Указания Сталина, решения Политбюро и письма эсеров Историки — об архивных документах, которые до сих пор недоступны для исследований

На прошлой неделе журнал «Огонек» опубликовал статью о новых рассекреченных документах, касающихся маршала Георгия Жукова. Решение о рассекречивании личного дела маршала было принято только в 2011-м, появления материалов в общем доступе пришлось ждать еще четыре года. Автор статьи, историк Леонид Максименков написал, что в кругах специалистов это событие все равно воспринимается как чудо: иногда процесс вывода секретных советских документов в общий доступ занимает куда больше четырех лет. По просьбе «Медузы» журналист Евгений Бунтман выяснил у российских историков, открытия каких секретных архивных документов они ждут для своих исследований. 

Руководители архивов отмечают, что большинство документов давно уже рассекречено; об активной работе в этой области говорил в апреле 2016 года и руководитель Росархива Андрей Артизов. Но историки уверяют, что на деле это не так: даже если статус секретности снят, в работе с документами возникает множество препятствий. В ведомственных архивах нет открытых описей, и ученые лишены возможности пользоваться научно-справочным аппаратом. Какие документы давать, а какие нет, решает сотрудник архива. Личные дела многих сотрудников НКВД остаются под запретом из-за закона о персональных данных. И даже в более открытых архивах, не закрепленных за силовыми ведомствами, историки сталкиваются с разными сложностями. 

Церковные гонения

Игорь Курляндский

Старший научный сотрудник Института российской истории РАН. Автор книги «Сталин, власть, религия»

В РГАСПИ (архив социально-политической истории — прим. «Медузы») есть важные фонды партийных органов: ЦК, Сталина, других вождей. И там есть свои закрытые части. Для меня важна опись 17-го фонда ЦК: это особые папки секретариата ЦК, которые, в отличие от папок Политбюро, засекречены. Там много важных документов для истории нашей страны.

Из того, что мне нужно, там хранится документальный комплекс, связанный с принятием антирелигиозного постановления ЦК февраля 1929 года, которое определило гонения на церковь в период коллективизации. Я эти документы не могу получить, они были раньше открыты, теперь закрыты.

Также закрыта опись комиссии по судебным процессам Политбюро ЦК, которую возглавлял Калинин. Эта комиссия рассматривала часть дел в 1930-е годы — и многие заканчивались расстрельными приговорами. Там сотни дел, и сейчас у исследователей нет к ним доступа.

Крупные архивные начальники говорят: «Ой, у нас закрыто совсем немного». [Глава Росархива Андрей] Артизов выступает, говорит про четыре процента [секретных дел]. В этих четырех процентах — колоссальное количество документов, многие касаются сталинского периода. Механизмы принятия решений, ключевые моменты истории могут быть упрятаны в этих небольших процентах. Когда козыряют количественными показателями, это несостоятельно. Госкомиссия рапортует о раскрытии десятков тысяч дел. А закрытыми остаются еще сотни тысяч, и это только в государственных архивах, в ведомственных ситуация намного хуже.

Фальсификация «Катынского дела». Корейская война

Никита Петров

Заместитель председателя совета Научно-информационного и просветительского центра (НИПЦ) «Мемориал». Защитил докторскую диссертацию на тему «Сталин и органы НКВД — МГБ в советизации стран Центральной и Восточной Европы. 1945–1953 годы» 

Вот яркий пример из личного фонда Сталина, который хранится в РГАСПИ. Там есть документы, связанные с руководством Сталиным органами госбезопасности. Речь идет в том числе и о его указаниях по «Катынскому делу» (массовые расстрелы пленных польских граждан, осуществленные сотрудниками НКВД весной 1940 года в Катынском лесу в Смоленской области; советская пропаганда распространяла версию о том, что расстрелы провели немецкие военные в 1941 году — прим. «Медузы»).

Решение Политбюро (5 марта 1940 года Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение о расстреле «находящихся в лагерях для военнопленных 14 700 польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков» — прим. «Медузы») доступно. Но существуют информационные материалы, связанные с фальсификацией «Катынского дела» в 1944 году, так как это было преподнесено в отчете комиссии [Николая] Бурденко. Документы частично находятся в архиве ФСБ, есть небольшая часть в личном фонде Сталина, и все они — и в том числе материалы, связанные с советской фальсификацией этого дела, — закрыты для исследователей.

Есть еще документы, связанные с корейской войной [1950–1953]. О том, какую роль играл СССР, насколько он поощрял Северную Корею произвести нападение на Южную, как был устроен механизм возникновения этой войны. Здесь идет речь о прямых указаниях и разъяснениях Сталина. Скрывается прежде всего переписка Сталина и [китайского лидера] Мао Цзэдуна. Частично она есть в открытом доступе, частично скрывается — как, например, важные шифровки, которые Сталин передавал Мао Цзэдуну, его указания и соображения.

Эсеры в эмиграции, тюрьмах и ссылках. Вещи арестованных

Константин Морозов

Профессор кафедры гуманитарных дисциплин ИОН РАНХиГС, зам. председателя совета НИПЦ «Мемориал». Автор книг «Партия социалистов-революционеров в 1907–1914 годах» и «Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922–1926): этика и тактика противоборства»

Многие массивы информации по 1920–30-м годам в ведомственных архивах относятся к малодоступным. Есть целые корпуса документов, которые очень трудно получить исследователям, даже в том случае, когда там ничего особо секретного ныне и нет. Скажем, донесения Иностранного отдела ГПУ 1920–30-х годов о состоянии эсеровской эмиграции в Париже, Праге и других городах. Эти материалы сегодня подпадают под компетенцию Службы внешней разведки, и мне, например, не очень ясно, как их получить и возможно ли это вообще.

Также малодоступны материалы различных структур ГПУ НКВД, в том числе осуществлявших наблюдение за политизоляторами и за политссылкой. Важны также письма политзаключенных и ссыльных, которые перлюстрировались или отбирались при обысках. Там же вели наблюдение за заключенными с помощью агентуры, перлюстрации, обысков, когда у них изымали всякие [агитационные] листки и прочее. Очень важно сделать более доступными для историка также и архивно-следственные дела.

Без всех этих документов историк часто не может узнать судьбы этих людей, что они думали, кому и что они писали, о чем спорили, а ведь в ссылках и в политизоляторах шли бурные дискуссии и обсуждения. У меньшевиков и эсеров в тюрьмах очень активно продолжалась партийная жизнь, даже существовали партийные фракции. Велись дискуссии о коллективизации, о партийной программе, все это ценнейшие материалы, и где они — неизвестно.

Исследователям нужны и другие материалы, которых сейчас нет в открытом доступе. Это, например, то, что было конфисковано при арестах и обысках. У многих были изъяты подборки писем и даже воспоминания. Для примера: человека арестовывают, обыскивают в 1936–1937 годах, а он за предыдущие годы написал мемуары, много писем скопилось от товарищей. Так, например, складывается ситуация с «делом Гоца» (Абрам Гоц, член ЦК партии эсеров, один из виднейших лидеров партии, оставшихся в Советской России, арестовывался трижды — в 1922, 1925 и 1937 годах — прим. «Медузы»), у которого при обыске нашли мемуары. А где эти мемуары и письма сейчас, неизвестно. Часть таких материалов могли подшить к делу, но часто их хранили отдельно. В ряде случаев мы можем ожидать, что найдем какие-то интересные воспоминания или письма от разных интересных видных людей. Возможно, эти материалы были уничтожены в 1940–50-х годах. Но до конца непонятно, так ли это. Есть еще и так называемые личные дела заключенных. Насколько можно понять, они находятся в системе МВД, в том числе в регионах. И доступа к ним у историков фактически нет.

Серьезно тормозит работу исследователя в архивах ограничение копирования материалов: в госархивах в год разрешается делать ограниченное число копий, а в Центральном архиве ФСБ исследователь, как правило, ограничен в праве копирования и нередко имеет право только набирать на компьютере. Это очень сильно снижает продуктивность работы историка. Впрочем, надо отметить, что без документов Центрального архива ФСБ восстановление истории партии эсеров и истории социалистического сопротивления большевикам было бы невозможным, и я хочу поблагодарить сотрудников Центрального архива ФСБ, как и сотрудников других архивов, за помощь и содействие.

Харбинская операция

Сергей Прудовский

Историк

Я занимаюсь изучением «харбинской операции» (репрессии против бывших сотрудников Китайско-Восточной железной дороги, КВЖД, в 1937–1938 годах — прим. «Медузы»), потому что на КВЖД служил мой дедушка. Первое, с чем я столкнулся — засекреченное письмо Ежова, которое сопровождало приказ № 593 о начале «харбинской операции». Я запросил сопроводительное письмо, мне в этом отказали. В архивах ФСБ, как в центральном, так и в регионах, хранится большое количество дел на сотрудников НКВД, которые были репрессированы, но не реабилитированы, и к этим делам доступа нет вообще. Я сужусь с управлением ФСБ по Москве и Московской области. В доступе к делу нам отказали, сославшись на Конституцию РФ, которая охраняет право на личную жизнь граждан. Второе дело — против Центрального архива ФСБ, который не выдает аналогичные дела.

Нет открытого доступа к описям дел. Когда тебе нужно дело из региональных архивов ФСБ, ты указываешь конкретного человека. А его дело может находиться в любом регионе, и ты не знаешь, где его искать. Все это очень затрудняет поиски. Когда я ищу людей, обращаюсь во Владивосток, они меня отсылают в Алтайский край, оттуда еще куда-то, и только там ты находишь дело. На это уходит три, четыре, шесть месяцев.

Московское управление ФСБ не дает дела нереабилитированных чекистов Вольфсона, Постеля, Сорокина. А Центральный архив ФСБ не дает дела на Радзивиловского и Якубовича. Все они бывшие сотрудники НКВД по Москве, проводившие массовые репрессии в отношении харбинцев. Позже их арестовали и судили за неправомерные методы ведения следствия. Из этих дел можно было бы понять, как действовал механизм изнутри, кто кому отдавал команды, от руководителя московского управления и до последнего исполнителя.

«Анархисты подполья». Гражданская война в Испании

Александр Шубин

Руководитель Центра истории России, Украины и Белоруссии Института всеобщей истории РАН. Автор книг «Махно и его время» и «Великая испанская революция»

Проблема нашего архивохранения — очень плохо мотивированное различие в доступности документов. Существуют архивы хорошие с приличной доступностью, как РГВА (военный архив — прим. «Медузы») например. Другие архивы — например, Архив внешней политики РФ — даже описи не дают. И сложно работать, когда все происходит как в том анекдоте: «А что у вас есть?» — «А что вас интересует?» — «Меня интересует это, а что у вас есть?» И когда ты не можешь даже посмотреть оглавление. В РГВА вы иногда можете найти те же документы, которые вы просили [в Архиве внешней политики] и бились лбом об стену. Вопрос в том, почему ведомство может монопольно контролировать целые пласты нашей истории, которые уже не имеют никакого отношения к актуальной политике.

Когда я работал в Архиве внешней политики [c документами по Гражданской войне в Испании], я воспользовался тем, что у одного испанского исследователя был, видимо, какой-то блат — он опубликовал ссылки на ряд дел, и я просто заказал эти дела — и оказалось, что там много материалов, для меня важных. Но когда я пытался уходить в сторону от этих дел, заказывать что-то еще, мне говорили: «Не знаем, нету». И поди проверь.

Еще более безобразная ситуация с архивом ФСБ, когда даже известно, что есть материалы, но сотрудники могут их не дать. Выдвигаются какие-то фантастические требования, что нужно планировать работу с этим архивом решением ученого совета, включить в годовой план. Но исследователи так не работают, они выясняют, что им нужно, не раз в пятилетку, не раз в год. Все это — позор архивного дела.

Я попытался поинтересоваться «Анархистами подполья». Эта тема с точки зрения ФСБ, наверное, не самая перспективная. Но борьба ЧК с терроризмом должна же как-то исследоваться не только [начальником Управления регистрации и архивных фондов ФСБ России Василием] Христофоровым. Он ведь практикующий историк, имеющий свой родничок для работы, и, к сожалению, не все участники профессионального сообщества к этому родничку могут прикоснуться.

РГВА, РГАСПИ, РГАНИ — там прекрасные условия работы. Но часть материалов закрыта из-за архаичного механизма рассекречивания. Но это не вина архивов и сотрудников, здесь надо задавать вопросы государству.