«Здесь люди не умеют фальсифицировать, и темперамент у них горячий» Наблюдатель от штаба Навального рассказывает, как прошли выборы в Чечне

18 марта несколько десятков человек, подготовленных штабом Алексея Навального, отправились в Чечню, чтобы работать независимыми наблюдателями на выборах президента. Как отмечает один из активистов, издатель «Медиазоны» Петр Верзилов, явка на участках, где работали наблюдатели, иногда была ниже 40%, а в среднем составила менее 75%. Однако итоговая явка в регионе, по данным Центризбиркома, — 91,5%; такой же процент голосов получил в Чечне Владимир Путин. «Медуза» узнала у журналистки Александры Баевой, как она работала наблюдателем на 376 УИКе в Грозном и как ей мешали это делать.

Я давно решила, что буду наблюдателем, и написала в анкете [для штаба Навального], что могу ехать куда угодно. Сначала меня назначили на участок в Подмосковье, но неделю назад позвонили и сказали: мол, есть ряд проблемных регионов. Я ответила, что хочу в Чечню. В пятницу был небольшой мастер-класс в штабе для тех, кто едет в проблемные регионы, а потом мы сразу отправились в аэропорт. Проезд и проживание штаб нам полностью оплатил.

Всего нас было, кажется, 52 человека. Нам выдали направления от Явлинского и Грудинина. Но в последний момент, меньше чем за сутки до вылета, Явлинский отозвал свои направления. Он сказал, что был не в курсе планов Навального отправить людей в столь горячий регион и не хочет нести за это ответственность. Собчак подписала нам направления от себя, и в итоге я была наблюдателем от Собчак.

Мой участок находился на самой окраине Грозного — люди, которые там живут, вообще называют это поселком. Я приехала туда в субботу — просто познакомиться и что-то обсудить. Комиссия там меня совершенно не ждала, они были очень удивлены. Мы решили какие-то технические вопросы, а на следующий день к семи утра приехали туда с девушкой, которая была членом УИК с правом совещательного голоса.

Сначала никаких проблем не было. Все улыбались, все были рады. Мы нашли в книгах избирателей карандашные пометки возле людей 1999 года рождения, комиссия согласилась их стереть. Еще книга с пустыми бланками, куда должны были вписывать избирателей, не была прошита; полтора часа у нас ушло на то, чтобы убедить их, что надо прошить. Кроме нас, в тот момент было еще двое наблюдателей — мужички от КПРФ и, кажется, «Единой России», которые ничего не делали и никак не мешали. Приходили люди с местного телевидения, с Первого канала, спрашивали, все ли нас устраивает.

Все было спокойно, пока мы не написали первую жалобу, опять обнаружив эти карандашные пометки и неподшитые листы. Это был технический момент — комиссия могла принять жалобу или не принять. Но дальше началось что-то непонятное. Невесть откуда набежали другие девушки-наблюдатели — кто-то из них был прикреплен к соседнему участку, кого-то просто внесли в реестр. В течение двух часов они вместе с членами комиссии мешали нам делать свою работу — загораживали урны, орали, что мы срываем выборы и пытаемся их провоцировать. В какой-то момент председатель комиссии пригласил меня в их комнату, чтобы обсудить жалобу; туда же зашли эти девушки-наблюдатели. Они пытались мне говорить, что у меня нет доказательств, что ничего не было, я ошиблась. Когда я попыталась развернуться и выйти, одна из девушек закрыла передо мной дверь — и они продолжили кричать.

Потом, когда я стояла рядом с урнами и считала людей, ко мне подошли два неопознаваемых мужчины с бейджами наблюдателей, написанными нечитаемым почерком. Они загораживали мне урны; один начал тянуть ко мне ручки и говорить: «Ой, у нас Чечня красивая, гостеприимная, а может быть, мы в горы после выборов поедем, вина попьем?» Я спрашиваю — а что, Рамзан разрешает вино? «Ой, да у нас вино безалкогольное, вишневое». Впрочем, эти мужчины быстро слились — возможно, потому что в Чечне не принято, чтобы мужчины говорили с незнакомыми девушками, уж тем более их трогали. А вот девушкам-наблюдателям можно было все. Нас оттесняли в коридор, зажимали где-то за пределами видимости урн; был момент, когда мы не смогли скинуть явку [в штаб], потому что ничего не видели.

Я уверена, что по Грозному были карусели из бабушек, которые ездили с одного участка на другой. Всех этих бабушек записывали в книгу избирателей с пустыми листами. На этом столике стояли флажки, на других таких не было — думаю, так опознавали, к кому подходить. Когда мы спрашивали у бабушек прописку, многие сразу разворачивались. Моя коллега просила показать паспорт. Некоторые бабушки говорили: «Нас не пускают», — мне кажется, это тоже могло значить, что речь шла о каруселях. Каких-то людей, по-моему, даже по фотографиям опознали, что они голосовали несколько раз. Когда нас оттеснили, у нас не было возможности спрашивать о прописке, и я думаю, что мы пропустили много людей, которые не относились к этому участку.

После того как я позвонила Петру Верзилову, на участок приехал представитель ТИК. Он сразу понял, что происходит, подошел к столу с флажками и попросил женщину, которую там оформляли, показать паспорт. На него начали кричать, а половина избирателей сразу вышли — кто-то даже не успел бюллетень до урны донести. Видимо, испугались, что сейчас будут проверки. После этого полчаса на участке не было никого — мы просто стояли и кричали друг на друга. Но это вообще специфика Чечни: люди идут наплывом. Иногда это не подлог — просто приходят с семьями, с друзьями, после намаза.

После того как приехал сначал представитель ТИК, а потом правозащитница Хеда Саратова, девушки-наблюдательницы ушли, сказав что-то вроде — мол, ситуация не исчерпана, мы вам так это не простим. Мне показалось, что они нам даже угрожали. Нас оставили в покое, но отношения с комиссией уже были испорчены. Они нас ненавидели, пытались провоцировать.

В последний час перед закрытием участков снова был наплыв народа, снова начали подвозить людей, причем они пытались все провернуть максимально быстро. Девушки-наблюдательницы вернулись, и снова было тяжело. Снова кричали, снова пытались закрыть урны. Приехал мэр Грозного, я задавала ему какие-то вопросы, девушки кричали, что я говорю с мэром в недопустимом тоне, просили его выгнать нас с участка. Они оскорбляли нас, тыкали телефонами прямо в нос, хотя наблюдателям запрещено вести портретную съемку. Было очень тяжело. К тому же все разговоры вокруг велись на чеченском, и когда люди о чем-то говорят, тыкая в тебя пальцем, ты не понимаешь — то ли они убивать нас собираются, то ли полицию вызвать, то ли завтрак обсуждают.

Я уверена, что в последние полчаса были вбросы. У одного молодого человека явно в руках было больше одного бюллетеня, я не успела его остановить — налетели другие наблюдатели и стали говорить, что мы ненормальные и сходим с ума. Я надеялась, что вбросы будут выявлены при подсчете, но когда дошло дело до сверки книги избирателей, куда вписывали людей, у председателя комиссии сдали нервы. Он взял меня за руку и начал выпихивать с участка, толкнул в спину, даже я бы сказала, что он меня ударил. Другие члены комиссии его остановили (возможно, потому что эта ситуация снималась на камеру), но к книгам избирателей нам уже подойти не дали, и у них, конечно, все цифры сошлись.

Вышли мы оттуда во втором часу ночи. Сам подсчет, за кого кто голосовал, нам уже был не очень интересен — подлог-то можно было выяснить только по книгам. Сейчас у нас есть две жалобы и заявление, но мы пока не знаем, что с этим делать. Мы же понимаем, что карусель устраивала не комиссия, а если выяснится факт подлога и кто-то будет за него отвечать, то это будут они — хотя они, на мой взгляд, не виноваты.

Некоторым участкам, где были наши наблюдатели, очень повезло. На одном полицейский при входе у бабушек спрашивал прописку — карусельщики не могли даже туда зайти. В центр Грозного их, видимо, и не возили — коллеги сказали, что полицейские развернули два автобуса. И там в итоге низкая явка. А на нашем участке никто не догадывался, что мы можем приехать. И у нас в итоге явка 70% — но это все равно меньше, чем могло бы быть, если бы нас там не было.

Главная специфика Чечни: здесь справедливость и закон — разные вещи, и люди между законом и собственным менталитетом выбирают второе. Ты пытаешься подать жалобу, а они не привыкли, что все решается таким бумажным способом, им кажется, что можно договориться, на что-то закрыть глаза. И когда вот эти стихии сталкивались — начинались скандалы. Ты приносишь бумагу на подпись, а они говорят: мы так делать не будем. Ты снимаешь, а они требуют не снимать девушек. У нас таких проблем не было, видимо, потому что мы сами девушки, но на соседнем участке человек снимал весь участок, туда попали какие-то девушки, и ему после этого даже кто-то угрожал.

В Москве все-таки уже пресыщены наблюдателями, там все гораздо более тонко происходит. А здесь люди не умеют фальсифицировать, и темперамент у них горячий. Девушки, которые на нас орали, могли просто вызвать ментов и с нами разобраться. Но решать конфликты через полицию тоже не принято. Кажется, что мы сейчас поругаемся, и что-то решится.