«Это тупик, заложенный в законе» Присяжные в России чаще оправдывают людей, но таких судов очень мало. Завкафедрой юрфака МГУ объясняет почему

26 декабря председатель Мосгорсуда Ольга Егорова рассказала, что за первые полгода действия нового закона, по которому районные суды могут рассматривать уголовные дела с участием присяжных, резко увеличился процент оправдательных приговоров. В районные суды Москвы за это время поступило 20 таких дел, по 11 из них уже вынесены вердикты, половина из них — оправдательные. По мнению Егоровой, это говорит о низком уровне профессионализма следователей. Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин в ответ потребовал изучить материалы всех уголовных дел, по которым суды в Москве вынесли оправдательные приговоры, и оценить работу следствия. Спецкор «Медузы» Таисия Бекбулатова поговорила с завкафедрой уголовного процесса юридического факультета МГУ Леонидом Головко о том, почему судебная система считает, что оправдательный приговор — это плохо, и о том, как в России работают суды присяжных.

— В чем, с точки зрения суда, проблема с частыми оправдательными приговорами?

— Проблема не в оправдательных приговорах. В принципе во всем мире, во всех правопорядках — англосаксонском, континентальном — в суде присяжных оправдательных приговоров всегда больше. В том числе всегда давали больше таких приговоров в российском суде присяжных на уровне областных судов, который работал раньше и продолжает действовать. Для меня проблема в другом. Я напомню, что, когда этот закон инициировался, речь шла о радикальном увеличении [количества] дел, рассматриваемых судом присяжных: назывались цифры в 5–15 тысяч в год. Старый вариант — областной суд — дает где-то несколько сотен дел в год; речь шла о том, чтобы резко увеличить это число. И в этом смысле закон, так сказать, маниловский, то есть абсолютно нереалистичный. Мы видим сейчас цифры — ну, 20 [дел в год в Москве], а Москва ведь дает самые большие показатели.

То есть гора родила мышь. И она не могла не родить мышь, потому что где собирать присяжных в районных судах? Ну в Москве еще можно на 20 дел [найти], а на периферии очень большие проблемы. Я знаю, что в некоторых районных судах приходится продлевать срок содержания под стражей, потому что не набираются присяжные.

Этот законопроект инициирован центром из лучших побуждений, но не учитывает местную специфику. Мы же понимаем, половина от 11 приговоров — это 5–6 оправдательных. Это такие низкие [абсолютные] цифры, что говорить о процентах бессмысленно. Репрезентативности тут никакой, потому что она появляется там, где сотни, тысячи дел. А здесь — единичные дела. Поэтому надо говорить о том, что всего 11 дел за год рассмотрено в самом крупном мегаполисе страны. А в большинстве других регионов эта цифра равняется нулю. То есть этот закон не заработал. И он не мог заработать, потому что он совершенно идеалистичен с точки зрения возможности собрать присяжных на районном уровне — в сельской местности, на Кавказе, в Сибири, на Дальнем Востоке.

— То есть малое количество дел с участием присяжных обусловлено тем, что не получается найти желающих?

— Конечно, это с самого начала было понятно. Чтобы набрать коллегию присяжных, нужно, чтобы изначально десятки людей пришли. А приходят единицы. Все другие заняты, у кого-то там посевная, если это сельская местность, у кого-то другие дела.

Один из кавказских судей спрашивал — вот что мне делать, у меня заявил ходатайство обвиняемый, а я уже четыре месяца вынужден продлевать ему содержание под стражей, потому что не могу собрать людей. Пришли два-три человека из аула, говорят — мы один раз пришли, больше не придем. Ну не могут сформировать коллегию — в этом ключевая проблема. Об этом надо было думать, когда принимался закон. Он изначально, с моей точки зрения, слабый из-за непроработанности. Инициатива кабинетная — где-то поговорил Совет по правам человека, о чем-то хорошем подумал, помечтал, родился закон. А изучить демографическую ситуацию в стране и понять, какие у нас районные суды и как они будут собирать присяжных, сколько там населения, какая там занятость населения — ведь этого же не делалось ничего.

— Если обвиняемый попросил о суде присяжных, но коллегия не набирается, что происходит?

— Это тупик! Непонятно, что делать, потому что нельзя его ходатайство отклонить и физически не набираются присяжные. Это абсолютный тупик, я не знаю, как из этого будут выходить. С такими случаями уже сталкиваются иногда. Ну, продлевают меру пресечения, тянут, надеются собрать, откладывают, снова не получается… То есть это тупик, заложенный в законе изначально. Многие специалисты еще тогда об этом говорили.

В Москве всегда тоже было тяжело формировать коллегию. Все относительно, и то, что удалось рассмотреть уже 11 дел, — для кого-то, может быть, успех. По сравнению с другими регионами хорошие цифры, наверное, но все равно они, конечно, незначительны. В Москве всегда нужно очень много людей, чтобы сформировать коллегию, потому что большинство людей не готовы со своего места работы уходить в процесс. Проблема присяжных в том, что на сложном процессе человек выпадает из жизни, в том числе профессиональной, на очень долгий срок. Процесс может длиться месяцами и годами, это не на один день прийти. При этом мы хотим, чтобы это были социально активные люди, не только пенсионеры или безработные, а чтобы они представляли срез общества. Но деловые, активные присяжные — это утопия, потому что деловые люди заняты, они придут один-два раза.

— Работа присяжных же оплачивается?

— Она оплачивается, но вопрос ведь не только в оплате. У человека есть карьерные устремления, работодатели. Человек не готов оставить свою работу и пойти в присяжные, тем более что это временно. Работодатели не очень довольны будут, что сотрудник выпадает. Поэтому всегда коллегии формируются трудно.

— Ольга Егорова говорит, что следствие разучилось работать. Присяжные более критически оценивают работу следствия, собранную доказательную базу?

— Пожалуй, нет. В любом случае решение о признании доказательства допустимым или недопустимым принимает профессиональный судья — даже в суде присяжных. Присяжные дают больше оправдательных приговоров по другой причине — есть такой теоретический феномен, который называется нуллификация уголовного закона. В суд присяжных заложена идея, что присяжный, который дает вердикт и которому как раз юридические тонкости неважны, «обнуляет» уголовный закон. То есть по закону это преступление, профессиональный суд вынужден признать это преступлением, а присяжный может сказать — невиновен.

Присяжному все равно, он может пойти навстречу каким-то социальным аспектам, личностным характеристиками, увидеть то, что профессионалу нельзя видеть. Тем самым он «обнуляет» уголовный закон, говорит — да, убийство запрещено, я понимаю, что этот человек убил, но я иду ему навстречу, я признаю его невиновным, потому что у меня к нему возникла человеческая симпатия. И за счет этой симпатии присяжные обнуляют закон даже при качественном следствии. Это часто встречается и у нас, и в США. За счет нуллификации число оправдательных приговоров всегда больше. Присяжный может сказать: да, убийство — это преступление, но человек вынужден был так поступить, его довели.

— А как в России обстоят дела с независимостью присяжных?

— Проблема присяжных в том, что это представители общества, при этом они должны находиться под таким условным колпаком. В информационном обществе, конечно, этот колпак создать сложнее. В XIX веке — понятно, а сейчас присяжному сложно запретить изучать прессу, смотреть интернет. Поэтому полностью независимого присяжного сейчас, конечно, нет. Этот колпак создать невозможно. Это первый фактор, он везде существует.

Второй — мы сталкиваемся с тем, что стороны пытаются контактировать с присяжными, и это создает проблему. Если кто-то сфотографировал, как адвокат или прокурор на крыльце суда беседует с присяжным — неважно, даже если один другого спросил, который час, все равно мы будем рассматривать это как непроцессуальный контакт. Многие присяжные выбывают из процесса на этом основании. Было ли здесь давление, не было — мы не знаем, но о чем-то они беседовали. Иногда намеренно контактируют, чтобы выбить присяжного. Сказать, что есть какие-то скандальные случаи, я не могу, но вот такие рутинные проблемы есть.

— Есть ли какая-то подготовка присяжных перед процессом?

— Нет, специальной подготовки нет, потому что идея как раз в том, чтобы это были представители народа. Обо всем необходимом их инструктирует председательствующий. Идея присяжных в том, чтобы они смотрели на процесс глазами простого обывателя. Но есть, и не только в России, проблема с технологизацией преступности. То есть когда речь идет о каком-то бытовом преступлении, это одно — там взгляд обывателя возможен. Когда речь идет о технологических, экономических преступлениях, где очень много профессиональных аспектов, то это уже, конечно, не работает. Технологизация преступности плохо сочетается с непрофессиональным судом — наоборот, иногда нужен специализированный судья, который знает экономические аспекты, например.

— Есть ли региональная специфика в судах присяжных? Про суды на Кавказе, например, неоднократно говорили, что они оправдывают большинство обвиняемых из-за устройства общества.

— Есть такое понятие, как «тенденциозность коллегии присяжных». То есть когда мы вроде все правильно сделали, но видим, что коллегия тенденциозна, априори не может быть беспристрастной из-за национального, религиозного фактора. Допустим, присяжные не могут быть беспристрастными при наличии межнационального конфликта: например, коллегия состоит из представителей одной республики, а речь идет о деле с участием представителей двух республик. Понятно — коллегия тенденциозна, но ничего сделать с этим нельзя, потому что жителей этой национальности больше на этой территории: даже если ее распустить и собрать другую, она опять будет тенденциозна.

— И с этим ничего не делается, верно?

— С этим юридически нельзя ничего сделать: либо мы изымаем [дело] из производства суда присяжных и передаем в другое место, либо мы каждый раз будем сталкиваться с тем же. Потому что в некоторых ситуациях можно методом случайной выборки исправить ситуацию — если так карты просто легли, в следующий раз все будет иначе. А бывают ситуации, в которых это объективно невозможно.

— Стоит ли менять закон о присяжных в районных судах?

— Я скептически относился с самого начала к возможности суда присяжных в районных судах. И на мой взгляд, мои опасения подтверждаются, в том числе по цифрам. Надо проводить мониторинг — если мы видим, что суд не получается, надо подумать почему и, может быть, отказаться.

— Даже если всего 20 человек смогли получить больший шанс на оправдательный приговор — разве это не хорошо?

— Это хорошо для них, но это плохо для того человека из моего примера, который четыре месяца уже под стражей сидит и ждет, когда присяжные наберутся.

— Но он же может отказаться от этого ходатайства?

— Но это значит, что мы его принуждаем. Мы же ему дали это право по закону и не смогли его обеспечить — а он-то здесь при чем? Мы исходим из принципа равенства граждан перед судом, поэтому если мы что-то обеспечиваем москвичам, то нам нужно то же самое обеспечить всем — или никому. Так право построено, это конституционный принцип. Поэтому мы не можем исходить из узкой группы людей, которые оказались счастливчиками. Все должны иметь право на счастливый билет. Исходить надо из возможности обеспечить [суд присяжных] всем.