«Убийство священного оленя» Йоргоса Лантимоса: жертва у гроба Самый противоречивый фильм в Каннах с Николь Кидман и Колином Фарреллом — от автора «Лобстера»

«Убийство священного оленя» — фильм Йоргоса Лантимоса, участвующий в конкурсе 70-го каннского фестиваля. В главных ролях режиссер «Лобстера» снял Колина Фаррелла и Николь Кидман. Антон Долин, посмотревший картину в Каннах, считает, что это самый противоречивый фильм нынешнего фестиваля.

Недавно мне повезло оказаться в Эпидавре, где находится и до сих пор функционирует древнейшая театральная сцена Европы. Выйдя на нее и пройдясь по амфитеатру, невозможно избавиться от вопроса: как это выглядело несколько тысячелетий тому назад? Как играли актеры? Что испытывала публика? 

Свой вариант ответа дала самая громкая премьера каннского конкурса. «Убийство священного оленя» снято лидером «новой греческой волны» Йоргосом Лантимосом («Клык», «Лобстер»). Сюжет навеян трагедией Еврипида, третьего и самого утонченного из отцов театра. Какой именно, режиссер не сообщал, но в картине напрямую упомянута «Ифигения в Авлиде»; да и название наводило на подозрения. Как известно, проблемы у царя Агамемнона начались с того, что он случайно убил на охоте священную лань Артемиды. Богиня наслала на море штиль, и, чтобы отправиться в поход на Трою, Агамемнон был вынужден принести в жертву самое дорогое — дочь, невинную деву Ифигению. Не бойтесь древнегреческих спойлеров: фильм лишь отчасти отражает проблематику и фабулу трагедии. Развязка непредсказуема, хотя, в конечном счете, и отвечает канонам классической драматургии. 

Многие не примут всерьез сравнения Лантимоса и его постоянного соавтора-сценариста Эфтимиса Филиппоу с великим Еврипидом. «Убийство священного оленя» вызвало у многих резкую аллергию, фильм освистали (хотя другие встретили его овацией). Здесь самое время вспомнить о том, что древние греки представляли свои пьесы на состязаниях — чем не Каннский фестиваль? Причем Еврипид при жизни не получил заслуженного признания; из его девяноста с лишним трагедий победу одержали только четыре. Среди них та самая «Ифигения в Авлиде», последний и самый известный шедевр драматурга, — ее наградили посмертно. Лантимос и Филиппоу, по счастью, живы и еще молоды, у них все впереди. Но ужасно хочется, чтобы жюри отметило именно эту их работу — самую провокационную, самую глубокую, самую сильную. 

Главный герой фильма Стивен (Колин Фаррелл, отныне — актер-талисман Лантимоса) — кардиохирург в большой американской больнице. У него прекрасная репутация, уважающие его коллеги, большой дом и любящая семья: нежная жена (Николь Кидман в своей лучшей роли лет за десять как минимум), послушные дочь и сын. Полная чаша. Невзирая на это, мы сразу обращаем внимание на его зажатую и нервную манеру общения, замкнутость и скрытность. У Стивена есть секрет. Секрету шестнадцать лет, его зовут Мартин (восходящая звезда из Ирландии Барри Кеоган). Почему Стивен проводит с ним столько времени, лжет окружающим о подростке, делает ему дорогие подарки, а потом, набравшись смелости, приглашает к себе домой? Все обыденные подозрения, которые по очереди испытают зрители, окажутся неверными. Мартин — не сексуальное увлечение Стивена и не его тайный сын. Он действительно незнакомец, но тесно связанный с судьбой героя и будущим его близких. 

Большего раскрывать не стоит. Тем более, что привычная причинно-следственная логика в случае «Убийства священного оленя» не сработает. Это зачарует одних зрителей и гарантированно взбесит других. Лантимос же и не пытался ввести их в заблуждение. Его фильм открыто театрален и условен. Актерам, кажется, запрещено так называемое психологическое погружение в роль. Герои участвуют в чем-то большем, чем драма взаимоотношений, просто не сразу это осознают; так Эдип до поры не понимал, за что наказан богами. Сюрреалистическое и абсурдистское измерение фильма — самое важное. Оно отбрасывает в сторону социальные мотивации, опрокидывает персонажей и зрителей в пространство трагедии, оставляет наедине с персональной катастрофой, от которой спасения нет. Тут пока не родилась мораль, в рамках которой за грехом могло бы последовать искупление или прощение: христианство еще не родилось в пятом веке до нашей эры, когда жил и писал Еврипид. Есть лишь страшные весы, на которых у каждого действия непременно будут последствия. Поэтому прошлое неизменно, а будущее предопределено. В этом, а не чьих-либо личных невзгодах, и заключается суть трагедии. 

Разумеется, все это осталось бы чистой теорией, если бы Лантимос не нашел для своей трагедии адекватного режиссерского решения. Но оно убедительно с первого кадра, когда мы видим крупным планом операцию на открытом сердце. А потом — лицо врача, скрытое за маской и очками: чем не театральная древнегреческая маска? Впоследствии роль такой маски выполняет густая борода Фаррелла — за ней трудно прочитать выражение лица. Знаки, которыми оперирует этот нарочито схематичный фильм, убедительны и просты, от той самой кровавой раны в начале до зарифмованного с ней кетчупа на картошке-фри в конце. В этой кажущейся самоочевидности — и вызов, и радикализм. 

Совершенные в своей стерильности, напоминающие о Кубрике, интерьеры, где блуждают потерянные герои фильма. Обобщенные ракурсы статичной камеры, будто замершей в ужасе от происходящего. Сложнейший звуковой дизайн, в котором задающий тон Stabat Mater Шуберта чередуется с дисгармоническими хоррорами Лигети и Губайдулиной. Отстраненность актеров, которые, кажется, не способны вести себя как так называемые «нормальные люди». Поначалу это смешит и отвращает, а к финалу — устрашает: у героев трагедии нет права на пресловутую нормальность. Все это ведет нас к выводу насколько простому, настолько же и жуткому. Между нами и бездной, в которой могут обитать невидимые боги (а может не быть вовсе никого), — лишь несколько сантиметров. Сделать шаг и пересечь границу мы можем в любую секунду, даже этого не заметив. Греки это знали. Мы забыли. А Лантимос напоминает.  

Вспоминаешь заодно и о том, что театр Эпидавра являлся частью Асклепиона — огромного древнегреческого больничного комплекса, где исцеляли все болезни. Театральные представления считались важным элементом терапии. Недаром действие немалой части «Убийства священного оленя» разворачивается в госпитале, а все персонажи — или врачи, или пациенты. Каким бы жестоким ни был этот фильм, в конечном счете он дает зрителю катарсис. Как известно со времен Еврипида, очищение возможно лишь через страдание.