«Сразу было понятно, что „Норд-Ост“ мне не простят» Интервью лишенного адвокатского статуса Игоря Трунова

В среду, 21 сентября, Адвокатская палата Московской области лишила статуса известного российского защитника Игоря Трунова — с формулировкой «за нарушение норм профессиональной этики». Это решение приняли после того, как Трунов публично высказался о коррупции в адвокатском корпусе — и о том, что председатели «большинства палат в России» занимают свои посты по четыре срока, тогда как по закону могут только два. В интервью «Медузе» Трунов напомнил, что был адвокатом по многим громким делам — и именно за это, по его словам, он мог лишиться своего статуса.

Игорь Трунов в 1990-х работал заместителем начальника хозяйственного управления администрации президента России. В 1995 году был осужден на шесть лет за мошенничество с приобретением квартир. В 1998-м добился оправдания в кассационном суде. Тогда же окончил юридический факультет Краснодарского государственного университета, а через два года защитил диссертацию. 

Адвокат всегда выбирал громкие дела, которым гарантировано внимание СМИ. Первым крупным делом Трунова стал процесс, связанный со взрывами жилых домов в Москве в 1999 году. Тогда адвокату удалось добиться компенсации физического ущерба некоторым потерпевшим. Трунов представлял интересы пострадавших в результате теракта в Театральном центре на Дубровке (во время мюзикла «Норд-Ост») — 41 из 86 истцов получил тогда выплаты от 2,7 до 75,4 тысячи рублей. Следующее громкое дело Трунова связано с обрушением купола в «Трансвааль-парке», адвокату удалось добиться удовлетворения трех исков пострадавших на суммы от 70 тысяч до 1,3 миллиона рублей. Во второй половине нулевых Трунов был адвокатом родственников погибших в нескольких авиакатастрофах; затем представлял родственников погибших после теракта в аэропорту Домодедово в январе 2011-го. В 2015-м и 2016-м представлял в суде родственников погибших в катастрофе А321 в Египте и в крушении самолета компании FlyDubai в Ростове-на-Дону.

— Расскажите подробнее о причине, по которой вас лишили адвокатского статуса. Насколько она серьезна — можно ли лишить адвоката его статуса за слова, произнесенные вне зала суда?

— Кодекс профессиональной этики, на основе которого разбираются дисциплинарные производства, касается исключительно профессиональной деятельности — юридической помощи клиентам, участия в судопроизводстве, в следственных действиях. Мне же вменили в проступок слова, произнесенные на пресс-конференции, где я выступал как руководитель Общественного адвокатского всероссийского объединения. Эта организация, зарегистрированная в Минюсте, занимается контролем руководства адвокатского сообщества, разработкой законодательных поправок и прочей борьбой со всеми теми пороками, которые есть в адвокатуре. Я давал пресс-конференцию как публичное лицо, но рассматривали мое высказывание как выступление профессионального адвоката — по жалобе другого адвоката.

Подобные [дисциплинарные] процедуры действительно существуют, но они должны касаться правоотношений. Если один адвокат оскорбил другого в суде, пострадавший может написать жалобу. И это будет абсолютно правильно: в суде нужно держаться этично и не позволять себе грубостей. Но здесь разговор шел о системных вещах. Я говорил о коррупции, о нарушении финансовой дисциплины, о недостатках в законе, в который пришло время вносить правки, потому что он формирует пространство для злоупотреблений. Все это посчитали дискредитирующим адвокатуру, то есть не исправляющим пороки, а дискредитирующим. Получается, что виновны не те, кто закон нарушает, а виновен я, потому что говорю об этих пороках.

— Обвиняли ли вы в своей речи кого-то конкретно или это была общая критика?

— Я упоминал фамилию президента подмосковной областной палаты [Алексея] Галаганова и говорил о том, что по закону занимать пост главы палаты можно не более двух сроков. Но Галаганов руководит уже четыре срока, а если быть точным — 28 лет. Просто до принятия закона о двух сроках он уже был президентом. В этом контексте я и упомянул его фамилию, с конкретными указаниями того, что нарушено. А также сказал о том, что подобное нарушение есть почти в 60 палатах — и что правозащитник, нарушающий закон, это нонсенс.

— Если основания для лишения вас адвокатского статуса кажутся вам сомнительными, как вы тогда объясняете действия адвокатской палаты?

— Длительное время я был костью в горле по многим громким делам. По «Норд-Осту» я требовал возбуждения уголовного дела в отношении должностных лиц, которых я считаю виновными в том, что погибло такое количество людей. Я требовал расследования по «Трансвааль-парку», потому что на момент обрушения он принадлежал сильным мира сего. Я требовал привлечения к ответственности по взрывам в Домодедово и так далее. Я остро ставил вопрос о гибели людей на железной дороге и говорил, что ответственность за безопасность лежит на руководстве. 

У сильного адвоката, как правило, сильные оппоненты. В суде эти оппоненты ничего мне противопоставить не смогли и выбрали вот такой косвенный подход. Кто конкретно за этим стоит, аукнулся мне «Норд-Ост» или еще какое-то дело, пока сказать сложно, но то, что в основе лишения меня статуса лежат не только адвокатские претензии, это абсолютно ясно. А те основания, которые были обнародованы, достаточно слабы, я бы даже сказал, что их просто нет. Плюс ко всему уже истек срок привлечения за данное нарушение.

— Почему же вас лишили адвокатского статуса именно сейчас, а, например, не десять лет назад или раньше, когда шло рассмотрение дела «Норд-Оста»?

— Наверное, произошло какое-то накопление — или наконец получили добро откуда-то и приняли решение действовать. Охота на меня идет давно, еще в начале 2003-го мне устроили пристальную проверку диплома о высшем образовании. И ведь никто тогда не упоминал, что юридический факультет был моим вторым высшим образованием: на тот момент я уже был кандидатом экономических наук. И когда я получал второе высшее, то просто досдавал разницу по системе экстерната. Общие теоретические предметы мною уже были сданы, и смысла сдавать их второй раз не было. Но тогда везде выискивалась искусственная подоплека, тень на плетень наводили и писали: «От комментариев Трунов отказался». А я никогда не отказывался от комментариев, просто если бы у меня спросили, то вся их красивая история тут же бы разлетелась. По моему диплому в Краснодарский университет даже выезжала бригада сотрудников Московского уголовного розыска во главе с полковником — настолько серьезными были раскопки. Но они ничем не кончились. 

Сразу было понятно, что «Норд-Ост» мне не простят. Вопрос был только — когда. Думаю, что недоброжелатели ждали, когда станет тихо, когда я стану серым адвокатом и со мной будет легко расправиться. Но оно все никак не стихало. У нас страна ведь живет от катастрофы до катастрофы. Поэтому адвокат, помогающий потерпевшим, находится в постоянной, ежедневной агонии. У нас всегда что-то происходит, что-то взрывается, кто-то погибает. При этом — везде несправедливость по отношению к потерпевшим. Им или денег не дают, или виновных отмазывают.

— Почему из всех ваших громких дел — а их было немало — вы говорите именно о «Норд-Осте»? Именно там были задействованы самые крупные или опасные игроки?

— С одной стороны, самые крупные игроки, с другой, мне удалось тогда добиться очень болезненного для Российской Федерации решения — ее обязали возбудить уголовное дело в отношении тех, кто проводил контртеррористическую операцию, а это руководство всей правоохранительной системы практически. Когда Российская Федерация отказалась возбуждать это уголовное дело, я написал в Совет Европы о том, что РФ не выполняет судебные решения. Я наступил на большое количество мозолей — тот же теракт в Домодедово. Это тоже знаковая история, и оттуда могли прийти определенные последствия.

— А что в этих резонансных делах было для вас лично самым важным — создание шума или адвокатский долг?

— Главное для меня было решить системные проблемы. Одной из своих заслуг я считаю то, что сейчас семьям жертв авиакатастроф выплачивают два миллиона рублей, а не десять копеек, как было раньше. Когда мы вели наше первое дело об авиакатастрофе, ничего не было регламентировано. Зато в процессе по крушению самолета под Донецком (Трунов представлял интересы родственников погибших после взрыва, совершенного террористкой-смертницей, на борту самолета, летевшего из Москвы в Сочи 24 августа 2004 года — прим. «Медузы») мы добились в суде выплат от 50 тысяч рублей до полумиллиона.

Я неоднократно обращался в Госдуму с предложениями внести необходимые поправки, и в итоге сумма два миллиона рублей появилась в нашем законодательстве. Сейчас моя цель — дожать до Монреальской конвенции: чтобы выплаты авиакомпании доходили до 26 миллионов — в случае гибели человека. Это станет серьезным рычагом по обновлению авиапарка: летать на старых самолетах при большом лимите страхования невозможно, страховые компании на это просто не пойдут.

Вот сейчас у Межгосударственного авиационного комитета (МАК) убрали определенное количество полномочий — это тоже я считаю своей заслугой. Я обнаружил, что МАК обладает дипломатическим иммунитетом, пользуется финансированием из госбюджета, а решения и поступки его сотрудников неподсудны, — и добился перераспределения функций комитета.

И таких вещей довольно много. Я работаю над тем, чтобы закон о борьбе с терроризмом заменили на закон о противодействии терроризму. У меня, совместно с руководством ФСБ, ФСО, ведущими учеными в правоохранительной системе, вышло по этой теме пять книг, так я внес свою лепту в разработку нового закона. Не скажу, что он совершенен, но это определенное поступательное движение вперед.

— Что вы будете делать сейчас? Возвращать адвокатский статус?

— 22 сентября в «Национальной службе новостей» мы проведем пресс-конференцию и по пунктам расскажем, что будем делать. Не хочу эту тему озвучивать, иначе на пресс-конференцию никто не придет.