истории, но главным мне кажется не это. Просто тогда, вскоре после войны, люди были более счастливыми. И это сразу чувствуется на экране. И кинематографисты, и зрители сегодня скучают по тому ощущению счастья и пытаются его вернуть. Тогда воображение художников могло конструировать целый мир. Поразительная эпоха.

— Один из режиссеров, появившихся на излете «новой волны», Бернардо Бертолуччи, ввел вас в мир кино, сняв в своих «Мечтателях». А совсем недавно он умер. Вы часто с ним общались?

— Мы общались регулярно. Последний раз разговаривали полгода назад. Он меня постоянно поддевал, но мне это нравилось. Любил сказать: «Посмотрел твой новый фильм, хреново ты сыграл». Бернардо, кажется, смотрел все на свете, и кино, и сериалы.

— Как вы вообще относитесь к критике своих ролей?

— Смотря от кого она исходит! От Бернардо я принимал ее с радостью. Если он ворчит — значит, жив и в хорошей форме. 

— Ваш фильм называется в оригинале «Lʼhomme fidele», «Верный человек» или «Верный мужчина». Чему или кому верны вы?

— Моей тревоге. Я вечно ей поглощен, мне трудно с ней бороться. Я постоянно жду какой-нибудь катастрофы. Возможно, это одна из причин, по которым все мои лучшие друзья значительно старше меня. Общение с ними помогает мне обрести равновесие, прийти в себя. 

— А кино помогает? 

— Когда я слишком долго готовлюсь к съемкам, продюсеры мне говорят: «Успокойся уже, перестань тревожиться вообще обо всем». Спасает только необходимость успокаивать всех остальных — так постепенно успокаиваешься и сам.