«Мой друг, представитель России». Бывший постпред США в ООН Саманта Пауэр — о Виталии Чуркине

20 февраля в Нью-Йорке умер российский дипломат Виталий Чуркин. Последние десять лет своей жизни он представлял Россию в Организации Объединенных Наций и в ее главном органе — Совете Безопасности. Из-за ухудшения отношений между Москвой и Вашингтоном главным оппонентом Чуркина в последние годы стала постоянный представитель США в ООН Саманта Пауэр. Она написала колонку для The New York Times, посвященную «доброму другу» Виталию Чуркину. «Медуза» публикует перевод колонки.

В понедельник не стало Виталия Чуркина, который последние десять лет представлял Россию в ООН и был одним из наиболее заметных дипломатов в мире. Я представляла Америку в ООН с 2013 года до прихода президента Дональда Трампа и за последние годы стала, быть может, самым заметным противником Чуркина. Он последовательно защищал смертоносную политику президента России Владимира Путина на Украине и в Сирии.

Вместе с тем, Виталий мастерски умел рассказывать истории, обладал невероятным чувством юмора. Он был моим добрым другом, я очень сожалею о его смерти. Меня также огорчает, что в сегодняшней накаленной обстановке тех, кто хорошо отзывается о Виталии — как дипломате и человеке, обвиняют в молчаливом согласии с российской агрессией. Когда, узнав о случившемся, я назвала его в твиттере «маэстро дипломатии», меня уличили в попытке «обелить преступления России и скорбеть по ее главному пособнику». «Спросите у детей Сирии и Украины, что они об этом думают», — писали мне в твиттере.

Я считаю, что Россия при президенте Путине представляет серьезнейшую угрозу интересам Америки. Те, кто — как президент Трамп — хвалят Путина или несправедливо сравнивают влияние России и США на дестабилизацию обстановки в мире, глубоко заблуждаются. Российские власти убивали политических противников, захватывали территории своих независимых соседей, допустили гибель бесчисленных гражданских в Сирии и вмешивались в демократические выборы, в том числе в США.

Но я также верю, что крайне необходимо выстраивать отношения с отдельными россиянами, которые по своей сложной и противоречивой природе ничем от нас не отличаются. Более того, наша безопасность зависит от умения налаживать связи вопреки идеологическим разногласиям — мы должны не только понимать друг друга, но пытаться вместе решать проблемы.

Когда я только приехала в Нью-Йорк, моя предшественница Сьюзан Райс сказала: «Вкладывай силы в отношения с Чуркиным. Он будет сводить тебя с ума, но вы будете нужны друг другу». Виталий был постоянным представителем России в ООН шесть лет, работал дипломатом в общей сложности почти четыре десятилетия. Россия — одна из пяти стран, обладающих правом вето в Совете Безопасности, поэтому мне нужна была поддержка Виталия для принятия резолюций для отправки миротворцев в зоны конфликтов и для ввода санкций против отдельных людей и государств.

Мы часто проводили с ним время в горячих, а иногда и очень резких спорах о таких базовых понятиях, как факты и справедливость. Официальная позиция России по поводу незаконной оккупации Крыма была настолько далека от правды, что я назвала его лучшим автором, чем Толстой; по Сирии я призывала его к ответу за огромные потери, после совместного наступления Сирии, России и Ирана на Алеппо я спросила: «Неужели в вас вообще нет стыда?»

Он, в свою очередь, был мастером уклоняться от ответов и объявлял меня самозваной «матерью Терезой». Разговоры об Украине и Сирии он переводил в обсуждение войн США во Вьетнаме и Ираке. Иногда, как в том случае, когда он предположил, что жители Алеппо просто обсыпали себя пылью перед камерами, мое отвращение начинало вредить нашим деловым отношениям. Но в большинстве случаев мы понимали, что должны работать сообща, и нам это удавалось. Мы ввели жесточайшие санкции против Северной Кореи, помогли наладить борьбу с эпидемией Эболы и способствовали избранию многообещающего нового генерального секретаря ООН [Антониу Гуттереша].

Как во время многомесячных переговоров, так и в быстрых обсуждениях перед голосованиями мы могли яростно спорить по поводу основополагающих вещей, но находили способ выслушать и понять, чего хочет другая сторона. Когда нам двоим удавалось согласовать какой-то план, другие страны тоже начинали идти на уступки, ведь если даже мы договорились, то и им это было по силам.

Думаю, лучше всего я узнавала Виталия тогда, когда нам не удавалось договориться. Через 20 лет после того, как боснийские сербы убили более восьми тысяч мусульманских мужчин и детей в Сребренице, Великобритания предложила принять однозначную резолюцию об осуждении этого преступления. Очень скоро стало ясно, что Путин, надеявшийся на более тесные связи с Сербией, хотел помешать Совбезу назвать это «геноцидом». Мы с Виталием несколько дней работали вместе над версией текста, которую мог бы одобрить его президент. Утром перед заседанием Виталий с трудно скрываемым разочарованием прислал мне письмо: «Не вышло». Он наложил вето на резолюцию.

Широко известно, что Виталий Чуркин шесть раз накладывал вето на резолюции по Сирии, но мало кто знает, что именно Виталий отчаянно (и, как оказалось, безуспешно) пытался добиться внесения изменений в тексты [резолюций], чтобы их могла бы одобрить Москва.

Хотя Чуркин публично представлял позицию Путина, он также верил во взаимоотношения между двумя нашими странами. Когда госсекретарь США Джон Керри и министр иностранных дел России Сергей Лавров пытались создать совместную контртеррористическую группу по Сирии, Виталий всеми силами поддерживал взаимодействие. Даже после провала инициативы он призывал возобновить переговоры.

Даже если наши позиции были невообразимо далеки, мы всегда отвечали на звонки друг друга. Когда я просила его о встречах с сотрудниками гуманитарных организаций, чтобы они рассказали об увиденных зверствах (в том числе совершенных российскими войсками), он обычно обещал прийти сам или прислать высокопоставленного члена российского представительства в ООН. Когда в Сирии пропадали журналисты или правозащитники и я просила его через российского посла добиться помощи от правительства Башара Асада, он часто обращался ко мне за дополнительными деталями, чтобы отслеживать ход дела.

Несмотря на то что отношения между нашими странами ухудшались, а на наше время пришелся сильнейший спад, у нас с Чуркиным было много общего. Мы оба очень любили спорт; единственный раз, когда мне не удалось до него дозвониться, был во время борьбы россиян за олимпийскую медаль. Мы приглашали друг друга на игры (он предпочитал хоккей и теннис; я люблю бейсбол, но мне не удалось убедить его в том, что это интересный вид спорта, так что мы ходили на матчи НБА).

Они с женой Ириной обожали театр. Когда я пригласила группу постпредов на [фестиваль] «Шекспир в парке», он первый вскочил со своего кресла, чтобы устроить стоячую овацию. На «Гамильтоне» он заваливал вопросами о Конституции моего мужа, который является профессором права. Я показала ему сериал об эпохе холодной войны «Американцы», который он высмеял как «немного глупый», но продолжал смотреть взапой.

Я позвала их с Ириной в гости к моим родителям на День благодарения; он единственный из коллег по ООН, кто побывал в нашей ирландской обители. Во время одной из последних встреч с глазу на глаз он загорелся идеей после отставки вместе преподавать в магистратуре, причем поменявшись ролями — чтобы каждый представлял позицию оппонента.

Виталий посвятил всю свою карьеру защите страны, культуру и традиции которой он ценил. Хотя он никогда не говорил мне об отношении к своему президенту, мне казалось, что он ценит то, как Путин восстановил важность России на международной арене — но предпочел бы мирные методы. Насколько мне известно, он никогда не думал о том, чтобы сложить полномочия в знак протеста против ужасных действий Путина. Но важно понимать, что, даже если бы он так поступил, его скорее всего сменил бы человек, который менее готов к компромиссу. Это только ослабило бы возможности ООН по распространению мира и стабильности и подорвало бы отношения России и США.

Пока все мы, дипломаты, приходили в ООН и уходили, одна величина оставалась постоянной: Виталий Чуркин был и грозным противником, и заботливым другом, и, конечно, отчаянным защитником России — страны, которую он обожал и ради которой старался. Чтобы восстановить отношения наших стран, американцам не нужно поступаться своими принципами. Надо твердо стоять на своем, не забывая о человечности тех, с кем мы яростно спорим.