«Ленин» Льва Данилкина и еще три (почти) биографические книги О Боуи, литературных вдовах России и авиаторах

Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович рассказывает о книге Льва Данилкина «Ленин: Пантократор солнечных пылинок» и еще о трех важных книгах, посвященных известным персонажам: «Боуи» Саймона Кричли, «Без купюр» Карла Проффера о литературных вдовах России и «Братья Райт: Люди, научившие мир летать» Дэвида Маккалоу.

Лев Данилкин. Ленин: Пантократор солнечных пылинок. М.: Молодая Гвардия, 2017 

«Сетчатка глаз жителя бывшего СССР устроена таким образом, что когда на нее проецируются монументальные образы, связанные с Лениным, фоторецепторы автоматически отключаются, даже если напарываешься на что-нибудь экзотическое», — проницательно замечает Лев Данилкин в главе, посвященной пребыванию своего героя в Казани. У человека, хотя бы чуть-чуть заставшего Советский Союз, действительно выработан стойкий иммунитет к любому, особенно пространному, высказыванию о Ленине. И именно это обстоятельство является главным фактором риска для «Пантократора солнечных пылинок», книги во всех остальных отношениях крайне любопытной, чтобы не сказать замечательной.

Главное ее достоинство — это, конечно, совершеннейшее игнорирование что советского, что антисоветского дискурса. Как известно, лучший рецепт написания исторического произведения состоит в том, чтобы «все знать и все забыть», и Лев Данилкин свято следует этой рекомендации. Он очевидно отлично знаком с необъятной библио-ленинианой, но это знакомство не застит ему взгляд — он пишет о Ленине словно бы впервые. Гений, отец мировой революции, великий злодей, тиран, фанатик и убийца — все эти характеристики напрочь исключены из поля авторского внимания. Ленин для него — прикольный (да-да, именно так) исторический и человеческий феномен, не более, но и не менее. Фигура большого масштаба, лишенная сколько-нибудь выраженного знака и не предполагающая однозначной оценки. 

Второй важнейший плюс данилкинской биографии, не отделимый, по сути дела, от первого, — это фирменный авторский стиль, вальяжно-обаятельный, слегка высокомерный, нарочито замусоренный англицизмами, но при этом безошибочно распознаваемый как свой, родной, внутри очень большой группы городских жителей. Ленин у Данилкина чекинится в Цюрихе или Женеве, деда героя по материнской линии автор легко сравнивает с героями Джона Гришэма, ленинский стиль одежды времен Гражданской войны характеризует как «шебби-шик», а горьковский Капри уподобляет отелям системы «Клаб Мед». Удивительным образом то, что у любого другого автора показалось бы неуместным выпендрежем, у Данилкина выглядит очень органично: он не пытается искусственно архаизировать свою повествовательную манеру, приводя ее в соответствие с материалом, не вытягивается перед героем в струнку, но говорит о нем ровно так же, как говорил бы с современниками о любом другом человеке. И это, бесспорно, придает его книге актуальности и свежести: ни следа той пыли и патины, которую мы привыкли наблюдать на Ленине и тогда, когда его почитали, и тогда, когда неистово ниспровергали, и теперь, когда прочно забыли.

Для организации огромного материала, собранного за годы работы над книгой, Данилкин использует принцип не столько хронологический, сколько географический: биография Ленина конструируется у него не по годам, но по местам, где Ильичу довелось жить, учиться (или учить), скрываться, править или пребывать в ссылке. Начиная с Симбирска автор пускается вслед за героем в головокружительную одиссею, включающую помимо всем известных Шушенского, Смольного и Горок, еще и Самару, где Ленин жил после изгнания из Казанского университета, и Капри, где он гостил у Горького, и Швейцарию, и Кремль, откуда самовластно, но недолго повелевал молодой Советской республикой, и подмосковное Костино, где пересиживал тяжелейший личностный кризис в 1922 году. Каждое место (так и хочется написать «локейшн») у Данилкина — эдакий говорящий пейзаж, носитель определенного ленинского настроения или состояния, и в этом качестве оно порождает обобщения, касающиеся трудноуловимой и многогранной природы героя. Так, говоря о дедовской усадьбе в окрестностях Казани, где Ленин проводил лето в юности, Данилкин меланхолично отмечает, что «помещичье детство могло внушить Ленину ощущение собственной исторической обреченности и, как следствие, потребность опереться на какую-то внешнюю силу, чтобы обеспечить собственное выживание». А описывая отдых Ленина на Капри, приходит к выводу, что «неделя, проведенная в обществе горьковской клиентелы, внушила ему твердую уверенность, что он должен вступить в Великую Битву за Материализм».

Однако, как это часто бывает, демонстративный отказ от оценочности, подчеркнутое стремление рассматривать героя исключительно в категориях «интересности» и «прикольности», из важного (без всякой иронии) достоинства оборачивается не менее существенным недостатком. В отсутствие концептуального каркаса любой факт, добытый (надо полагать, не без труда) Данилкиным, оказывается бесценным и, следовательно, подлежащим включению в книгу просто в силу наличия. В результате количество тех самых «солнечных пылинок», которые должны покорно сложиться в образ пантократора-Ильича, оказывается заведомо неперевариваемым. Каждое случайно упомянутое имя становится началом лабиринта, каждая глава — садом расходящихся тропок, и потому различить за деревьями лес — решительно невозможно. На выходе, получив немало удовольствия от чтения и узнав много нового, мы едва ли сможем сказать о данилкинском герое что-то определенное. А это значит, что возврат к извечным бинарным оппозициям «великий вождь» — «великий злодей», от которых Данилкин так упорно пытается увести своего читателя, все равно трагически неизбежен.

Саймон Кричли. Боуи. М.: Ad Marginem, 2017. Перевод Т. Лукониной 

Маленькая книга влиятельного британского философа Саймона Кричли — ни в коем случае не биография музыканта, но сборник эссе и заметок о его творчестве. Проникнутая огромным теплом и благодарностью к Боуи (тот немало скрасил унылое провинциальное детство автора в конце 60-х — начале 70-х годов прошлого века), книга эта обладает недостатком почти всех книг, написанных по большой любви: она сбивчива, иногда многословна, иногда, напротив, слишком лапидарна, а наряду с действительно захватывающими наблюдениями в ней встречаются суждения сугубо тривиальные. Для российского читателя в ней кроется дополнительная сложность, связанная с принципиальной непереводимостью большинства текстов Боуи на русский. И тем не менее, у книги Кричли есть одно важнейшее достоинство, которого лишены многие куда более последовательные и познавательные труды о музыканте: она задает определенный способ мысли, позволяющий увидеть в Дэвиде Боуи нечто неизмеримо большее, чем просто очередную — пусть даже выдающуюся — рок-н-рольную звезду. 

Кричли говорит о том, что акцентированная неаутентичность Боуи, его способность постоянно менять личины (какой Боуи подлинный — в образе андрогинного Зигги Стардаста или в виде томного и порочного «Бледного Графа»?), по сути своей противоположна концепции рок-н-ролльной надрывной искренности. В отличие от Мика Джаггера или Фредди Меркьюри, стиравших границу между сценическим образом и собственной личностью, Боуи намеренно отдалял свой имидж от себя подлинного — именно в этом и состоит его уникальность и величие. При таком ракурсе обсуждение увлекательных тем вроде «Боуи и секс», «Боуи и безумие», «Боуи и наркотики», «Боуи и эстетика бунта» обретает совершенно новые краски и глубину, заведомо компенсируя восторженный фанатский щебет, которым — особенно поначалу — грешит автор. 

Карл Проффер. Без купюр. М.: АСТ: CORPUS, 2017. Перевод В. Бабкова, В. Голышева

В 1982 году 44-летнему Карлу Профферу, американскому слависту, переводчику, неутомимому покровителю неподцензурных советских писателей и легендарному основателю издательства «Ардис», поставили диагноз «рак», сказав, что жить ему осталось несколько месяцев. Благодаря множеству операций и мучительной радикальной химии Карл сумел отвоевать два года, и большую часть этого времени он потратил на написание небольшой книги, посвященной литературным вдовам России — Надежде Мандельштам, Лиле Брик, Тамаре Ивановой (вдове Всеволода Иванова), а также двум женам Михаила Булгакова — Елене Сергеевне Булгаковой и Любови Евгеньевне Белозерской.

Убежденный профеминист Проффер, в целом считавший, что женщины лучше мужчин, с бережной симпатией и уважением относится к писательским вдовам — хранительницам наследия своих мужей и вообще литературных традиций страны, однако в их ряду Надежде Яковлевне Мандельштам принадлежит особое место. Ее портрет, исполненный любви, понимания, сочувствия и в то же время трезвой ясности, — очевидная смысловая доминанта всей книги. Впрочем, созданные Проффером образы других литературных гранд-дам — «скучной» Лили Брик, ни разу в жизни не сознавшейся, что она когда-либо любила Маяковского, респектабельной Ивановой, прагматичной Булгаковой — тоже хороши, каждый по-своему.

Дэвид Маккалоу. Братья Райт: Люди, научившие мир летать. М.: Альпина нон-фикшн, 2017. Перевод М. Витебского 

Книга пулицеровского лауреата Дэвида Маккалоу — классическая агиография с ярко выраженным мотивационным уклоном. На примере основоположников воздухоплавания братьев Уилбура и Орвилла Райтов автор с несколько утомительной настойчивостью объясняет читателю (и в первую очередь, вероятно, читателю молодому), что терпение и труд все перетрут, а если очень захотеть, можно в небо полететь. 

История двух сыновей епископа Церкви Объединенных братьев (весьма символичное название) из города Дейтона, штат Огайо, оказывается историей несгибаемого упорства и планомерного движения к реализации собственной мечты, вопреки всем трудностям. Типография, мастерская по ремонту, а затем и по производству велосипедов, первые опыты в постройке летательных аппаратов тяжелее воздуха, первые успехи и роковые неудачи — и так далее, вплоть до того знаменательного момента, когда фрагмент крыла самолета братьев Райт символическим образом отправится на Луну в компании астронавта Нила Армстронга. Немного предсказуемо, но зато все правда — и в самом деле мотивирует, чего скрывать.