«Есть вещи, которые вне зависимости от последствий ты должен сделать» Интервью Руслана Кутаева, который провел не понравившуюся Рамзану Кадырову конференцию. И отсидел четыре года за хранение наркотиков

В среду, 20 декабря, вышел на свободу Руслан Кутаев — правозащитник, политик, в 1990-х работавший в правительстве непризнанной Республики Ичкерия. В 2014 году его приговорили к трем годам и десяти месяцам за хранение героина, хотя сам Кутаев связывает свое преследование с тем, что он организовал конференцию, посвященную 70-летию депортации чеченцев и ингушей в 1944 году, и провел ее вопреки запрету главы Чечни Рамзана Кадырова. Потом политик отказался участвовать во встрече с Кадыровым, где тот отчитал участников конференции. Корреспондент «Медузы» Евгений Берг поговорил с Русланом Кутаевым.

Дело Руслана Кутаева

18 февраля 2014 года в Национальной библиотеке Грозного прошла научно-практическая конференция «Депортация чеченского народа. Что это было, и можно ли это забыть?». Она была приурочена к 70-летию годовщины начала депортации чеченцев и ингушей 23 февраля 1944 года. Тогда за две недели советские власти переселили в Среднюю Азию и Казахстан от 500 до 650 тысяч чеченцев и ингушей — народы обвинили в коллаборационизме и сочли «ненадежными». В первые годы после переселения около 125 тысяч человек погибли. При этом глава Чечни Рамзан Кадыров распорядился не отмечать эту дату и перенести День памяти и скорби на 10 мая — в этот день в 2004 году был похоронен убитый в ходе теракта Ахмат Кадыров — отец Рамзана Кадырова.

19 февраля 2014 года Рамзан Кадыров собрал участников конференции и отчитал их. 20 февраля 2014 года полицейские задержали Кутаева в селе Гехи по подозрению в незаконном хранении трех граммов героина — наркотики полицейские якобы нашли в заднем кармане его брюк. 25 апреля 2014-го суд начал рассмотрение дела Кутаева. Он говорил, что невиновен. В июне 2014 года правозащитная организация «Мемориал» признала Кутаева политзаключенным. 7 июля 2014 года правозащитника приговорили к четырем годам колонии. Верховный суд Чечни 30 октября 2015 года после апелляции сократил срок на два месяца.

* * *

— Надолго вы в Москве?

— Сейчас я c друзьями и товарищами — некоторые из соседних городов подъехали. Завтра [23 декабря] уже планирую уехать [по месту регистрации] в Иваново и встать на учет как поднадзорный. Год я не смогу посещать места скопления людей, митинги, конференции, и так далее, с 22:00 до 6:00 я должен быть дома. Это вообще очень жестоко по отношению ко мне как к ученому, я не смогу себя в этой области реализовать — не говоря уже про политику или общественную деятельность. Скорее всего, попытаюсь найти работу учителем в каком-нибудь маленьком городе. Мне надо на что-то жить, у меня четыре малолетних ребенка, двое из них — инвалиды. И жена тоже инвалид. Да вся Чечня инвалиды, если откровенно говорить, — 70-80 процентов людей две войны пережили.

— Какой у вас круг научных интересов?

— Я кандидат философских наук, занимаюсь проблемами власти и государства. До того, как я был осужден, я, исключительно из интереса к моему родоплеменному происхождению, занимался исследованием тимуридов на Кавказе, это с 1390 по 1450 годы. С узбекскими учеными наладил отношения, должен был поехать в Ташкент, Бухару, Самарканд, по следам моего 19-го предка.

— У вас выстроена родословная до 19-го колена?

— Да, мой 19-й предок в XIV веке возглавлял кавказское сопротивление. Кроме того, мне интересен мой прадед, известный на Кавказе, Абрек Кута активен был в конце XIX века — я много изучал грузинские и абхазские источники, чтобы о нем узнать. Буду заниматься дальше сейчас. Мой прадед выходил на выручку любому человеку на Кавказе — русский ли, еврей, армянин, грузин — какой веры, абсолютно не придавал значения, если кому-то нужна помощь… Это, так сказать, кавказский Робин Гуд, о нем много написано.

— Вы себя с ним ассоциируете?

— Конечно, чем больше я его узнаю, тем больше я осознаю, что генетическая память как-то передается. Я узнаю про борьбу прадеда против произвола и деспотии царской России и ассоциирую это с тем, что делаю я. Кроме того, я нахожу потомков друзей своего прадеда, и у нас невероятно сильные складываются отношения. Мы понимаем, что наши отцы в свое время вместе с одной стороны воевали. Но мы договорились, что мы вовлечем в наше объединение и потомков тех, кто стоял против.

— Расскажите, как произошло ваше задержание.

— Честно говоря, это все подробно изложено. Я даже не вижу смысла в деталях все это повторять.

— Хорошо. Давайте так: наркотики все-таки были или нет?

— Нет, конечно, никаких наркотиков не было. Была конференция, запрещенная [главой Чечни Рамзаном] Кадыровым, но мы ее провели. Мы должны были ее провести.

— «Должны»?

— Это трагическая дата в истории чеченцев и ингушей. [Глава республики Ингушетия Юнус-бек] Евкуров являлся инициатором того, что в 2014 году ингуши провели очень мощное мероприятие — с выставкой фотографий. Калмыки провели, балкарцы, карачаевцы, крымские татары, поволжские немцы. Понимаете, принципиально было для чеченцев [тоже] провести. Народы Кавказа смотрели — в конце концов, поставили ли чеченцев на колени? Они согнулись? Если они отказываются упоминать свою трагическую дату, значит все! С чеченцами покончено! Этого мы допустить не могли.

— В принципе, в отношении любого народа верно.

— Естественно. Если любой народ позволяет себе отказаться от трагических страниц истории — их поставили на колени. Оценка депортации чеченцев еще не дана — но должна быть дана государствами-правопреемниками Советского Союза. Мы будем двигаться в этом направлении, и обязательно добьемся этого.

— Ваша-то конференция вышла большой?

— Да, где-то 100 человек. У нас на прямой связи были люди из США, Вены, Берлина. Было обсуждение событий, ставился вопрос о создании международного комитета, который будет судиться с правительством России, как с правопреемницей СССР. Обсуждение этого вопроса должно было продолжиться, но созданный нами совет был раздербанен, все разбежались, меня посадили. Но важно — ни один правитель не заставит забыть [депортацию чеченцев и ингушей], потому что есть еще люди, которые пережили это, их слова записывают, это работа ведется, в том числе и в Чеченской Республике.

— До конференции с вами связывались, предупреждали, что ее проведение нежелательно?

— Да нет. Мы снимали госучреждение, Национальную библиотеку, там знали, для чего. Оплатили как положено. Более того, там участвовали несколько депутатов чеченского парламента, они поставили в известность тогдашнего спикера. Были, конечно, предложения — давайте проведем в Москве, Пятигорске, Берлине. Но это была моя позиция — мы должны провести именно в Грозном, в госучреждении. Понимаешь, я чеченец, не по названию, я по происхождению чеченец. И я в своей республике не должен стесняться никого.

— Но вы же реалии понимаете. Вы же об этом думали?

— Конечно, я же не дебил — я понимаю, отслеживаю. Я же защищал людей, которых похищали.

— Значит, взвешивали последствия.

— Есть вещи, которые вне зависимости от последствий ты должен сделать. Вынужден. Мы из этого исходили. Конечно, никто не хотел вести конференцию — и я вел конференции. Никто не хотел быть учредителем — я согласовал с членами политсовета Ассамблеи народов Кавказа, она стала учредителем.

— Сразу после конференции вы поехали в село Геха, где были через два дня задержаны?

— Сначала я уехал к себе в Ачхой-Мартан, домой.

— Потом вам позвонили и пригласили к Кадырову.

— Мне позвонил [в 2012— 2015 годах руководитель администрации главы Чечни, сейчас спикер чеченского парламента Магомед «Лорд»] Даудов, сказал, что Кадыров приглашает к себе, и чтобы я подъехал.

— Вы как-то довольно резко ему ответили («Новая газета» писала: «Кутаев сказал Лорду: „Ты мне не командир, чтобы я твои приказы выполнял…“» — прим. «Медузы»)?

— Нет, я не ответил резко. Я сказал, что не приеду. «Кадыров приглашает» — ну и что? Я на Кадырова не работаю, в правительстве не состою. Я решения принимаю так, как я считаю нужным. Но и от встречи не отказываюсь — это в среду, по-моему, было. Я [Даудову] сказал: в пятницу вечером тебе позвоню, и в субботу подъеду туда, куда тебе удобно.

— То есть, принципиально не отказывались?

— Нет, конечно. А чего? Меня 20-го [февраля] задержали, это было 18-го [февраля], если бы я хотел сбежать или спрятаться — спокойно бы мог. Но я пользовался своим телефоном, не убегал, у меня этой цели не было. Понимаешь, я не хочу прятаться. Я не хочу у себя на родине — где я точно знаю девятнадцать своих предков, знаю, какую роль в истории чеченского народа они играли, знаю свое происхождение, и кто я такой — прятаться. Это мой дом, мне на планете Земля больше идти некуда.

— За пару часов до задержания вы позвонили руководителю правозащитной организации «Комитет против пыток» Игорю Каляпину.

— Да, звонил. Я был членом политсовета партии [«Альянс зеленых и социал-демократов»], мы близкие друзья с Геннадием Гудковым. Нас в Москве тут задерживали [в прошлом], и у нас был принципиальный договор, что какие бы с нами не происходили события, мы ставим друг друга в известность. Конечно, я позвонил Каляпину, сказал, что человек пятьдесят приехали, что меня ищут, во двор зашли, брата задержали. Самое главное, я от них не убегаю — но и к ним не бегу.

— Но вы не убежали. У вас не было чувства страха? За вами едут 50 человек, они вас схватят, вероятно, будут пытать, может, убьют.

— Осознание этого у меня было. Про страх — я не хочу сейчас бравировать, бряцать перьями и вставать в позу бенгальского петуха.

— Это же не про позу. Как вы справлялись со страхом?

— Слушай, я же не новичок, я знаю, как людей захватывают, как уводят, что с ними делают — все это понимал. Но при этом — я оскорблялся, что мне надо сбежать. Я не мог. Меня никто бы не осудил, но мне стыдно было бы перед самим собой. Потом мне надо было бы с этим жить — с тем, что я испугался и уехал. Может быть, это было бы разумно — тогда я четыре года не торчал бы в лагере. Но мне сейчас не стыдно перед самим собой, мне это принципиально важно.

— Вас пытали сразу после задержания? Вы вообще боитесь физической боли?

— Ха, а кто не боится! Человек, у которого с нервной системой все нормально… Нет, я не хочу физической боли.

— Вам помогало справиться чувство уважения к себе?

— Да, я, в принципе, всегда готов, что меня убьют. Когда со мной проводили мероприятия, говорили: «Мы тебя убьем», я отвечал: «Это будет ответ на мою просьбу Аллаху». Я прошу после каждой молитвы: «О, Аллах, дай мне умереть от рук твоих врагов». Так что, сказал я, это не вы меня убьете, это Аллах, потому что я его прошу каждый день. Так что вы меня ничем не удивите.

— Вы встречались с Каляпиным после этого в присутствии замминистра МВД Чечни Апти Алаудинова (по словам Кутаева, Алаудинов участвовал в пытках — прим. «Медузы»)?

— Да, в присутствии вот этого дружка мы встречались.

— Вы тогда не стали говорить о пытках. Вас Каляпин прямо спрашивал, откуда гематомы на теле, вы ответили, что упали в камере.

— Да. Дело в том, что у меня 19 племянников. Что со мной делают — я, в принципе, об этом не думаю, но оглядываюсь, что будет с ними. Совсем безвинные люди, молодые, в основном, спортсмены, учатся в институтах. И когда мне говорили, что твои племянники «станут» участниками незаконных [вооруженных] формирований… Мне никто не мог гарантировать, что мои родственники находятся в безопасности. Как только появился [адвокат, защищавший меня в суде] Петр Заикин и сказал, что мои родственники в безопасности — после этого я начал давать показания.

— Как адвокат смог дать такую гарантию?

— Ну, не важно. Как бы то ни было, моя семья была вывезена, очень многих моих родственников и детей развезли. Технология, я думаю, не совсем интересна. Мои братья, взрослые племянники остались, а кто был уязвим — вывезли. В руках непонятно кого не находился никто.

— Программный директор московского бюро Human Rights Watch Татьяна Локшина сказала про ваше дело: «Для человека калибра и возраста Руслана Кутаева обвинение в хранении наркотиков — своеобразная форма унижения, и это наказание за отказ извиняться». Что вы про это думаете?

— Я немножко по-другому смотрю. Это не было моим унижением — это была их осечка. В принципе, люди моего поколения выпивают иногда — они не сомневались, что и я тоже. Ну, там где пьет, там рядом и это [наркотики] может быть. Они так думали. Осечка в том, что я даже ради забавы во рту сигареты не держал. В моем организме не было ни одной капли пива или шампанского, никогда.

— Вообще никогда?

— В своей жизни я ни капли алкоголя не выпил! И все это знают — те, кто со мной учился, кто в армии служил, огромное количество близких и друзей моих. В Ачхой-Мартане все знают! И когда меня обвинили, что я храню наркотики, это вызвало не просто возмущение — это были ненависть и презрение к тем, кто это против меня затеял. Я совершенно не страдал от этого обвинения — знал, что никто никогда этому не поверит. Откровенно говоря, это было в мою пользу. Если бы они сказали, что они нашли оружие, тогда никто бы не сомневался. Как это, чеченец — и без оружия? А наркотики — это была ошибка.

— А про какой наркотик речь?

— Я даже в глаза его не видел. Попросил у судьи — покажите, что вы мне вменяете-то. В кино-то я видел, что героин сыпучий, мне же привезли какой-то коричневый кусочек, как будто отрезали от хозяйственного мыла.

— А как, в таком случае, вы справлялись с ощущением несправедливости?

— Знаешь, когда я сидел в СИЗО, в ИВС, в лагере, многие работники и заключенные говорили: «Сколько мы за тобой наблюдаем, не видим тебя унылым или страдающим, всегда ровное настроение, улыбка. Как тебе удается?» А я вообще не артист, и не играю никакую роль. Понимаю, что если ты в России пытаешься белое называть белым, то обязательно столкнешься с несправедливостью. Поэтому я даже не удосуживал себя такими вопросами терзать. Еще в начале 2000-х годов, когда я занимался правозащитой и общественно-политической деятельностью. Когда в Москве на митинги ходил, нас ОМОН дубинками долбил. Уже понятно было, какой путь я избрал.

— С Рамзаном Кадыровым вы знакомы?

— Нет, этого человека в своей жизни никогда не видел.

— А с его отцом, Ахматом Кадыровым?

— Да.

— При каких обстоятельствах?

— Мы с ним не дружили, в кафе-рестораны не ходили, советы не держали. Мы с ним люди одного поколения, хотя это не значит, что мы разделяли воззрения друг друга. Один человек вел переговоры от имени Ахмата Кадырова — просил чтобы я встретился с ним. Мы должны были встретиться после 9 мая [2004 года]. Но так получилось, что он был трагически убит.

— Он хотел вашего совета или наоборот хотел его дать?

— Не знаю. Хотел встретиться и обсудить, видимо, общественно-политическую ситуацию в Чеченской Республике, я же активно занимался и правозащитой, и политикой. Но вообще я с этими людьми — отцом и сыном — не дружил и не ссорился, никаких общих интересов мы не имели. Мы мирно сосуществовали.

— Как может правозащитник в Чечне мирно сосуществовать с властями?

— Мы как люди проживающие в Чечне сосуществовали, наши родоплеменные интересы нигде не пересекались. Я жесткий сторонник демократического развития любого общества. Кавказа, в том числе. А Кадыровы имеют свою позицию — и отец при жизни этим занимался, и сын сейчас… Я не думаю, что наши позиции где-то совпадают.

— Рамзан Кадыров сейчас — благо или источник бед для Чечни?

— Я как-то приехал в Москву из Грозного на поезде. Собрались у друга, там было несколько человек тоже с того поезда. Друг спрашивает: «Как там в Чечне»? Один человек говорит: «Здорово! Грозный развивается, цветет, дороги строятся». А другой отвечает: «А вот мой знакомый приехал, говорит: „Плохо дома — чистки, людей похищают, убивают“. То ли он врет, то ли ты». А ведь никто не врал. В Чечне живут двумя жизнями. Для одних — война закончилась, они во власти, процветают, получают деньги. Другие продолжают воевать, потому что каждые день и ночь к ним приезжают, берут в заложники родственников. Война для многих продолжается.