«Патриотизм — это когда мы не стесняемся говорить о наших болячках и пытаться что-то с ними делать» Данила Козловский — о фильме «Тренер», свободе слова и деле Серебренникова

19 апреля в российский прокат выходит фильм «Тренер» — режиссерский дебют актера Данилы Козловского. Главную роль в нем исполнил сам Козловский — он сыграл футболиста, который после неудачного выступления заканчивает карьеру и едет работать тренером маленькой провинциальной команды. Спецкор «Медузы» Саша Сулим поговорила с Козловским о популярности спортивного кино в России, злосчастной роли убийцы Ларина и Дукалиса в «Улицах разбитых фонарей» и о том, почему в России невозможно снять фильм с главным героем-геем.

— Фильм «Тренер» начинается с того, что главный герой картины, футболист национальной сборной Юрий Столешников, не забивает очень важный для команды пенальти. Похожая ситуация была в 1999 году на матче Россия — Украина в рамках отборочного турнира Чемпионата Европы-2000, когда вратарь российской сборной Александр Филимонов пропустил мяч на последних минутах игры. Вы вспоминали этот случай, когда работали над сценарием?

— Не могу сказать, что я вдохновлялся Александром Филимоновым, хотя, безусловно, этот пример стоял передо мной. Тот матч я видел по телевизору — мне тогда было лет 14 — и до сих пор помню удар или, скорее, навес [нападающего сборной Украины] Андрея Шевченко. Когда мы работали над сценарием «Тренера», я пытался представить, что испытывает человек, который в эпическом матче пропускает мяч в свои ворота или не забивает в чужие.

Но в подобной ситуации оказался не только Александр Филимонов. [Итальянский футболист] Роберто Баджо не забил пенальти в матче с Бразилией в финале Кубка мира в 1994 году. Француз Давид Трезеге забил золотой гол [в финале Чемпионата Европы в 2000 году], а через два года (на самом деле, через шесть, в 2006 году — Прим. «Медузы») не смог реализовать решающий пенальти [в финале Чемпионата мира]. Не зря говорят, что бог футбола существует и иногда творит невероятные вещи.

— С чего вообще в вашей жизни начался футбол?

— Я с детства играл в футбол, следил за матчами: смотрел трансляции, ходил на стадион. Все как у любого пацана — двор, мяч, «паленые» футболки с вьетнамского рынка, первые футбольные трансляции противостояния «Ювентус» — «Аякс», голы [итальянского футболиста] Джанлукки Виалли.

— А кроме футбольных трансляций что вы смотрели по телевизору? Сериалы, например, «Улицу разбитых фонарей» смотрели?

— Нет.

— При этом вы, можно сказать, вошли в его историю. В одной из серий пятого сезона вы исполнили роль солдата-дезертира, по вине которого погибают главные герои сериала: Ларин и Дукалис.

— Я вспоминаю это со смешанными чувствами: чтобы сняться в этом эпизоде, мне пришлось прогулять несколько занятий [в Санкт-Петербургской академии театрального искусства], врать и изворачиваться, чем я довольно сильно расстроил своих педагогов. Мне даже запретили несколько месяцев посещать лекции по одному предмету. В результате всех этих переживаний я сломал ногу в двух местах. Поэтому эти съемки ассоциируются у меня с не самыми приятными эмоциями. На тот момент мне было 18-19 лет, я мало что соображал в кино, а это была какая-то возможность заработать.

— С другой стороны, это ведь культовый сериал, один из самых популярных в России…

— Это культовый сериал, который для своего времени стал настоящим прорывом. И у меня нет к нему никакого снобского отношения, я уважительно отношусь к кино- и телепродукции постсоветской России. Просто, чтобы там сыграть, я прогуливал, обманывал, мне нужно было прикидываться больным. А потом это все равно вскрылось.

— В общем, вы пострадали почти так же, как и поклонники сериала, потерявшие в той серии любимых героев.

— Я пострадал, да. Так что передайте тем, кто обо мне говорит: «А, это тот говнюк, который убил Дукалиса и Ларина», что я тоже свое получил.

— Давайте вернемся к фильму «Тренер». Почему режиссер Данила Козловский позвал на главную роль в своем первом фильме актера Данилу Козловского?

— Изначально эту историю я разрабатывал как продюсер и исполнитель главной роли. На тот момент у меня было затишье с интересными предложениями, мало что нравилось. Но вместо того чтобы расстраиваться по этому поводу, я сел писать сценарий сам.

Когда история обросла подробностями, в ней появились сюжетные повороты, я стал думать: а как бы я снял ту или другую сцену, какие у меня были бы цвета, визуальное и стилистическое решение. Какой город, какие актеры. Я дал волю своей фантазии и в конце концов понял, что знаю, как это кино должно выглядеть.

Потом встал вопрос, где снимать и на какие деньги. Я пришел с идеей к своим будущим партнерам в лице [продюсера] Петра Анурова, с которым мы знакомы по «Духless», [гендиректора кинокомпании «Студия ТриТэ»] Леонида Эмильевича Верещагина, на студии которого я фактически вырос, и [первого заместителя председателя ВГТРК] Антона Андреевича Златопольского, с которым я тоже давно знаком по работе над «Легендой № 17» и «Экипажем».

— Почти все фильмы, которые ваши партнеры — студия Никиты Михалкова «ТриТэ» и телеканал «Россия 1» — выпустили за последние несколько лет, стали настоящими хитами. В том числе благодаря широкой информационной поддержке по государственному телеканалу. С такими людьми за спиной дебютировать в качестве режиссера было, наверное, не так страшно?

— Изначально наша история должна была быть небольшой. Я бы даже сказал, совсем небольшой. А потом я стал позволять себе — на бумаге — все больше и больше: вдруг в сценарии появилась сцена с заполненным до отказа 45-тысячным стадионом, с вертолетом, а потом еще сцена в Лондоне с участием грандов мирового футбола. Картина начала разрастаться, и чтобы наша история получилась более масштабной, мы стали привлекать новых партнеров — точно так же, как [делают] в бизнесе, когда твое дело разрастается. В этом смысле участие в производстве такой студии, как «ТриТэ», и лично Леонида Верещагина — неоценимо.

Но продюсер должен думать не только, как снять кино, но и как потом привлечь на него зрителя. И здесь, конечно, [сыграли роль] опыт работы с Антоном Златопольским на предыдущих картинах, его профессионализм, стопроцентная вовлеченность и азарт. Это огромная удача — иметь главного медиапартнера в лице всего холдинга ВГТРК.

— «Тренер» — уже третий фильм о спорте, который выпускают «ТриТэ» и «Россия 1». Не боитесь, что зритель уже устал радоваться нашим спортивным победам?

— Нет. Потому что наш фильм отличается от других фильмов о спорте. Во-первых, это не основанное на реальных событиях историческое кино, связанное с национальными сборными, которые на международной арене бьют своего главного идеологического противника. И это отличие для меня принципиально. Это современная история, которая происходит внутри нашей страны. Она о людях из маленького провинциального города, которые меняют жизнь вокруг себя, занимаясь любимым делом.

Это кино не про футбол и не про спорт. Да, футбол там есть, и перед нами стояла очень амбициозная задача: я хотел, чтобы появился фильм, снятый в России, на русские деньги, в котором футбол снят так, как его не снимал никто. Не только в России, но и во всем мире.

— Вы упомянули идеологических противников…

— От подобных фильмов народ действительно может устать. Но это не значит, что такие фильмы вообще не надо делать. Это наше наследие и повод для гордости, людям нужно об этом напоминать и рассказывать: о [хоккеисте Валерии] Харламове, о сборной СССР по баскетболу [на Олимпиаде] 1972 года, которая обыграла американцев и на последних секундах забросила фантастический мяч. Злоупотреблять этой во всех смыслах деликатной темой нельзя, нужно очень аккуратно по ней идти, как по тонкому льду или по лезвию, чтобы люди не сказали: «Ну, понятно. Уловили тему, поняли тренд, давайте шарашить патриотические фильмы, как мы победили кого-то там».

Я лично знаю Верещагина и Златопольского — помимо того, что они очень умные продюсеры и бизнесмены, они понимают, что в первую очередь в фильме важна история, люди, характеры, личности, их боль, их трагедии, их переживания и счастье. Именно это привлекает зрителя. Настоящая живая история! А не государственный или исторический пафос.

— При этом сегодня картины о войне и спорте составляют едва ли не половину всех российских фильмов в прокате.

— Я давно мечтал сыграть футбольного тренера. Мне нравится их драматическое поведение на бровке. Я понимаю, что за этим стоит нечто большее, чем то, что происходит на поле. Есть какая-то история за кадром, о которой мы не знаем. Мне всегда было интересно туда залезть.

Мне никто не навязывал эту историю: ни министерство спорта, ни оргкомитет чемпионата мира. Никто не говорил мне: «Даня, сними нам, пожалуйста, кино к чемпионату». Это была моя личная инициатива, потому что я очень люблю жанр спортивной драмы. Точно также не приходили ко мне люди из «ТриТэ» или с канала «Россия 1» с каким-то предложением. Так совпало, что до «Тренера» вышло «Движение вверх», а потом вышел «Лед». Но ведь в каждом из этих случаев мы говорим об успешных фильмах, которые нравятся людям.

Если бы эти фильмы провалились, можно было бы задаваться вопросом об их необходимости. Ничего не вижу страшного в том, что в красивой, честной истории, которая нравится людям, есть спорт. Раньше ведь тоже выходили спортивные драмы, и большинство из них провалились в прокате. Это не так просто — пойдите и снимите фильм о баскетболе, который будет соответствовать мировым стандартам по изобразительному ряду, по звуку, по компьютерной графике, да еще и на российский бюджет.

— Если выбирать что-то одно, то чем вы больше всего гордитесь в «Тренере»?

— Людьми. Каждый раз, когда я начинаю говорить о съемочной группе, о жителях Новороссийска и Краснодара, которые помогали нам во время съемок, на глазах слезы. Это стало для меня невероятным откровением. Я никогда не забуду отдачу моей команды, ее безусловную веру и преданность мне и нашей истории. Каждый делал все, чтобы кино получилось, воевал за каждый кадр, за каждую сцену.

Вы не представляете, с какой страстью обычные жители Новороссийска, Краснодара и соседних городов поддерживали несуществующую футбольную команду. Некоторые за свой счет приезжали на краснодарский стадион, чтобы сняться в ночной смене — с восьми вечера и до полпятого утра. А режиссер-постановщик, он же продюсер-психопат, еще и не отпускал никого на перерыв, потому что ему казалось, что он не успеет все снять.

— Это вы не о себе сейчас?

— О себе. И знаете, ни один из 500 актеров массовых сцен не залипал и не сидел с сонным лицом, хотя имел на это право — была ночь, все устали, всем приходилось по десятому, двадцатому разу вскакивать с места и громко кричать на камеру.

— Несколько лет назад вы сказали, что мечтаете сыграть Рудольфа Нуреева и что работа над проектом уже началась. Что сейчас?

— К сожалению, я не стройнею, а наоборот, раздаюсь. Раньше я надеялся, что успею сыграть Нуреева до его побега за границу, условно говоря, ленинградско-парижский период. Сейчас я понимаю, что время уже упущено. Хотя, может, оно и к лучшему, потому что все, что происходило с ним после побега, с моей точки зрения, интереснее. Надеюсь, что однажды мне все же удастся сделать про него фильм.

— Вы ходили на балет «Нуреев» в Большом театре?

— Очень хочу его посмотреть, но пока у меня не было такой возможности.

— Вы, конечно, слышали, что премьеру балета в прошлом году перенесли. Тогда говорили, что произошло это в том числе из-за того, что постановка неоднозначная, слишком откровенная. Вас эта ситуация не встревожила?

— Конечно, встревожила. Подозреваю, что ничего крамольного и скандального в этой постановке нет, что все в ней сделано с высочайшим вкусом и изобретательностью, потому что речь идет о Кирилле Серебренникове.

— Несколько лет назад на питчинге министерства культуры Серебренников представил свой проект «Чайковский». Тогда казалось, что фильм о композиторе вполне может появиться в России. Ни для кого не секрет, что и Чайковский, и Нуреев были гомосексуалами. Не кажется ли вам, что сегодня фильмы, главный герой которых гей, вряд ли могут выйти на российские экраны?

— Вероятно, вы правы. И к такому положению дел я отношусь, безусловно, отрицательно. Я выступаю за свободу вообще и за свободу определения сексуальной ориентации в частности. И я против агрессии и гомофобии. Любая агрессия, ненависть или нетерпимость — это страшные, отвратительные явления, с которыми надо бороться и бороться со всей страстью.

Я не раз сталкивался с этим лично. С разного рода грязью относительно этой темы. Лично я говорю об этом открыто — я не гей, я не представляю никакую гей-организацию. В то же время я не приветствую какую-то чрезмерную активность со стороны гей-сообщества. Во всяком случае, сегодня. Мы должны учитывать особенности нашего общества, оно довольно консервативно.

Раньше довольно часто всплывала тема гей-парадов: устраивать их или нет. С моей точки зрения, это ни к чему. Зачем демонстрировать свою ориентацию? Не говоря о том, что есть люди, которые совершенно нормально относятся к меньшинствам, но при этом не хотят видеть откровенную демонстрацию и имеют на это право. И к людям, которые так чувствуют себя, в обществе не должно быть ненависти и нетерпимости. Там же ведь тоже любовь и чувства.

Более того, я уверен, что фильмы о геях никому ничего плохого не сделают. Часто люди, которые ратуют за нравственность нации и ее чистоту, сами при этом совершают безнравственные поступки, навязывая агрессию и злобу.

— Вы кого сейчас имеете в виду?

— Я не хочу называть фамилии — и не потому, что я боюсь. Когда надо называть вещи своими именами, я стараюсь это делать. Здесь я просто не хочу этого делать. Этих людей и так все знают.

— Нет у вас ощущения, что граждане России гораздо более терпимые, чем думают в той же Госдуме, где принимается закон о гей-пропаганде?

— Это очень хорошее наблюдение. Конечно. Я сам несколько раз был свидетелем, когда такие «нормальные пацаны» видели мужчину нетрадиционной ориентации и спрашивали у него: «Ты чего, гей, что ли? Ну ладно, смотри, он вроде нормально выглядит, нормальный мужик». То есть, когда они знакомились лично, его сексуальная ориентация их не смущала и впоследствии волновала меньше всего. Потому что не это важно.

Русский народ очень чуткий, трогательный и понимающий. Но безотносительно национальной принадлежности: когда кому-то начинают что-то навязывать, когда начинают что-то запрещать, говорить: «Это плохо, это нельзя, это развращает, давайте отстаивать свою нравственность и чистоту», то, конечно, злоба и агрессия начинают расти в геометрической прогрессии.

— Не кажется ли вам, что если бы известные люди — актеры, режиссеры, музыканты, политики — свободно говорили о своей сексуальной ориентации, то ситуация в обществе как-то изменилась бы?

— Это очень сложный вопрос. Рассуждать об этом, сидя на диване, легко. Даже когда мы высказываемся на гораздо менее болезненные или опасные темы, то иногда сталкиваемся с очень неприятной реакцией. Твои слова могут вырвать из контекста и сформулировать ложную позицию. Знаете, я, честно, не представляю, что может ждать представителя нетрадиционной ориентации, который решит заявить об этом публично.

— Вы говорили, что для вас очень важна свобода слова и самовыражения. Вы ощущаете недостаток этой свободы в России?

— Ну, вы же и так знаете ответ. Ваш сайт же не просто так базируется не в России, а в Риге. Наверное, во многом именно по этой причине.

Мой ответ: конечно, ощущаю. По телевизору показывают сюжеты не первой важности про коров, которые дают хорошее потомство, про открытие памятников. Возможно, об этом тоже нужно говорить — просто именно эти темы все чаще становятся главными новостями. Стало невозможно смотреть некоторые каналы, читать некоторые газеты и журналы. Любое ограничение порождает деградацию, люди боятся говорить и поднимать важные темы.

— Человек, которому всегда была чужда самоцензура, Кирилл Серебренников, сейчас находится под домашним арестом. Вы как воспринимаете эту ситуацию: как некое предупреждение или как частное дело отдельно взятого человека?

— Я не знаю. Правда, не знаю. Я бесконечно сочувствую Кириллу Семеновичу. Я не представляю, каково это — когда у тебя отнимают возможность полноценно жить и работать, когда тебя заставляют сидеть дома, а у тебя тысячи идей. А время уходит. Это безумно страшно.

Я не владею всей информацией об этом деле, но, конечно, я не верю в эти обвинения. «Седьмая студия» существовала, спектакли существовали, проект «Платформа» существовал. Тому есть тысячи свидетельств: билеты, публикации, посты в социальных сетях, награды, в том числе государственные. А вот что стоит за этими обвинениями, я не знаю, в этом совершенно некомпетентен. Я надеюсь только, что это скоро закончится — и закончится хорошо.

— Вы боитесь за себя и свое будущее в России?

— Тревожно, конечно. Бояться, к счастью, пока не боюсь. Все-таки для этого нет повода. Но я же не маленький мальчик, я где-то это уже видел, где-то об этом уже читал. Под словом «где-то» я подразумеваю вполне конкретные примеры. Я не могу об этом не думать, не соединять, не домысливать, не фантазировать. И это меня не успокаивает.

— Но это еще не та тревога, которая заставила бы вас уехать из России?

— Нет, я люблю свою страну. Я люблю свой народ — простите за этот пафос. Я русский, я горжусь тем, что я русский. Я горжусь тем, что я говорю на этом языке. Я вижу, в каком мире мы сегодня живем, понимаю весь контекст и никуда уезжать, эмигрировать я не хочу. Я хочу быть полезным своей земле.

Прошу не путать мои слова с ложным патриотизмом. Я не считаю, что правильно говорить только о наших достоинствах и делать вид, что у нас нет недостатков. Мне кажется, что патриотизм — это когда мы не стесняемся, не боимся говорить о наших болячках и болезнях и пытаться что-то с ними делать.