«Я подумал: наверное, будут бить после фильма» Режиссер Василий Сигарев — о зомби и доносах из Минкульта

Василий Сигарев, один из самых заметных современных российских режиссеров, готовится к съемкам новой картины. После психологического кино автор «Волчка», «Жить» и «Страны ОЗ» решил обратиться к жанру зомби-апокалипсиса. По просьбе «Медузы» журналистка Александра Сулим поговорила с Сигаревым о новом проекте про зомби, исцеляющей функции кинематографа, «Стране ОЗ», получившей на «Кинотавре» приз за лучший сценарий, а также о том, почему режиссер не хочет брать деньги Минкульта.

— Работа над фильмом о зомби уже началась?

— В данный момент идет подготовка, но мы начнем с совсем маленького 7-минутного фильма. К сожалению, все будет не так быстро, как хотелось бы. Там только графику нужно делать четыре месяца. Дальше начнем искать деньги под большой проект — полный метр или даже сериал.  

— Сама идея фильма о зомби от Василия Сигарева очень интригует, хоть намекните, о чем будет кино.

— Эта короткометражка станет пробой: пока мы стараемся нащупать этот жанр технологически и стилистически. Фильм будет довольно плотный с точки зрения картинки, ради нее мы его и делаем.

— Можно ли сказать, что ваш киновкус формировался на слэшерах?

— На слэшерах вряд ли, а вот на видеосалонах, да. Потому что слэшеры все-таки попозже появились.

— Значит, интерес к жанру зомби-апокалипсиса возник внезапно?

— Вообще это мой любимый жанр — там помимо ужасов есть огромный социальный пласт. Там и драма может быть спокойно, и еще что-то. Ведь это апокалипсис, прежде всего. И смотреть, что в этот момент происходит с людьми, как они выживают, очень интересно.

— Вы будете проводить какие-то конкретные параллели или возьмете условный «конец света»?

— Думаю, параллели возникнут сами собой, потому что сейчас на Земле много мест, где идет война, люди в подвалах сидят. Там уже случился апокалипсис, здесь и параллелей проводить не надо.

— У героев вашего фильма «Жить» тоже случился апокалипсис.

— Там апокалипсис личный, тут — глобальный. Разница все-таки есть. Здесь я не стремлюсь к натурализму, к правде жизни. Никто из нас все равно не знает, как эти зомби будут выглядеть. Поэтому мы сейчас с гримерами придумываем наших зомби, чтобы это вышло не банально: не так, как мы уже сто раз видели. Хочется что-то придумать свое. Мы там, кстати, с научной точки зрения ко всему подходим. Конечно, все равно будет масса кинематографических допущений, их диктует сам жанр. Да и неохота людей пугать натурализмом, потому что натурализм в такой истории неприятно будет выглядеть. Здесь нужно искать какой-то кинопрорыв.

— То есть вам сейчас интересно развиваться именно в таком — техническом — аспекте?

— Да. Очень хочется сделать то, чего у нас еще не было. Ведь даже самые профессиональные каскадеры привыкли работать на штампах. И каждый раз в общении с ними нужно пробивать эту стену, заставлять людей думать нестандартно. Я вот, например, не очень люблю съемочный процесс. Мне он только в «Стране ОЗ» понравился, потому что было весело. Но здесь появится возможность попробовать что-то технологически новое.

— Раз вы не очень любите съемочный процесс, то какая часть кинопроизводства ваша любимая?

— На самом деле ведь все зависит от того, что снимаешь. Если снимаешь говорильню, то я этот процесс не люблю. А если какую-то историю с машинами, погонями, каскадерами, то должно быть интересно.

— Вообще этот жанр — зомби-апокалипсис — снова входит в моду?

— У этого жанра всегда были и есть настоящие, преданные фанаты по всему миру, которые устраивают разные зомби-монстрации. Даже в России есть фан-клуб. Мы, кстати, хотим этих ребят задействовать для массовых сцен, чтобы их не только менты гоняли, но они еще и хоть раз деньги получили.

— Ваш переход от очень реалистичного, жесткого кино к чистому жанру многих удивляет. Как вы сами это объясняете?

— Я, как любой нормальный человек, не могу всю жизнь проходить в одной одежде, так неинтересно. Снимать все время кино как «Волчок» или «Жить» — психологическое, без каких-то визуальных трюков — скучно. Хочется фильм с большим бюджетом и сложнее технологически. А не так, чтобы поставил камеру и актеры перед ней общаются.

— Можно ли сказать, что ваши первые фильмы выполняли некую психоаналитическую функцию?

— Конечно, да. Все эти темы мучили меня с детства. Но они не только для меня, но и для зрителя должны иметь подобную функцию. Мы показывали «Жить» на психоаналитическом фестивале, и его смотрел целый зал психоаналитиков. У них есть такое понятие «работа горя»: если она не завершена, то человек дальше нормально жить не может. И они сказали, что картину нужно показывать людям, у которых не доработано горе и даже назвали нас «коллегами».

— Когда вы писали сценарий, вы с кем-то консультировались из специалистов, или это только ваши жизненные наблюдения?

— Нет, все из моего личного опыта. Но я ведь делал не лекарство, я снимал кино. Ничего специально в него не закладывал, мне было важно рассказать историю. Пласты должны потом появляться, если история живая. Вот меня часто спрашивают актеры или художники: «Про что мы будем снимать фильм?» Про людей! «А сверхзадача?» Я вообще таких слов не знаю.

— Их же в театральных вузах учили, что обязательно должна быть сверхзадача…

— Неправильно их учили. Сверхзадачу потом пусть критики ищут. Главное — это рассказать историю.

— Удается ли абстрагироваться от историй или трагедий ваших героев? Вот в фильме «Жить» есть очень сильная и одновременно страшная сцена на кладбище, насколько было сложно ее снимать, а потом раз за разом пересматривать на монтаже?

— На монтаже проблем не было, потому что там ты смотришь только на то, как она стилистически работает, а вот на съемках сложно. Помню, когда мы снимали в автобусе сцену с гробами, у меня появилось ощущение, что мы какую-то грань переступаем. Что-то мы не то делаем, мне было реально страшно. Группа обедала как раз, когда мы на кладбище снимали, и в наш настоящий похоронный автобус зашел работник и просто выскочил оттуда. Он подумал, что там настоящие девочки лежат и перепугался. Конечно, есть грани, которые нежелательно переходить, иначе твой фильм перестанет быть искусством. А станет чем-то вроде порнографии, а это уже совсем другой жанр.

— Вы сейчас подсознательно или сознательно от подобных тем уходите?

— Конечно. Обычно уже к концу съемок я понимаю, что здесь все получилось, и меня отпускает. Я снял историю и переболел ей, все.

— Получилось или не получились — вы понимаете уже в конце съемок?

— Обычно да. Ну, только на «Волчке» я не очень понял, потому что это был мой дебют. Первая сборка фильма получилась на два сорок, и я сказал всем: «Поздравляю, мы сняли сериал!» Такое качество ужасное было. Потом как-то ужали, чтобы сериал перестал быть сериалом.

— Как сохранять свежий, незамыленный взгляд, как понять, где еще сериал, а где — уже нет?

— Тебе уже этого не понять, поэтому начинаешь показывать фильм разным людям. Хотя «Страну ОЗ» я смотрел с удовольствием всегда, и у меня ничего не замылилось. Это легкое для меня кино. Я и сейчас его пересматриваю, даже в кинотеатр ходил два раза. Но это у меня только со «Страной ОЗ», до нее я свои фильмы не пересматривал.

— Как вам кажется, какому зрителю особенно понравилась «Страна ОЗ»? Ведь реакция на него была очень разная.

— Не знаю, у меня мама недавно возила фильм в тюрьму, там его три дня смотрели по три раза и просили еще поставить. А я был уверен, что он там не пойдет. Это, кстати, мой первый фильм, который понравился моей маме, она его даже несколько раз пересмотрела, и каждый раз ржет. Хотя я считал, что у нее тоже не пойдет. Думаю, что персонажам вроде барда (Владимир Симонов играет барда Алексея Побердина — прим. «Медузы») такое кино может не понравиться, потому что они прячутся за своими масками. Я заметил, что всякие «обсеры» пишут люди, похожие на комсомольцев: такие молодые люди с одинаковыми лицами, не запоминающимися. Я первый раз в жизни получил столько писем. «Твое кино — говно» недавно прислали. Вообще много гадостей всяких.

— На фейсбуке пишут?

— На электронную почту. Но я не читаю — сразу удаляю, вижу только заголовки, дальше читать смысла нет. Зачем все эти негативные вещи? Только ауру портить.

В Министерстве культуры нам как-то показали пятьсот доносов, которые пришли им на почту с требованием запретить «Страну ОЗ». Даже от Жириновского есть телеграмма. Причем все эти обращения на имя президента написаны, их просто из администрации в Минкульт пересылают. Нам дали немного почитать, люди пишут: «Мы так не живем, мы не такие, мы хорошие». А что им ответить на это можно? Значит, не про вас кино, и все.

— А зачем вам в Минкульте это показывали?

— Продюсер ходила туда получать прокатное удостоверение. Но это нормальная практика для каждого фильма, который у нас выходит. У нас народ любит доносы писать. Я и подумать не мог, что про нас все это пишут.

— Почему современные зрители не хотят смотреть фильмы, которые показывают реальную жизнь, их жизнь?

— Это же обычная история: чем хуже живет общество, тем неправдоподобнее кинематограф. Таков запрос общества, потому что люди действительно живут очень плохо. А весь этот артхаус, социальное, проблемное кино — на него есть запрос в благополучных странах. Нашим же нужны сказочки. Другой вопрос, что мы, создатели этих фильмов, — не лекарство, мы — боль. И никакое кино никогда не сможет стать лекарством.

— Может ли авторское кино приносить деньги его создателям?

— Во-первых, авторское кино должно стоить дешево, а если оно максимально дешевое, то его вполне возможно окупить. Фильм «Коктебель» окупился и до сих пор приносит прибыль. Но если кино стоит миллион долларов, то история уже сложнее, хотя и это возможно. Например, на некоторых фестивалях победители получают денежные призы. 

В целом авторское кино окупить очень тяжело, но ведь оно и не для этого снимается — не для денег. Оно снимается для поиска форм, которые потом буду использоваться в коммерческом кинематографе, каких-то идей, которые коммерческий кинематограф со временем присвоит и начнет зарабатывать на них деньги. Авторское кино — это такая площадка для экспериментов.

— Окупилась ли в прокате «Страна ОЗ»? Были ли у фильма продажи на телевидении?

— Да. Канал ТНТ купил у нас права на два показа. Первый раз они показали «Страну ОЗ» в старый Новый год, а второй пока приберегли. У фильма, кстати, был очень хороший рейтинг, мы даже сами удивились. Еще есть интернет-продажи: они вообще в долгую работают, десять, двадцать лет копейки какие-то могут капать.

— А если сравнить сборы фильма в прокате и прибыль от теле- и интернет-продаж?

— Они примерно одинаковые, ведь когда называют цифры проката, забывают сказать, что половину от этой суммы забирают кинотеатры, около 10-20 процентов забирают дистрибьюторы, минус налоги. В принципе, там остается 3 копейки.

— Ваше поколение режиссеров — Хлебников, Попогребский, да и другие известные российские постановщики — сегодня чуть ли не массово меняют площадку, уходят или в жанр, или на телевидение. Это такая форма побега?

— Мне кажется, что это момент вырастания или перерастания. Даже Коля Хомерики вот снял блокбастер «Ледокол» с крупной российской студией. От него меньше всего этого можно было ожидать, но ведь на самом деле ничего в этом плохого нет. Хотеть, чтобы тебя увидело большое количество зрителей, — нормальное желание для режиссера. Даже когда я фильм «Жить» снимал, все равно о зрителе думал.

— Я читала в каким-то из ваших интервью, что вы у Минкульта просить денег на новый фильм не хотите. Это для вас какой-то принципиальный момент?

— Да, в Минкульт я точно обращаться не буду. Возможно, мы подадим на поддержку Фонда кино, но там если и будет помощь, то только частичная. Министерство культуры, я считаю, должно давать деньги только на дебюты, а дальше просить у них помощи просто стыдно. Вот если Минкульт на дебюты деньги перестанет давать, будет совсем плохо, ведь в неизвестного режиссера мало кто готов вкладывать даже небольшие суммы. 

Кроме того, я против денег, которые не надо возвращать, они расслабляют продюсеров. Поэтому никакого проката у этого кино и нет, им просто не занимаются — незачем. А когда хотя бы часть денег нужно вернуть в тот же Фонд кино, продюсеры начинают работать. Хоть у нас и большие проблемы с прокатом, но при грамотном подходе любое кино может что-то собрать. Эти халявные деньги очень сильно всех расслабляют.

— Вот вы говорите про грамотный подход. Минкульт предлагает ограничить прокат американских фильмов, ввести квоты на российское кино.

— Да, хотят ввести квоту 25%, но ведь примерно столько русских фильмов уже идет в прокате, поэтому это бесполезная история. Если резко ввести квоты, то они просто убьют рынок. Ведь от ограничения проката американского кино пострадают в первую очередь кинотеатры. В стране и так нет залов, многие однозальники закрываются. С другой стороны, сейчас у нас пытаются делать дорогое российское кино, вроде «Викинга» и «Экипажа». Возможно, оно и нужно — для того, чтобы у зрителей появилось доверие к русскому кино. Чтобы люди не думали, что русское кино — это всегда за три копейки. 

Другое дело, что иногда у наших фильмов просто неадекватные бюджеты. Смотришь Михалкова и понимаешь, что он не стоит своих заявленных денег, а вот, допустим, фильм «Хардкор» — там каждая копейка в кадре видна. И он, наверняка, стоит раз в десять дешевле, чем «Утомленные солнцем 2». «Хардкор» — это типичный пример того, как можно взять и за адекватные деньги снять хорошее кино, еще и окупить его за счет международных продаж.

— Вы внимательно следите за кинобизнесом.

— Конечно. Ведь кино — это дорогая история. И вот так приходить к продюсеру — «Дайте мне денег, я вам сейчас сниму» — ничего в этом не понимая, неправильно. За любые деньги нужно отвечать. Если инвестор будет видеть, что ты не просто пришел сделать фильм, а попытаешься вернуть эти деньги, всем станет только лучше. Не хочу, как некоторые, по 10 лет снимать кино, потому что знаю, что чужие деньги нужно экономить. Я всегда говорю, что я экономный. Если понимаю, что в группе кто-то будет воровать, то сразу увольняю. Ведь воруют они из кадра, а кто если не режиссер с продюсером должны защищать кадр.

— Что вы любите смотреть? Может, сериалы какие-то американские или фильмы?

— Я мультики люблю американские. «Южный парк», «Гриффины». «Симпсоны» — довольно прохладно, а вот «Южный парк», наверное, раза четыре пересмотрел. Еще есть сериал «Бывает и хуже» — с удовольствием смотрю. Такое ощущение, что про нас кино. У них, кстати, сериалы сделаны по другим лекалам, не то что фильмы. В фильмах у них совершенно неживые персонажи, неживая эстетика, искусственная, а в сериалах — живые люди, там даже диалоги в переводе звучат хорошо. В фильмах так: «Oh my God!», «Iʼm back»… А тут прям обо всех проблемах. «Южный парк» — это энциклопедия американской жизни. У нас не умеют делать такие истории, рассказывать о своей стране так, чтобы всем было понятно. Мы слишком местечковые в этом смысле.

— Но и российское кино вы смотрите? Раз вы в курсе всех новинок.

— Я не все смотрю. Допустим, тот же «Кинотавр» когда идет, я выбираю по трейлеру, на что мне хочется сходить.

— Вам важно ездить на фестивали, ощущать себя частью кинотусовки?

— Раньше мне это нравилось. Сейчас на «Кинотавр» не хочу ехать. И времени нет, и не очень интересно стало. Там ведь каждый год одно и то же. Недавно, правда, ездил в Роттердам, мне хотелось посмотреть, как отреагирует нерусскоязычная публика. Остался с ними, посмотрел — все понятно, реагировали живо. А так от фестивалей никакой особой пользы нет, только если там награда — денежный приз. Мы как-то получили в Польше 2000 евро.

— Фестивали действительно представляют некий срез современного российского кино?

— Да, конечно, это срез. Но кто говорил, что одни гениальные фильмы будут сниматься? В советское время раз в пять лет выходило хорошее кино. Сейчас, наверное, даже почаще. 

В Голливуде та же самая история: там всего 20 процентов фильмов окупается, только у них если окупится, то окупится. Везде проблемы есть, не мы это придумали — снимать кино-говно. А вообще я серьезно присматриваюсь к китайскому прокату, хочу попытаться туда продать зомби-историю. Их рынок с таким количеством кинотеатров — желанный для всех. 

— Вы же начинали как драматург, получали за свои пьесы награды, но постепенно перешли в кино. Вам где комфортнее работать?

— Мне кино нравится больше, чем театр. Есть люди типа Серебренникова, Вырыпаева — они в кино, наоборот, наскоками. Я в театре наскоками. Вот была небольшая пауза в графике, и я поставил «Вий». Просто давно им уже обещал, пьесу написал. А сейчас времени совершенно нет, хоть и предложения часто поступают от всяких народных артистов, которые хотят себе моноспектакль.

— Почему вы поставили «Вия» в Табакерке?

— Там есть артист, который главную роль играет, Андрей Фомин, я на него смотрел и в какой-то момент понял, что это Хома. А «Вия» мне давно хотелось поставить, причем когда я его читал, всегда думал, что никакая Панночка не ведьма.

— Это ваш дебют на московской сцене?

— Да. Но я и в Екатеринбурге всего один спектакль сделал. Два года ставил его по разным театрам. Надоело. Бюджет там 10 тысяч рублей на весь спектакль. В Москве эти деньги на один костюм уходят. 

— Должен ли режиссер в своих фильмах как-то реагировать на то, что происходит в стране?

— Кино — это ведь не газета. Пока ты реагируешь, все события уже изменились, и Украина стала, допустим, снова другом. Поэтому здесь особо не пореагируешь. Документальное кино как-то успевает еще. У меня есть короткометражка «#Крымнаш» — вроде и политическое высказывание, а вроде бы и нет. Когда начинаешь тащить политику в творчество, ничего хорошего обычно не получается.

— Но, тем не менее, «Крымнаш» вы все-таки сделали…

— Для меня это комедия.

— Я бы даже сказала, зомби-комедия.

— Да, зомби-комедия. Я просто увидел материал и не смог мимо пройти. Моя мама привезла диск из Крыма, попросила включить, посмотреть, как она на экскурсию съездила. Я начал с ней смотреть и просто уржался. Для меня это — баловство, шутка. Ничего более. Это не позиция даже, то есть позиция там есть, но я ее не выпячиваю. Когда фильм показывали на ММКФ в прошлом году, и половина зрителей пришли с георгиевскими ленточками, я подумал: «Наверное, будут бить после фильма». Но, нет, им понравилось. Даже на Кинопоиске есть одна рецензия зрительская — с той стороны. Пишут, что до этого я снимал плохое кино, а тут наконец прозрел и снял хорошее. Мне нравится высказывать свою позицию не с фигой в кармане, а так, чтобы каждый смог сделать свой вывод.