«Кино живо, пока оно — бизнес» Валерий Тодоровский — о сериалах, «русском Голливуде» и Одессе

В марте телеканал «Россия» приступил к съемкам сериала «Оптимисты» о сотрудниках МИДа 60-х годов — продюсерского проекта Валерия Тодоровского. По просьбе «Медузы» с режиссером и продюсером встретилась журналистка Александра Сулим, чтобы поговорить о новых работах и сериальной отрасли, а также выяснить, зачем нужен «русский Голливуд» и почему пропаганда — это вирус.

— Сейчас идут съемки сериала «Оптимисты» для телеканала «Россия», где вы выступаете в качестве продюсера. Почему в этот раз вы выбрали не Первый канал, как это было с «Оттепелью»? Есть вообще разница между двумя вещателями и тем, как они себя позиционируют?

— Здесь я не выбирал канал — канал выбрал меня. Антон Златопольский, который возглавляет телеканал «Россия», обратился ко мне и рассказал, что у него есть некий сценарий, они бы хотели его разработать и впоследствии снять. Он дал мне его почитать, тогда проект назывался «Московское время», и предложил подумать о том, кто бы мог его снять и в каком виде. Дальше мне пришла в голову идея показать это режиссеру Алексею Попогребскому, и он заинтересовался. Потом мы начали доводить до ума сценарий, просидели год — Михаил Идов, Елена Ванина, Саша Васнецова, мой редактор и сам Попогребский. Так этот проект и возник. 

Я, конечно, понимаю, что все каналы разные, у всех есть свое лицо, но я не пытаюсь придумывать проекты отдельно для Первого и отдельно для «России». Я пытаюсь сделать те проекты, которые мне интересны, а дальше уже предлагать их. Вот и все.

— От каждого из сериальных каналов в Америке — НВО и Netflix, например — зритель ждет определенный продукт и по масштабу, и по стилистике.

— У нас пока нет подобного разделения. Чтобы это работало, нужны не три-четыре-пять каналов, нужно, чтобы их было 35-40-50. То есть мы понимаем, что канал ТНТ — более молодежный и наглый. Определенные различия уже формируются, но вообще я считаю, что наше телевидение начнет по-настоящему процветать в тот момент, когда все окончательно разойдутся по интересам. Когда выяснится, что подросткам — налево, пенсионерам — направо, домохозяйкам — прямо, и так далее. 

Пока что общенациональные каналы несут тяжелое бремя — им нужно как бы нравиться всем, а всем нравиться очень трудно, и это часто приводит к усреднению контента: здесь никого не обидеть, здесь не раздражать, здесь немножко пошутить, чтобы помоложе люди тоже смотрели. Это мучительное мероприятие, но разделения пока не произошло, хотя когда-то обязательно произойдет. 

В США на сегодня существуют около 30 крупных заказчиков сериалов. Это мне рассказали люди, занимающиеся производством. То есть у них есть возможность пойти в 30 мест — и имеются в виду только большие каналы с деньгами, которые готовы делать большие, дорогостоящие, сложные проекты. У нас же крупных заказчиков сегодня четыре.

— Три года назад, когда «Оттепель» с успехом прошла в телеэфире, у многих появилось ощущение, что теперь можно делать интересные, качественные проекты и для русского телевидения; была надежда на серьезные изменения. Они случились? И если да, то почему продолжают сниматься сериалы вроде «Тропинка вдоль реки»?

— Продолжают снимать, потому что люди продолжают это смотреть. И если вы посмотрите на рейтинги, то отнюдь не всегда самые качественные сериалы являются самыми рейтинговыми. Люди смотрят простые и очень простые, незатейливые произведения, не имеющие признаков какой-то художественности, но их будут делать, потому что это и дешевле, и проще. Делать что-либо качественное — всегда проблема, потому что, в первую очередь, для этого нужны качественные люди: сценаристы, режиссеры, продюсеры. Амбиции — а это всегда тяжело. 

И все же я считаю, что сегодня сериальная индустрия в России растет, может быть, не бешеными темпами, но уровень меняется очень сильно, приходят новые талантливые люди. Тот же самый Алексей Попогребский, который сейчас снимает первый в своей жизни сериал, — это уже некий знак. И он не один: Борис Хлебников только что снял сериал. То есть сериал становится делом уважаемым. В этом смысле я большой оптимист. Ударило, конечно, кризисом по бюджетам, стало гораздо меньше денег, но я думаю, что даже при этих скромных средствах будут сниматься хорошие фильмы.

— Чтобы режиссеру поработать в жанре драмы, ему нужно обязательно уходить на ТВ?

— Да, именно так и есть, и не только у нас, но во всем мире. Собственно, весь сериальный ренессанс, начавшийся в Америке лет 12-13-14 назад, случился, потому что вдруг стало понятно, что у драмы в кинотеатре почти нет шансов. Когда вдруг выяснилось, что большой кинематограф занимается либо аттракционами — «Трансформерами», либо есть ниша артхаусно-фестивальная, «independent» — маленькие фильмы, которые могут прогреметь где-то, за счет этого выжить и окупиться. Вся середина между ними — мейнстрим, который не подходит для узкого круга любителей и не является аттракционом. 

Все то большое мировое кино, что находится между двумя полюсами, в кинотеатре оказалось почти невостребованным. И тут возникло телевидение, где эти вещи, наоборот, очень желанны. Поэтому сегодня драма, умная комедия, триллер — тоже в кино не особенно идет — в виде сериала оказались живы. Но меня полностью устраивает эта картина мира.

— В кинотеатрах показывают «Экипаж» Николая Лебедева. Можно ли сказать, что только такие картины и могут заставить нашего зрителя купить билет на российский фильм?

— Это бизнес. И я бы хотел, чтобы вы понимали такую вещь: пока это бизнес, кино живо. Если кино перестанет быть бизнесом, и вдруг выяснится, что оно только искусство, оно начнет умирать. Кино может получаться, когда в нем есть и искусство, и бизнес. У нас большая страна — 140 миллионов. Плюс, если взять весь русскоговорящий мир, — это, наверное, под 200 миллионов. Значит, на русском языке должно быть такое кино, на которое самые разные люди смогут пойти, купить билет и получить удовольствие. Для этого и нужны фильмы-события, огромные, большие, зрелищные, красивые, дорогие. Когда они есть, возникает шанс, что будут и другие. Они как паровозы, которые должны тянуть за собой всех. В каком-то смысле надо создавать «русский Голливуд», потому что Россия слишком большая страна. 

Если бы мы были Бельгией, то могли бы спокойно себя чувствовать, имея братьев Дарденнов, — выпускать пять артхаусных фильмов в год, получать призы на фестивалях и не претендовать на то, что мы собираем какую-то кассу, что мы конкурируем с большими американскими фильмами. Но мы не Бельгия. А если вы посмотрите на кинокарту мира, то большие кинодержавы — это державы, у которых большое население: Индия, Китай, Россия. Америка, конечно. Америка, Канада, англоговорящий мир. 

Фильм «Экипаж», безусловно, — событие, его создатели смогли привлечь наших самых больших звезд, сделать зрелищный фильм, на который люди массово пошли в кино. Надеюсь, что каждый следующий подобный фильм будет еще более мощным и ярким.

— Если я правильно поняла из всех ваших интервью, которые вы давали в последнее время, вы пока не говорите про свой новый фильм «Большой»?

— А мне трудно говорить, он не готов, и мне предстоит его домонтировать, поэтому да, я пока не хочу.

— Вы в детстве жили в Одессе. Относительно недавно побывали там на фестивале. 

— Последний раз, наверное, года четыре назад.

— Поменялось ощущение от города, стала ли Одесса для вас чужой?

— Нет, Одесса никак не может быть для меня чужой, потому что это мое детство, я очень люблю этот город. Я не был там с тех пор, как произошли известные события. Очень хочу туда поехать, более того, я мечтаю в Одессе снять фильм — я там жил, потом туда приезжал, но никогда там не работал. А мне кажется, что мне надо там снять фильм, потому что это мое, этот воздух — мой, эти камни — мои. 

До меня доходят самые разные слухи. Есть люди, которые говорят, что Одесса умерла и той Одессы больше нет. Другие говорят: никого не слушай, это все та же Одесса. Но я хочу увидеть своими глазами, пройтись по городу и понять, что произошло, что изменилось.

— Вы считаете этот город своей родиной?

— Я думаю, что моя родина, конечно, уже давно в Москве и в России, но детство — там.

— Кажется, сегодня отношение к понятию «родина» меняется — для кого-то оно даже приобрело негативный оттенок. 

— Что значит негативный?

— Пропаганда активно использует слово «родина» и обесценивает его. 

— У каждого человека свое личное представление о родине. Когда я общаюсь с самим собой, я это слово не использую, потому что, как вы правильно сказали, оно немножко с плаката, из школьного учебника. Я его внутри себя, на уровне личных переживаний ощущаю — в тот момент, когда я за что-то болею или волнуюсь. Думаю, это и есть то, что мне дорого. Наверное, это и есть мое понимание родины. 

В сегодняшней ситуации у меня родина — Россия, и у меня родина — Украина. Но как это назвать, я не знаю. Давайте это как-то по-другому называть.

— Вы сказали, что интересуетесь обстановкой в Одессе. Насколько для вас важно докопаться до истины, выбрать сторону?

— Я ведь не исследователь здесь, не аналитик и не социолог. Я просто спрашиваю людей, иногда что-то читаю. Ну, например, какое-то время назад я столкнулся со Жванецким и первым делом спросил: а что там в Одессе? Так и выражаются мои чувства по отношению к этой стране и к этому городу. Я, конечно, переживаю из-за того, что происходит, потому что это совершенно из разряда невозможного. Я бы никогда в жизни не поверил, что такое случится. Какое-то чувство недоумения, растерянности и потерянности, потому что этого не может быть. А оно есть. Худшее для меня — влезать в это, принимать чью-то сторону и быть человеком, который против кого-то или за кого-то. Я не буду этого делать.

Высказываться надо тогда, когда есть что высказать, причем делать это нужно взвешенно и внятно, так, чтобы высказывания не стали провокацией. Не провоцировать, не раскручивать. Потому что я знаю очень много людей, которые только и знают, что провоцируют, причем и с той, и с другой стороны. Меня это, скажем, отталкивает. 

— Почему именно украинский вопрос расколол и общество, и даже отдельные семьи? 

— Я думаю, потому что последние годы всем очень сильно вымывали мозги. Со всех сторон велась очень агрессивная, иногда самая безумная пропаганда. Еще раз подчеркну: со всех сторон. Из всех стволов палили. А людям свойственно подхватывать этот вирус. Это же вирус, когда тебя накручивают, когда говорят: «Посмотри, они враги». С другой стороны говорят: «Нет! Эти враги». Очень трудно оставаться мудрым, нейтральным, отстраненным. В какой-то момент ты включишься и начнешь рвать, метать и проклинать. Под этим супом был довольно большой огонь включен, поэтому он так бурлит.

Человек вообще тяжело принимает сложные вещи и сложную правду. Есть такое понятие в психотерапии, как вытеснение. Если узнать, как обстоят дела по-настоящему, можно увидеть себя не с самой лучшей стороны. Принимать мир во всей его противоречивости, сложности, в котором ты не всегда идеален, — это большое достижение. Гораздо проще жить с ощущением, что есть в мире проблемы, к которым ты не имеешь отношения. Это не вопрос политичности или аполитичности, а страх обнаружить, что все не совсем так, как хотелось бы видеть.

— Как вышло так, что это вытеснение стало общественной нормой? 

— Человек вообще инертен. Он хочет, чтобы за него все решили, объяснили и указали направление, как дальше жить. Так живется немножко легче. Тех, кто сопротивляется и хочет самостоятельно во всем разобраться, — всегда было, есть и будет подавляющее меньшинство. Это — закон. Вы понимаете, если подобных людей станет большинство, в мире наступит депрессия. Вытеснение — это же защитный механизм. Для чего оно дано человеку? Чтобы он не сошел с ума. Его жизнь превратится в кошмар.