Берестяные грамоты — 2017: «братан», «Мшило», «коливка» Пересказ лекции академика Зализняка по итогам археологического сезона: Arzamas

26 октября в МГУ состоялась лекция Андрея Зализняка, посвященная анализу найденных в этом году берестяных грамот. На просветительском сайте Arzamas лингвист Дмитрий Сичинава коротко пересказал лекцию, в которой нашлось место и древнерусским дисграфикам, и коллекторам. С разрешения редакции Arzamas «Медуза» публикует этот материал целиком.

Традиционная ежегодная лекция лингвиста Андрея Анатольевича Зализняка о найденных в этом году берестяных грамотах второй раз подряд проходит в самой большой аудитории главного здания МГУ. Поточная аудитория гуманитарного корпуса, в которой проводились предыдущие лекции, перестала вмещать всех желающих уже давно, но в этом году и в главном здании можно было видеть людей, сидящих на полу и свисающих с балкона. Это тридцать первый год, когда проходят отчетные лекции о берестя­ных грамотах: начало традиции было положено в середине 1980-х.

Этот археологический сезон изначально не задался: в июне и июле бересты почти не нашли, и был шанс, что лекция не состоится. Первая интересная грамота была обнаружена 22 августа, а в сентябре — октябре был исследован новый рас­коп, получивший название «второй Дубошинский», который принес совершенно необычный по качеству урожай — десяток грамот, причем, что уника­льно, почти все целые. Похоже, археологи наткнулись на усадьбу, где в XIV веке не было принято рвать письма на кусочки перед тем как выбросить. Гра­моты «второго Дубошинского» оказались связаны между собой общими персонажами: это переписка людей по имени Офонос, Михаил и Терентий, а также некоторых других.

Зализняк объявил, что в этом году археологи нашли не только грамоты, но и еще несколько древнерусских текстов, которые, впрочем, в лекции по­дроб­но не разбирались. Среди них деревянная бирка с надписью «устье Емцы» (ее явно использовал сборщик податей, чтобы подписать свой мешок с пушни­ной), а также цера (восковая табличка) XIV века, на которой читаются только два слова. Лингвистам также удалось прочесть ряд новых надписей на стенах древнерусских церквей, причем очень интересные граффити нашлись на об­лом­ках стен новгородской церкви Благовещения на Городище, разрушенной и перестроенной еще в Средневековье.

Наконец, еще осенью 2016 года нашлись две грамоты, о которых Андрей Анатольевич не успел рассказать на прошлогодних лекциях. Они очень необычны сами по себе, хотя и не так интересны с лингвистической точки зрения. Одна написана чернилами, что встречается очень редко, но представляет собой, увы, лишь пробу пера. Вторая необычна не тем, что в ней написано, а тем, кто ее писал и как. Когда берестяные грамоты только начали находить, первые исследователи считали, что их авторы были неграмотны и писали с большим количеством ошибок. Лингвистам потребовалось значительное время, чтобы вскрыть закономерности письма на бересте и установить, что все это не ошиб­ки, а особая стройная орфографическая система, свойственная письмам на бе­ре­сте. Сейчас была найдена грамота, в которой по-настоящему много орфо­гра­фических ошибок, и Зализняк предложил этому объяснение: грамоту пи­сал древнерусский дисграфик, несколько раз повторявший один и тот же слог.

Большая часть грамот этого года относится к XIV веку, лишь две из них домонгольские и датируются XII столетием. Среди них грамота № 1091: она пред­ставляет собой лишь список имен и терминов родства («жена», «мать», «маче­ха»); в списке представлены поровну мужчины и женщины (редкое гендерное равенство для древних грамот) — возможно, собиравшиеся на чьи-то крестины. Однако по-настоящему замечательно, что двух персонажей из этого списка ученые уже знали. Во-первых, это женщина Янка, автор весьма колоритного письма № 731, найденного в начале 1990-х годов (и при нахождении разбитого лопатой на десяток кусков): там она обращается к свахе Ярине с известием о том, что ее сын согласен с предлагаемой кандидатурой невесты. А второй персонаж — Яким — написал не одну, а целых 37 грамот, в основном обнару­жен­ных в 2010-е годы. Сама грамота № 1091 интересна тем, что в ней все слова разде­лены вертикальными черточками. В древнерусской (и вообще восточно­христи­ан­ской) книжной письменности долгое время не было принято делить текст на слова — ни пробелами, ни черточками, ни как-либо еще: весь текст писали подряд; членить его на слова на Руси начали только с появлением кни­гопе­чатания. Однако в берестяных грамотах деление на слова иногда попада­ется: это может объясняться каким-то западноевропейским влиянием.

Грамота № 1101 (XIV века) — тоже список имен, но чуть посложнее: здесь вдобавок написано, сколько денег кто дал. У многих из этих людей есть прозвища или отчества от таких прозвищ — прообраз современных фамилий: среди участников сбора средств оказались люди с такими колоритными име­нами, как Шуст (ср. современное слово «шустрый»), Притыка, Мшило (от слова «мох»: мшить значит «утеплять»), Кукла, Заруба, Кулотин и Башаров. В совре­ме­нном языке существуют фамилии, связанные почти со всеми из этих проз­вищ. Кроме того, в грамоте встретилось уникальное, ранее неизвестное соче­тание «день сей», то есть «сегодня». Это почти точное соответствие старому слову «днесь», которое тоже значит «этот день» в винительном падеже. А на обо­­роте грамоты автор выписал еще и половину алфавита, до буквы К, но потом бросил.

От грамоты № 1096 осталась только адресная формула: это фрагмент письма от Климентия и от Марьи к Пятку Опарину. Имя и отчество адресата — это тоже два прозвища: пятко значит «пятый в семье ребенок», а опара — «забро­див­шее тесто»; как пояснил Зализ­няк, вероятно, это намек на комплекцию человека. Этот обрывок, однако, становится гораздо интереснее, если вспом­нить ранее найденную грамоту № 311: в ней крестьяне просят феодала избавить их от нового владельца деревни по имени Климец Опарин, который для них «не со­седний человек». Климец — это, конечно, то же, что Климентий, так что грамота № 1096 — с большой долей вероятности семейная переписка двух братьев Опари­ных. Раньше уже встречались образцы такой семейной пере­писки других людей, в том числе с приглашением в гости, извещением о свадьбе и т. п.

Грамота № 1098 не такая миролюбивая: это очень частый среди берестя­ных грамот жанр — угроза злостному должнику. Терентий жалуется Антону и Моисею, что те после уже трех предупреждений не присылают ему ни денег, которые они задолжали (это обозначено очень изящным термином «на­клад­ное серебро», ср. выражение «остаться в накладе»; «серебро» здесь — не драго­цен­ный металл, а другой способ сказать «деньги»), ни рыбы. Кредитор ставит должни­кам срок выплаты — воскресенье — и предупреждает, что в случае неуплаты за ними приедет официальный коллектор, так называемый бирич — младший уполномоченный чиновник, — и чтобы они потом пеняли на себя.

Грамота № 1099 — это просьба к влиятельному феодалу Офоносу постоять за крестьян-испольщиков, «посаженных» на его земле. Очень инте­ресно слово, которым выражен в этой грамоте смысл «твои» — «твоскии», то есть то же, что «твойские» (ср. «свойский»; это выражение сохранилось во многих диалектах).

Письмо № 1097 обращено уже к Терентию и к Офоносу сразу, и это снова просьба о помощи. Михаил просит вступиться за своего родственника, кото­рого тоже зовут Терентием, и его «братана» (но не брата и не друга, как мы бы подумали сегодня, а то ли кузена, то ли племянника) в некотором судебном деле, которое по-старому называется «орудие». Михаил пишет не очень акку­ратно и часто отражает на письме свою живую речь: вместо «будеть» пишет просто «буть» (мы и сейчас часто произносим так в беглой речи: «На следую­щей остановке выхоите?»), а вместо сочетания «им и дать» — «имыдать».

В завершение лекции Зализняк разобрал две самые сложные грамоты сезона. Во-первых, это письмо № 1094 — челобитная от Волоса к уже знакомым нам Офоносу и Михаилу. Волос — это, конечно, не языческий бог, а носитель обычного христианского греческого имени Влас; от него уже по образцу «град/город» образовалась двусложная народная форма. Грамоту трудно понять из-за запутанного синтаксиса: сначала Волос жалуется, что кто-то избил его сына, но не говорит кто — это становится ясно, и то не сразу, только из следующей фразы. (Кстати, смысл «избил» выражен глаголом «убил», это нормально для древнерусского языка, но первые журналисты, сообщившие о грамоте, поспешили рассказать, что «автор признаётся в убийстве собственного сына».) Кроме того, в грамоте используется редкое диалектное слово «ене» — «берёт», которое здесь значит «задерживает, арестовывает». Злодея, который сначала побил сына Воло­са, а потом арестовывает какого-то Еска (то есть Есипа, то есть Осипа), зовут Василько; скорее всего, он управляющий, промежуточный начальник между барином и крестьянами. Пожаловавшись барину на Василька и попросив фео­да­лов разобраться в конфликте, Волос не выдерживает и делает приписку: «А еще на мене похупается», то есть «А еще надо мной издевается!».

Грамота № 1102, последняя из найденных на сегодняшний день, одна из самых обескураживающих для исследователя, и процесс ее интерпретации далеко не завершен. Она начинается с фразы как будто бы не на русском языке: «По­клон от Лукерии кимактиколивка остави». Не без труда удалось понять, что «ки макти» — это «к матки», то есть «к матушке», а «коливко» — это уменьши­тельное от «коливо», ритуальное блюдо, которое готовят на поминки, кутья. В тупик ставит и фраза, где Лукерья говорит матушке «попросить про полтину сварить». Осмыслить грамоту помогает давно найденное письмо того же времени (грамота № 689), где речь тоже идет про похороны: деньги, оставленные покойным по завещанию, там надо потратить на солод и сварить на поминки пиво. Здесь ситуация, видимо, та же, просто Лукерья опускает слова, которые адресату и так понятны. В этом удалось разобраться благодаря выдающемуся таланту лингвиста Алексея Гиппиуса, великолепно умеющего вживаться в шку­ру древ­нерусских людей и чувствовать, что они должны были друг другу сказать в какой момент.

Письмо Лукерьи написано, как она сама признается, «бижа», то есть на бегу, и в нем много, казалось бы, ошибок, пропусков и неточных написаний. Но на самом деле и слово «полтина», которое она два раза написала без «л», могло так произноситься в говорах, и «кланяйся» могло читаться как «клани­ся», и даже «рубль» можно было вполне законно написать как «рубили», так что грамота Лукерьи лингвистически очень интересна.

Если пересказ показался вам слишком кратким, вот полная версия лекции: