«Плохому человеку просто так четыре года не дадут» Интервью предпринимателя и фигуранта дела «Кировлеса» Петра Офицерова

В Ленинском районном суде Кирова 5 декабря вновь начнут рассматривать уголовное дело о хищении средств компании «Кировлес». Обвиняемые — оппозиционер Алексей Навальный и предприниматель Петр Офицеров. Они уже были осуждены по этому делу в 2013 году, получив соответственно пять и четыре года условно. В феврале 2016-го Европейский суд по правам человека признал приговор неправосудным; 17 ноября президиум Верховного суда РФ отменил приговор и отправил дело на новое рассмотрение. Журналистка «Медузы» Саша Сулим поговорила с Петром Офицеровым накануне его отъезда в Киров на новый суд.

— Как вы восприняли новость об отмене приговора?

— У меня есть такая формулировка: «Это лучше, чем было, но хуже, чем должно быть». Приговор должны были отменить — и все, а его отменили и назначили новое рассмотрение. Не могу сказать, что это меня удивило: просто так они, конечно, не могли его отменить. 

Пока в моей жизни ничего не изменилось. Как и раньше, я [как условно осужденный] дважды в месяц отмечался в уголовно-исполнительной инспекции. Что будет после 5 декабря, пока сказать сложно.

— Добиваться отмены приговора в ЕСПЧ было вашим личным решением или локомотивом этого процесса оказался Алексей Навальный? Не секрет же, что для него отмена судимости означает еще и то, что он теперь сможет баллотироваться. Выглядит так, будто он был заинтересован в отмене приговора больше, чем вы. 

— Если это выглядит так, то и ладно. Но я сам решил обратиться в ЕСПЧ для того, чтобы с меня сняли судимость. Шутка про уголовника, конечно, веселая, все мои родственники и друзья постоянно подшучивают надо мной: «Прячьте кошельки, Петр пришел». Но у меня в семье не было судимых, особенно по таким статьям, и я не хочу начинать эту традицию. Тем более, что я ничего не совершал.

В отношении ЕСПЧ мы, конечно, координировали наши действия с Алексеем, но даже если бы он не стал подавать жалобу, я бы все равно это сделал. Это вопрос репутации. Да и вообще, правильно доводить все до конца, даже понимая, что сейчас нам нельзя зарекаться ни от какого расклада. Совершенно непонятно, сыграет ли новое рассмотрение нам в плюс или в минус, но добиваться отмены приговора — это единственно правильное решение.

— То есть вы не исходили и не исходите из принципа: дали условный срок и, слава богу, хоть в тюрьму не посадили?

— А за что условный срок? За то, что ничего незаконного я не совершал? Я считаю, что нужно бороться до конца, насколько это возможно, пока это имеет смысл.

— Как это вообще — жить с судимостью?

— Условный срок доставляет определенные неудобства. Например, нельзя никуда выехать из страны — вообще никуда. От этого моя семья сильно напрягается, потому что без меня они ехать не хотят, да и с маленькими детьми это неудобно, а я не могу поехать. Посещение инспекции два раза в месяц занимает много времени, она находится в центре города, а я живу далеко за МКАДом; чтобы съездить туда отметиться, уходит целый день: три часа туда, три часа обратно. 

Есть и другие ограничения: нет возможности взять кредит, например. Но, конечно, это все преодолимо и несравнимо с тем, что бы было, если бы мы оказались в тюрьме. С точки зрения моего окружения, никаких проблем не возникло, ведь данная судимость как знак качества: плохому человеку просто так четыре года не дадут, а хорошему — легко.

— Вы поддерживали все это время отношения с Алексеем Навальным?

— Насколько это было возможно. Просто он очень занят, я тоже довольно занятой человек. Наши графики редко пересекаются.

— Но отношения ваши не изменились?

— Нет. Они у нас в этом плане довольно ровные.

— Пока Минюст не перечислил Навальному компенсацию, присужденную Европейским судом по правам человека, он говорил, что не поедет в Киров на новое рассмотрение. Вы тоже получили компенсацию? Ездить туда планируете?

— Суд — дело затратное. А власть вообще не интересует, есть у тебя деньги или нет. Все, что Минюст был обязан нам выплатить, он выплатил. Но ездить пришлось бы, даже если бы этого не произошло. Вообще, на суды стоит ездить.

— А штраф в 500 тысяч рублей, который вы выплатили по решению суда, вам вернули?

 — Пока нет, но должны вернуть. Нужно будет пройти еще специальную процедуру. Пока есть только компенсация, без штрафа. А штраф, даже если и вернут, то 500 тысяч рублей в 2013-м году и сейчас — это разные деньги.

— У вас есть какой-то прогноз по поводу нового приговора?

— Прогнозировать можно погоду или мутации мушек дрозофил, — там есть хоть какая-то логика. А наше российское правосудие непрогнозируемо. Потому что, во-первых, это не правосудие, а во-вторых, я думаю, что решение будет приниматься в последний момент, перед вынесением приговора. Думаю, что даже судьи будут его читать с удивлением. 

По логике нас и в 2013-м не должны были сажать. Если бы тогда дали условку, мы бы вернулись грустные домой: никаких встреч на вокзале, никаких митингов у Госдумы — ничего не было бы. А нас сначала посадили, следующим утром изменили меру пресечения и выпустили — опять-таки, нелогично. В этом деле логики не было с самого начала.

— Чем отличается ваше сегодняшнее состояние неопределенности от того, что вы переживали перед вынесением первого приговора летом 2013 года?

— Я там уже был и знаю, как это будет. Прошло уже три года, за которые я успел привыкнуть к тому, что получил условный срок, что в любой день за мало-мальский проступок можно опять попасть за решетку. Когда еще мы ездили на первые заседания, я верил в правосудие, верил в логику. Хоть мне тогда все и говорили: «Да ты не парься, посадят тебя». Я долго не верил. А сейчас я знаю, что точно могут, и поэтому переживаю гораздо меньше.

— Алексей Навальный сказал, что подает жалобу на судью Сергея Блинова, который вынес приговор по делу «Кировлеса». Вы поддерживаете его решение?

— Если то, что Алексей затеял против Блинова, укладывается в рамки сегодняшнего законодательства, то я, конечно, за. Закон должны соблюдать все и, в первую очередь, судьи. Если Блинов может быть наказан по закону, то это должно случиться. Ведь он изначально выносил несправедливый, незаконный приговор, заранее об этом зная. Конечно, он должен понести ответственность.

— Вы не считаете его винтиком в огромной системе, от которого ничего не зависело?

— Не бывает винтиков. В данном случае каждый принимает решение сам, делать хорошо или делать плохо. Если человек принимает решение, что для него допустимо нарушать закон, допустимо трактовать букву закона в своих интересах — для новой должности, для новой квартиры или переезда в областной центр, — то это не винтик, это умышленное преступление.

— На эти несколько лет, что прошли с момента вынесения первого приговора по делу «Кировлеса», вы пропали из публичного поля, а сейчас вам снова приходится в него возвращаться. Какие эмоции вы испытываете по этому поводу?

 — Я и в прошлый раз не с большим желанием в это публичное поле попал. Просто получилось, что пришлось там оказаться. Сейчас все начинается снова, но сделать ничего я с этим не могу, как с погодой. Можно на дождь сердиться, а можно его воспринимать просто как дождь. Этот процесс в моей судьбе действительно как дождь, который идет и который надо просто переждать.

— Изменилось ли ваше отношение к процессу по делу «Кировлеса» спустя три года?

— Не думаю. Накал эмоций снизился, потому что прошло уже много времени. Кстати, после него у меня появились новые друзья, среди них много журналистов, что интересно. Еще очень приятно удивляет, что люди до сих пор помнят, иногда подходят на улице и что-то говорят хорошее. Кто-то говорит «спасибо», говорят, что болели за нас, очень переживали. В эти моменты я сильно смущаюсь, даже и не знаю, как реагировать, просто стою, глупо улыбаюсь и краснею до кончиков ушей.

— Как суд и приговор сказались на вашем бизнесе — вы же специалист по продажам?

— В 2013-м доходы упали в несколько раз, потому что я не работал, а ездил по судам или ожидал их решений. Ключевая проблема заключалась в том, что я не мог составлять свой график, не мог ответить клиентам, буду я с ними работать или нет. А потом появилось очень много заказов от разных компаний, причем от российских производителей. Бывали и случаи, когда клиент отказывался работать из-за всей этой истории, но их было крайне мало.

— Как они объясняли свой отказ?

— Например, со мной очень хотела работать одна компания из Ростова. Я говорил, что у меня не будет возможности приехать к ним в ближайшие три месяца. Но они очень настаивали, и я в итоге нашел время. Согласовали дату. Проходит день, они звонят и говорят: «Мы тут посмотрели, вы, оказывается, тот самый Офицеров. Мы не можем. У нас руководство не согласится». 

Таких случаев было еще три или четыре за эти годы. Люди, которые со мной работают, знают меня, в первую очередь, как консультанта, как специалиста по продажам. О том, что я как-то связан с Навальным, большинство узнает только к концу проекта.

— В одном из интервью вы рассказывали, что когда закончился суд, к вам стали обращаться государственные компании…

— Не совсем так. У нас же очень много компаний принадлежат людям во власти. Бывало, что какой-нибудь региональный производитель приглашает меня к себе, я приезжаю, а потом оказывается, что эта компания принадлежит какому-нибудь сенатору, например. И вот приезжаешь так, а он приходит, поздоровается, чай-кофе с тобой выпьет. В первые годы таких заказов было довольно много. Некоторое время после суда ко мне был даже повышенный интерес.

— То есть дело «Кировлеса» стало для вас своеобразной рекламой?

— Любое упоминание в прессе, кроме некролога, всегда плюс.

— А каким бизнесом вы после суда занимались?

— Один из проектов — «Школа поставщика», работу над ним я начал еще во время процесса. Пока он не столь масштабен, как я хотел бы, но свои задачи выполняет. Это система дистанционного обучения, интернет-образование специалистов по продажам. Сегодня там есть семь курсов, и то, чем я особенно горжусь, — база данных по решениям. Это своего рода википедия по решениям деловых задач в области торговли. Там можно найти ответ на любой вопрос. Сегодня у нас учатся около тысячи участников, каждый из которых должен постоянно делиться своим опытом: описывать ситуации, предлагать различные идеи по увеличению продаж. 

— Кризис как-то на вашу работу повлиял?

— Знаете, в чем соль? Россия все равно остается страной возможностей. На многих рынках у нас очень маленькая конкуренция, и если подходить к этому технологично, то можно хорошо работать и зарабатывать. Поэтому, если есть желание, в России можно делать бизнес, и довольно неплохо. 

Единственное, чего у нас нет — это уверенности в завтрашнем дне. То, что ты сегодня сделал, завтра могут отобрать, а тебя, например, в тюрьму посадить. Это как будто у тебя постоянно в кармане граната, в которой нет чеки, и ты не знаешь, взорвется она или не взорвется. То есть риски у нас максимальные, но по сравнению с Европой и другим миром результаты могут быть гораздо выше.

— Разбирательство по делу «Кировлеса» как-то добавило вам опыта в ведении бизнеса? 

— В этом плане мало что изменилось. И до дела «Кировлеса» я знал, что если в России ваши материальные активы кому-то понравились, бизнес могут забрать. Поэтому я и занимаюсь услугами: они мало кому интересны, потому что это довольно емкий бизнес — с точки зрения трудозатрат. Все мои активы, включая, кстати, [фигурировавшую в деле «Кировлеса»] «Вятскую лесную компанию», были и есть абсолютно белые. Но, как показало дело «Кировлеса», то, что ты белый, не означает, что тебя не посадят.

— Когда-то вы говорили, что рассматриваете возможность баллотироваться в Мосгордуму или Госдуму. Если все будет хорошо, и вас оправдают, будете ли вы заниматься политической деятельностью? 

— Я уже занимался политикой, и довольно долго — когда был в «Яблоке». В 2003 году я принял для себя решение уйти из политики, а три года назад она пришла ко мне сама. В общественной жизни я участвую: помогаю кому-то советом, кому-то деньгами. Но политикой я сейчас заниматься не хочу.

— Почему?

— Во-первых, я обещал родным. А потом, еще в 2003 году для меня это стало неинтересным по ряду причин. Заниматься политикой в нашей стране — все равно, что толочь воду в ступе. Проблема нашей страны не во власти, а в том, что большая часть населения сознательно хочет всего того, что мы вокруг нас видим. Чтобы заниматься политикой, нужно перевоспитывать людей. А я этим и занимаюсь в той сфере, в которой хорошо разбираюсь — в области бизнеса. Я помогаю компаниям стать эффективнее, переходить на другой уровень — в этом я вижу свою цель. Когда компания становится лучше, то лучше становится и людям, которые в ней работают. Помогать им — довольно интересная работа. А выступать с политической трибуны я не хочу.

— Как вы говорите со своими детьми о деле «Кировлеса»?

— У меня же только двое взрослых детей, которые понимают, что происходит. Старшим сейчас 24 и 19, а самому старшему из младших — 10 (у Петра Офицерова пятеро детей — прим. «Медузы»). Он понимает все только в общих чертах. А старшие дети мною гордятся. Если у них есть возможность где-то об этом рассказать, то они всегда ее используют.

— Чем они занимаются?

— У старшего сына — собственный бизнес, а дочка поступила в этом году в институт.

— Вы не хотели отправить ее учиться за границу?

— Пока нет. У меня специфический подход к образованию. В 18 лет человек не способен определить то, чем он хочет заниматься, поэтому сейчас тратить время, силы, деньги на то, чтобы отправить ее учиться за границу, я посчитал не совсем верным. Поэтому пока она учится в России. То образование, которое она здесь получит, в любом случае будет полезно, а дальше она уже сама будет решать.

— Повезете ли вы с собой в Киров сумку с необходимыми вещами на случай ареста?

— В этот раз не повезу. Я поеду с обычным чемоданом.

— Есть уверенность, что вас не станут все-таки арестовывать на первом заседании?

— Вероятность того, что нас в зале суда арестуют в понедельник, конечно, минимальная, но не нулевая. С точки зрения логики, им нужно закрыть это дело и забыть про него, но мы же в России, а это страна возможностей.