«Мне популярно объяснили, что директором мне не быть» Борис Мездрич — об успехах РПЦ, Новосибирской опере и жизни после «Тангейзера»

Один из самых громких скандалов в театральном мире за последние годы произошел в Новосибирске: весной 2015 года РПЦ подала в суд на режиссера спектакля «Тангейзер» Тимофея Кулябина и директора Новосибирской оперы Бориса Мездрича за оскорбление чувств верующих. Несмотря на то, что суд оправдал обоих, Минкульт уволил Мездрича и назначил на его место Владимира Кехмана, бывшего гендиректора Михайловского театра. Кехман первым делом убрал спектакль из репертуара. Борис Мездрич за полтора года так и не устроился на работу ни в один театр. В интервью театральному критику Алле Шендеровой бывший директор Новосибирского театра оперы и балета рассказал, как ему удается обходить негласный запрет на профессию, почему и как закрывали «Тангейзер», а также что такое финансовая цензура.

— Борис Михайлович, что у вас происходит? Где вы сейчас работаете и чем планируете заниматься в следующем сезоне?

— С конца января 2016-го я работаю в Москве, в должности профессора Института современного искусства. Это один из первых негосударственных вузов, он существует уже более 20 лет. Я читаю для режиссеров, актеров и менеджеров «экономику впечатлений» — так называется мой курс. Параллельно готовлю проекты для работы генеральным директором продюсерского центра ИСИ. Создать его — наша совместная идея с ректором Ириной Сухолет. Центр нужен для того, чтобы студенты глубже входили в профессиональную среду, чтобы их спектакли ставились на живой сцене. У меня такая практика была и в Театре имени Федора Волкова в Ярославле (Борис Мездрич был директором этого театра с 2008 по 2010 годы — прим. «Медузы»), и в Новосибирске. 

За последние четыре года, которые я работал в Новосибирском оперном, мы выпустили три оперных спектакля на камерной сцене и один мюзикл на нашей громадной сцене. Это были студенческие работы, сделанные совместно с Консерваторией. И это вызвало очень большой интерес. Потом возникла идея провести в нашем театре фестиваль дипломных оперных спектаклей — БТР, «Будущее театральной России». [Премьер-министр России] Дмитрий Медведев, которому я рассказал эту идею во время совещания в Йошкар-Оле, поручил Минкультуры провести такой фестиваль в 2015-м. Мы выполнили всю подготовительную работу, сформировали афишу, но потом произошли известные события.

— Когда год назад вам предложили стать директором «Гоголь-центра», вы отказались. Это произошло в результате звонков из Минкульта?

— Не буду называть имени, но человек, имеющий возможности и право в системе, популярно объяснил мне, что директором мне не быть — из этой идеи ничего не выйдет. И, стало быть, не надо затевать. Иными словами, меня попросту отжали.

— Он объяснил, что не получится, или чем-то пригрозил?

— Нет, угроз не было. Мы же интеллигентные люди.

— За прошедший год вслед за вами работу потеряли несколько хороших театральных директоров, в том числе, совсем молодые. Но на их счету и близко не было никаких «Тангейзеров». Стоит ли молодую генерацию директоров уничтожать просто за то, что они не нравятся чиновникам?

— Если ситуация в плане свободы творчества и поляризации общества не улучшится, а она в ближайшее время не улучшится, то чиновникам надо заранее посадить на ключевые места тех, с кем удобнее договариваться. У нас же в обществе это генеральная проблема — мы с китайцами и японцами можем договориться быстрее, чем друг с другом. Почему в Новосибирске все так случилось? Потому что здесь мощнейший интеллектуальный центр — Академгородок, оказывающий большое влияние на общественную жизнь. Но не меньшее влияние имеет теперь и другая часть общества — все, что связано с РПЦ. Поскольку в государстве ослаблены функции регулирования социальной температуры, то они перетекают к РПЦ. И сейчас у РПЦ происходит некое «головокружение от успехов» — мы наблюдаем рост их претензий на то, чтобы контролировать все стороны жизни общества. 


И вот, меньше, чем через год после «Тангейзера» мы видим прямое намерение патриарха форсировать события. Выступая на Высшем церковном совете, он заявил: «Сегодня Церковь живет в условиях свободы и, как любое общественное объединение, имеет право на выражение своей позиции. И тем, кто пытается нам сказать: „Занимайтесь своим делом, а театр, кинематограф, изобразительное искусство, музеи, современные выставки вас не касаются“, — мы должны со смирением, но и с твердостью сказать: „Нет, это не так, потому что все то, что называется якобы искусством, но на деле искусством не является, оказывает воздействие на человеческие души и сердца“». Нет ли здесь попытки установления духовной цензуры?

— У меня есть курьезный опыт: я недавно читала лекцию об использовании видео в современном театре. И вот я показываю отрывки из спектакля Яна Фабра «Власть театрального безумия», где под музыку Вагнера танцуют двое голых мужчин в коронах. Дело происходит за пять минут до конца лекции, после которой, как выяснилось, в том же зале транслировался футбольный матч. Футбольные болельщики зашли в зал, сфотографировали экран и отослали снимки хозяину площадки, сказав, что в его учреждении показывают порнографию. То есть запрос на цензуру сегодня есть и «снизу».

— Вы правы, технология одна и та же. В случае с «Тангейзером» первыми письма в прокуратуру написали митрополит и генерал-майор полиции, которые не видели спектакль. И была еще одна давняя выпускница Консерватории, которая посмотрела полтора действия, — и чувства ее оказались оскорблены. Она шла как свидетель со стороны прокуратуры. Или, например, ставший знаменитым постер из нашего спектакля — его же просто вынули из контекста. И тут же сообщили куда-то: в нашем случае — в прокуратуру и губернатору. Это очень опасная ситуация. Она была в Советском Союзе, когда существовало две морали: мораль до шести вечера и после шести.

— Вы были в оперном театре после последнего ремонта?

— Да, один раз — когда умерла Лидия Ивановна Крупенина, балерина, народная артистка СССР, наша икона. Я ходил с ней попрощаться. Я читал в интервью министра Мединского (интервью, опубликованное на сайте ТАСС 27 апреля 2016 года — прим. «Медузы»), что назначенный директором театра Кехман в кратчайшие сроки сделал ремонт. Мединский уточняет, что сам он в театре не был, но те, кто видел, говорят ему, что «теперь стало намного лучше».

— В том же интервью министр говорил, что обещает в июне съездить в Новосибирск.

— На сегодня он пока так и не приехал. Он вообще за четыре с небольшим года работы министром ни разу не был в Новосибирске. А Новосибирск, между тем, после Москвы и Питера третий город по числу федеральных учреждений культуры. Мединский говорит, как хорошо сделан ремонт, в тот момент, когда районный суд Новосибирска решает оштрафовать Кехмана на 100 тысяч рублей за нарушение предметов охраны федерального памятника культуры и архитектуры — здания театра. Этот документ действует и сейчас. Заменены люстры, мебель, покрытие пола — это все охраняемые предметы. Ремонт сделан без экспертизы, без разрешения органов охраны памятников культуры. 

Получается, министр культуры фактически легитимизирует нарушение федерального закона, подтвержденное судом, — то самое нарушение, которое совершил господин Кехман.
 Если фотографию нижнего фойе в его теперешнем виде загнать в поисковик Google, тут же выпадают аналоги: казино в Лас-Вегасе и какой-то известный турецкий отель. И это — сохранение исторического облика театра, открытого сразу после Победы — 12 мая 1945 года? 


— Как вам кажется, чью волю выполняет министр культуры?

— Это сложный вопрос. Смотрите, есть реакция профессионального сообщества — сильнейшая за последнее время. Табаков, Калягин, Фокин, Волчек, Черняков, Додин, Владимир Юровский, Евгений Миронов, Курентзис. Есть [директор Большого театра] Владимир Урин, который выполнил свое обещание и дал работу режиссеру этого «скандального» «Тангейзера» — Тимофею Кулябину. Есть Марк Захаров, который произнес важные слова. Это все первый эшелон. 

С другой стороны, есть так называемые «православные активисты», которые обвиняют нас в богохульстве. Мы понимаем, что свобода творчества с одной стороны и свобода вероисповедания с другой — это категории, одинаково защищенные Конституцией. Здесь, правда, речь не про вероисповедование, а про оскорбление чувств верующих — оскорбляя чувства, ты как бы нарушаешь свободу веры, так они считают. Эта ситуация сложилась в конце февраля 2015-го — мы о ней узнали из интервью митрополита Новосибирского и Бердского Тихона 16-18 февраля. 


Каковы действия министра? Он устраивает 13 марта 2015 года общественные слушания, причем это уже после суда, прошедшего 10 марта, который оправдал и меня, и режиссера спектакля Тимофея Кулябина. На общественных слушаниях мне дали слово, все было демократично, но выступали в основном люди со, скажем так, процерковными взглядами. Вероятно, решение уже было сформировано. Я думаю, церковь сформулировала запрос, который федеральная исполнительная власть в лице Мединского выполнила, проигнорировав мнение профессионального сообщества. Хотя еще в мае 2014-го Мединский подписал со мной контракт на пять лет.

— Чем вы насолили министру культуры?

— Не знаю. Я с ним до 13 марта 2015 года ни разу не разговаривал.

— Мединский говорил, что дал вам советы, а вы их не выполнили.

— 13 марта я действительно первый раз говорил с ним лично. После общественных слушаний Мединский говорит: пойдем ко мне в кабинет. Прихожу, там были замминистра Аристархов, замминистра Миловзорова и начальник департамента Тарасова (обе впоследствии были уволены — прим. «Медузы») Первое, что спросил министр: сколько вы истратили денег на «Тангейзера»? Я называю цифру, меньше половины которой было субсидировано Минкультом, а остальное — внебюджетные доходы театра. Мединский говорит: значит так, на сумму субсидии надо снизить финансирование театра в 2015 году. 


Тут важно, что «Тангейзер» мы выпускали еще в декабре 2014-го, то есть это деньги предыдущего года, и мы за них уже отчитались. Поэтому я говорю: вы таким образом залезаете в карман работников театра, такого даже в советское время не было никогда, это финансовая цензура в чистом виде. Если эти деньги снимут с субсидии 2015-го, мне надо будет их закрыть внебюджетом. А внебюджет — это добавка к зарплатам сотрудников. Когда я ему это объяснил, он стал говорить немного иначе. А вначале было: это надо объявить, чтобы публично все понимали, что деньги сняты. Потом он сказал — я вижу, что нужно сделать так: в первой сцене, в гроте Венеры, изменить костюмы женской массовки. Перегримировать певца, играющего роль Иисуса. Извиниться перед всеми, кого «вольно или невольно» обидели. И убрать постер (в спектакле использовался плакат — постер к фильму, на котором Иисус был изображен распятым между ног женщины — прим. «Медузы»). Я ему тут же говорю, что насчет постера мы подумаем.

— На спектакле 14 марта постера действительно уже не было — это я свидетельствую как зритель, побывавший в Новосибирске на предпоследнем показе «Тангейзера».

— Да, вместо постера был белый лист… После моего возвращения в Новосибирск министерство стало требовать отчета по исполнению пожеланий министра. Я письменно ответил, что вносить изменения в творческое решение, тем более — закрывать спектакль и извиняться перед теми, кто его не видел, не считаю правильным. Он теперь говорит, что у меня, мол, хамский тон, якобы я не хотел извиняться перед людьми, с которыми не знаком. Это письмо сохранилось. Тон там жесткий, но хамства в нем не вижу. Оно написано 27 марта 2015-го. А 29-го он меня уволил. Решение, конечно, было принято раньше.

— Как, по-вашему, был шанс разрешить эту ситуацию мирно?

— Мединский мог стимулировать переговоры между театром и новосибирской епархией. В нашей личной беседе я просил его о таком содействии. И я десятки раз говорил публично о том, что готов встретиться с [митрополитом] Тихоном в любом месте и в любое время. Скольких посредников, включая мэра города, вице-губернатора, министра культуры Новосибирской области, я просил об этом. В интервью митрополит сказал: мы направили письма в прокуратуру, пусть она и разбирается, а мы тут ни при чем. И это при том, что на Архиерейском соборе 2012 года было принято решение: если богохульство происходит — предположим, что наш спектакль был богохульством, — есть пять этапов, чтобы урегулировать вопросы. Четыре из них — это переговоры в разном формате.
 

Думаю, Тихон понимает, что нарушил церковные правила, перейдя сразу к обращению в прокуратуру и отказавшись от процесса переговоров. Тут, вероятно, сказалась особенность Новосибирской епархии — Тихон окружен своеобразной группой лиц, которые очень агрессивны. При епархии созданы структуры Народного Собора, их возглавляют очень активные лидеры.

— Хорошо, а кто стоит за Кехманом? Кому он нужен с его одиозным ремонтом и судебными исками?

— В интервью Мединского достаточно много высказываний, которые свидетельствуют о двойных стандартах министра. Ну, например, ситуация с финансированием ремонта здания театра. Что, мало было наших писем по поводу северного фасада театра, из которого позднее такой пиар надул господин Кехман? Министр давал нам деньги по чуть-чуть, мы их реализовывали и делали все поэтапно. Общую сумму, которая необходима на фасад, он позже дал Кехману в течение прошлого 2015 года — 160 с небольшим миллионов рублей. При этом нужно учитывать, что экспертиза и вся проектная документация по капитальному ремонту фасада и прилегающей территории была готова еще во время моей работы. Вы спрашиваете, что и кто за этим стоит? Не знаю.

— Вы готовы прокомментировать решение суда о банкротстве Владимира Кехмана?

— Теперь министру придется решать: выполнить требование закона об отстранении признанного банкротом человека от руководства театром или подойти к этому формально — и тогда Кехман сможет фактически продолжать руководить театром, числясь на должности, условно говоря, осветителя. Зиц-председатель Фунт у Кехмана для Мединского найдется.

 

— Борис Михайлович, расскажите, насколько вам знакома система руководства театрами в других странах — и насколько она коррумпирована?

— Я хорошо знаком с системой репертуарных театров Америки. Не думаю, что она идеальна, во многих случаях российская интереснее. Но коррупции у них нет. У нас 70% — это бюджетное финансирование, если мы говорим о стационарных репертуарных театрах, остальное — внебюджет, то, что театры сами зарабатывают. У них наоборот. У них в драматических театрах порядка 70% — это их заработки. А остальное — многоуровневая спонсорская поддержка, деньги различных фондов. У оперы эта доля, естественно, выше. Меньше всего помогает центральное правительство. У них логика такая: чем власть ближе к театру, тем больше она должна помогать. То есть тот, кто находится в регионе, должен помогать больше, чем тот, кто находится в Вашингтоне. 

Теперь самое интересное. Как происходит распределение денег в комиссии по культуре американского правительства? Они образуют совет из руководителей театров, около десяти человек, а всего там репертуарных драматических театров около 100. Этот совет в течение года проводит распределение грантов по заявкам — при этом в театры, руководители которых входят в совет, гранты не идут. Более того, когда происходит ротация и они выходят из совета, — они еще два года не могут работать в тех театрах, куда при их участии были направлены гранты. Вот такие вещи нам хорошо бы у них перенять.

— Как вы относитесь к новой генерации режиссеров: к Серебренникову, Богомолову, Кулябину, Волкострелову, Александровскому и другим?

— Давайте я назову людей, которых я приглашал, и вы поймете, как я к ним отношусь. Начнем с [оперного режиссера Дмитрия] Чернякова и [дирижера Теодора] Курентзиса, который проработал у нас в Новосибирске шесть лет (Курентзис был музыкальным руководителем и главным дирижером Новосибирского оперного театра с 2004 по 2010 годы. В 2011 году он был назначен на пост художественного руководителя Пермского театра оперы и балета имени Чайковского — прим. «Медузы».)…

— Почему он, кстати, ушел?

— Он ушел в тот период, когда я на несколько лет уехал в Ярославль — возглавлять Театр имени Федора Волкова. Теодор своеобразный человек — чтобы с ним работать, директор должен обладать определенными свойствами характера. После него главным дирижером стал блестящий латышский музыкант Айнарс Рубикис, музыкальный руководитель «Тангейзера», — новое имя для театральной и музыкальной России. Он открыл прошедший сезон Большого театра — дирижировал несколькими спектаклями «Борис Годунов». Тимофей Кулябин поставил у нас первую свою оперу — «Князя Игоря» — она идет до сих пор, номинировалась на «Золотую маску». Тимофею еще 30 не было, когда я его позвал — и не пожалел об этом. Хотя так случилось, что я подписал с ним договор и уехал в Ярославль. Он, кстати, сделал прекрасный спектакль и в Ярославле — «Кармен».


— Как вам кажется, сильный новый театр, который сейчас есть в России и который оценили в Европе — вы, наверное, слышали про успех «Трех сестер» Кулябина на Венском фестивале — все это сейчас закончится в связи с «закручиванием гаек»?

— Конечно, закончится. Вначале будут региональные структуры прижимать. Но еще до этого начнется самоцензура. Директора театров, худруки, молодые — в меньшей степени, но и они фильтр поставят на свои эксперименты, на какие-то новые, острые высказывания — и социальные, и эстетические. Потому что деньги находятся в руках учредителя. А господин Мединский говорит так: «Я вообще не знаю, как решаются вопросы грантов». А через полстраницы — по отношению к [режиссеру-документалисту] Виталию Манскому и «Артдокфесту» — идет высказывание: «Я ему не дам денег, потому что он нарушает основы культурной политики». Честно говоря, Мединскому удалось очень сильно разбалансировать систему — многими кадровыми решениями и всеми этими заявлениями: мы будем давать деньги одним и не будем другим… Финансы у него всегда идут впереди. Повторюсь, это своего рода финансовая цензура.

— В какие театры вы ходите в последнее время как зритель?

— Был в Большом на премьере «Катерины Измайловой» Туминаса — это одно из самых ярких впечатлений. Видел «Дона Паскуале» в постановке Кулябина. На «Золотой маске» посмотрел ярославский «Месяц в деревне». «Сказки Пушкина» Роберта Уилсона — спектакль Театра наций, «Золушка» и «Преступление и наказание» в Московском театре мюзикла. Ну и здесь, в Новосибирске, видел «Три сестры» Кулябина.

— В «Гоголь-центре» не были?

— Собираюсь. Я работы Серебренникова видел раньше, хотя лично с ним не знаком — только по телефону. Вообще, он очень большой придумщик. И, видимо, по характеру похож на Курентзиса. С ним просто нужно нормально разговаривать, все последовательно объяснять. Когда режиссеру нормально объясняешь, что давайте не будем все в один день, а сделаем вот так: ты здесь порепетируешь, потом дальше пойдем, к этому времени приплывет финансирование, мы из него что-то можем выкроить, и так далее, но это уже высший директорский пилотаж. Потом еще очень хорошо дать параллельную работу по изготовлению декораций, чтобы сроки не растягивать. И договариваться с партнерами, с которыми постоянно работаешь. Не мы при партнерах, а они при нас — такой должен быть принцип. Художественная целесообразность — единственный критерий, который все определяет в театре.

— Вот вы говорите, что с режиссером надо договариваться. Может, тогда надо было послушать Мединского — и одеть девочек в первом акте «Тангейзера», а Иисуса загримировать, и спектакль остался бы жить? Вот была бы художественная целесообразность.

— Ну какая же это художественная целесообразность? Мне бы нормальные люди больше руки не подали. Профессионалы, мои коллеги. Никогда. Как можно так вмешиваться в режиссерское решение?

— Вы же сами сказали: надо все последовательно объяснять…

— Да нет, он бы не согласился никогда, это я вам точно говорю. Он потому и режиссер, что за свое держится железно. С допусками небольшими. А те, которые соглашаются, это не режиссеры, это разводящие.

— Каким должен быть, по-вашему, режиссер?

— У него должна быть понятийная база, нюх, чтобы он мог глубоко разбирать пьесу. Это первое. Второе — знание, как построить структуру спектакля. И самое главное. Есть режиссеры разговорного жанра — они очень хорошо расскажут, про что будет спектакль, а когда дело доходит до работы, все сдувается. Я всегда, когда у меня начинаются переговоры с режиссером, выясняю, не такой ли это случай. Естественно, я смотрю все, что он сделал. Не только сам — есть люди, мнению которых я доверяю.

Знаете, мне легендарный директор Омского академического театра драмы — где я работал (Борис Мездрич был директором Омской драмы с 1989 по 2001 годы — прим. «Медузы») — Мигдат Нурдинович Ханжаров рассказывал: вот приходит режиссер к директору и говорит: я хочу вот это поставить, и дает название, которого ты не знаешь и не читал. И если ты садишься, читаешь, тебе интересно, но как бы ты это сделал — непонятно, это, говорил Ханжаров, верный признак, что материал надо брать в работу. Вот это меня никогда не подводило. Никогда.

— О чем вы жалеете как профессионал?

 — О том, что я застал тот период, когда профессиональное достоинство, профессиональная репутация не ставятся руководством ни в грош. Когда высокие профессионалы, к примеру, выдающийся ученый доктор исторических наук, профессор Сергей Мироненко, должен объяснять министру культуры, что руководитель Госархива РФ имеет право на научную работу с документами в этом же архиве — потому что он ученый, а не клерк. А нам ученые не нужны — нам винтики нужны. Раздал деньги и завинтил.