«Это не было похоже на фильм с Томом Хэнксом» Интервью Игоря Сутягина, отсидевшего за шпионаж и обменянного на русских разведчиков

Ученый Игорь Сутягин был фигурантом одного из самых громких дел по статье о государственной измене. Его обвинили в шпионаже в пользу Великобритании и в апреле 2004-го приговорили к 15 годам тюрьмы. С учетом предварительного заключения Сутягин отсидел 11 лет, а затем стал участником не менее громкого обмена. Его и еще троих граждан РФ обменяли в 2010-м на российских разведчиков, чья сеть была раскрыта американскими спецслужбами. Сейчас Сутягин живет в Великобритании. По просьбе «Медузы» с Сутягиным поговорила журналист «Новой газеты» Вера Челищева. 

Игорь Сутягин работал заведующим сектором военно-технической и военно-экономической политики отдела военно-политических исследований Института США и Канады РАН. В октябре 1999 года его задержали в Обнинске, где у него была квартира и где он читал лекции. Сутягина обвинили в шпионаже в пользу Великобритании и судили по статье 275 УК РФ — государственная измена. Сутягин отказался признать себя виновным и утверждал, что готовил по просьбе британской консалтинговой фирмы Alternative Futures отчеты об оборонной промышленности России — исключительно на основе выдержек из газет.

Калужский областной суд отказался рассматривать дело Сутягина из-за размытой фабулы обвинения. Тогда ученого перевели в Москву, в СИЗО «Лефортово», и в апреле 2004 года присяжные в Мосгорсуде единогласно признали его виновным. Сутягин был приговорен к 15 годам колонии строгого режима.

Ученый отбывал срок в Архангельской области, преподавал в колонии английский язык всем желающим. В 2010-м Сутягина и еще троих граждан России обменяли на десятерых сотрудников Службы внешней разведки РФ, раскрытых в США (самая известная среди них — Анна Чапман, позднее работавшая моделью и телеведущей).

Сейчас Сутягин живет и работает в Великобритании.

— Так вы действительно шпион, как считает российский суд?

— Все без исключения журналисты, с которыми я общался, особенно в первые месяцы после обмена, задавали этот вопрос: «Вы — шпион?» Поэтому интриги уже нет, и ответ мой будет простой: нет, я не шпион.

Еще когда в Калуге мое дело начало разваливаться, подполковник калужского управления ФСБ по фамилии Калугин мне сказал: «Даже если тебя случайно не осудят, я обещаю тебе, что сделаю все от меня зависящее, чтобы ты никогда больше не работал в области военно-политических исследований». Да, меня осудили, но я по-прежнему ими занимаюсь, ничего у подполковника не получилось. Я не хочу жить прошлым. То, чем я занимаюсь сейчас, более интересно, чем этот вопрос из тех времен — шпион я или нет.

— Над чем вы работали в Институте США и Канады РАН?

— Вообще, наш институт был создан, чтобы изучать американский опыт, находить в нем лучшее и применять его в интересах СССР. Я изучал отношение США к различным военно-политическим проблемам, их тактику. Ведь если знаешь тактические наработки, то можно разработать свои методы противодействия этой тактике. Кроме этого, писал аналитические статьи.

В Обнинске читал лекции командирскому составу учебного подводного центра. Рассказывал, например, какую тактику изберет американский командир подводной лодки, если он потеряет контакт с российской подводной лодкой.

— Параллельно вы готовили отчеты для британской консалтинговой фирмы Alternative Futures — про оборонную промышленность РФ, что и было расценено как госизмена. Зачем вы с ней сотрудничали?

— Консалтинговая фирма, с которой я работал, давала своим клиентам рекомендации по вложению денег в экономику многих стран, в том числе России. Британцы считали риски для клиентов. Естественно, интерес представляла информация об отраслях, инвестиции в которые давали бы неплохую прибыль. Применимо к оборонной промышленности — это экспортные программы. Я пытался показать, что Россия — место, куда можно вкладывать деньги, страна ни на кого нападать не собирается, в отличие от сегодняшних времен. А тогда я своими отчетами создавал позитивный образ моей страны. Прокурор на процессе в Мосгорсуде задал мне вопрос: «Кто дал вам право перед иностранцами отстаивать интересы России?» Я сослался на Конституцию, но прокурор отмел это.

А то, что деньги этими отчетами старался зарабатывать… Ну, пусть упрекнут меня этим (за 18 месяцев сотрудничества с Alternative Futures Сутягин заработал 14 тысяч фунтов стерлингов — прим. «Медузы»). 

— В суде вы говорили, что работали с британцами на контрактной основе, а информацию собирали из открытых источников, в частности, из журнала «Крылья Родины», который регулярно покупали на станции метро «Киевская» [в Москве] по дороге на работу.

— Я не только «Крылья Родины», но и «Вестник воздушного флота», и «Красную звезду» покупал в переходе с «Арбатско-Покровской» линии на «Кольцевую». Там столик стоял, и продавали хорошие газеты и журналы. Даже газету Washington Post я использовал в своих отчетах.

— Обвинение говорило, что журналы действительно продавались в переходе в центре Москвы, но отчеты на их основе для Запада готовить нельзя.

— Я задавал этот вопрос руководителю следственной бригады еще в Калуге. Предоставил ему все газеты и журналы, которыми пользовался. Я ему показал, например, несколько выпусков «Красной звезды» со статьями [бывшего первого замначальника Генштаба Валерия] Манилова. Он там развенчивал ходившие по Европе слухи, что не сегодня — завтра Россия нападет на Прибалтику, чуть ли не третья мировая война на пороге. А Манилов говорил, что все, чего мы хотим, — это состояние постоянной боевой готовности в армии и создание трех-четырех дивизий и шести-семи военных бригад на всю Россию. Я объяснял в отчете, что это не то количество войск, с которым начинают третью мировую, с такими войсками даже на Прибалтику не нападают. Поэтому забудьте о своих страхах.

Я выложил эти две статьи перед начальником следственной бригады, говорю: «Саш, ну ты же не дурак, ты же видишь, что тут написано. Ты можешь сопоставить. Какие же тут секреты?» Он мне отвечает: «Конечно, могу сопоставить. Но если бы ты привел одну статью в отчете, это не было бы секретом. Но ты сопоставляешь в отчете три статьи, и хотя они из открытых источников, но вместе сложенные образуют как бы новое знание, а значит — государственную тайну. За что мы тебя и привлекли».

Я еще спрашивал следователя: «Ты понимаешь, что обвиняешь меня в ерунде — якобы я американской военной разведке раскрыл их собственные секреты о развертывания системы ПВО в их Аляске?» На что он мне ответил: «Прекрасно понимаю. Но если сейчас мы снимем с тебя обвинение, то тогда должны будем сами сесть вместо тебя. А мы не хотим, поэтому сидеть будешь ты».

— Непонятен один момент — куда исчезла Alternative Futures после вашего задержания? Ее представители пытались выйти на следствие, чтобы объяснить, что за отчеты вы делали, зачем они были нужны?

— Слова о том, что фирма «пропала» и «исчезла», смешны. Вот смотрите: в 2000 году следствие по моему делу поставило задачу Главному разведывательному управлению (ГРУ) и Службе внешней разведки (СВР) — найти эту фирму. Им выдали адрес этой фирмы, который я сам и сообщил. И где-то через неделю гэрэушники нашли ее. Описали подробным образом здание и улицу, где оно находилось. Причем описание полностью соответствовало тому, что помнил я сам. Более того, они зашли в здание — это такой офисный центр в несколько этажей. Переписали фирмы, которые там находились. И этот документ был в уголовном деле. Но представители ГРУ, как и СВР, почему-то не стали разговаривать с представителями фирмы. Что, на мой взгляд, странно.

Что касается СВР, то они и вовсе отрапортовали, что такой фирмы якобы по указанному адресу нет. Я обратил внимание следствия на то обстоятельство, что эсвээровцы просто пришли не на ту улицу — они адресом ошиблись, перед ними поставили задачу найти ее вновь. И они тоже нашли.

Англичане — представители этой фирмы — связались с моими адвокатами во время процесса в Мосгорсуде и готовы были приехать в Москву, чтобы дать показания. Они просили только одного — гарантии их личной безопасности. Когда это их ходатайство было оглашено в суде, прокурор вскочил и заявил, что как только представители фирмы сойдут с трапа самолета, то сразу будут арестованы. Поэтому никто не приехал.

— Известно, что в 2010-м за вас ходатайствовали Соединенные Штаты и называли именно ваш обмен обязательным условием сделки. Глава ФСБ [Александр] Бортников тогда заявил, что очень этому рад, поскольку это является доказательством сотрудничества с разведкой; и это действительно так выглядит. Были или есть у вас какие-то обязательства перед США? Помогают ли они вам сейчас?

— «Помогают» — они мне не дают визу, а я в конце марта должен поехать туда на научную конференцию в Стэнфордском университете. Мои документы уже восемь месяцев у них на рассмотрении. Хороший я такой американский шпион.

— Калужский областной суд в 2001 году возвратил ваше уголовное дело для дополнительного расследования, указав: формулировка предъявленного обвинения неконкретна. Мосгорсуду, получается, все было понятно — там вас приговорили к 15 годам на основе вердикта присяжных.

— Начну с того, что в Мосгорсуде судили меня даже не по той статье. Есть два способа государственной измены в форме шпионажа. Первый — это передача иностранной разведке сведений, заведомо составляющих гостайну. Вторая — это передача сведений, не составляющих гостайну, но направленных для использования во вред безопасности России. Например, я говорю, что наш президент болен, и поэтому стройте свои дальнейшие планы, исходя из этого. Это вроде как не гостайна, но это использование информации во вред стране.

Так вот, что касается первого способа, то даже на процессе в Москве доказать его не смогли. Присяжные в четырех метрах от меня сидели, просматривали статьи, на которые я ссылался в отчетах, и недоумевали: здесь же все написано.

И получилось, что меня обвиняли по первой форме шпионажа, но осудили по второй — передача сведений, направленных во вред стране. Но это обвинение мне даже не было предъявлено! 

— Кем были присяжные?

— Их было 14 — двое запасных, 12 основных. Как мне удалось установить, двое были сотрудниками спецслужб — один из ГРУ, второй то ли из разведки, то ли из ФСБ. А вообще, из 14 присяжных только один человек занимался работой, не связанной с допуском к гостайне, и всем была жизненно важна возможность выехать за границу. То есть люди были на крючке у органов, принимающих решение о допуске к гостайне или об аннулировании загранпаспорта. Уникальный подбор — 13 таких человек и одна простая уборщица. Мои адвокаты и даже судьи, которым они показывали этот список, сказали: «Такого в природе просто не бывает. Случайная выборка не может привести к таким результатам». Большинство присяжных были руководителями компаний, среди них несколько вице-президентов. Обычно никогда такие люди в присяжные не идут. У них нет времени, они просто не отвечают на повестки из суда. А на мой процесс они ходили, не пропуская ничего.

Наконец, двое присяжных уже после вступления приговора в законную силу позвонили моим адвокатам и рассказали, что в их комнате сидели те самые сотрудники спецслужб, которые давили, требуя вердикта не в мою пользу. Один из звонивших сказал, что он служил в Афганистане и Чечне, но ему никогда не было так страшно, как в те дни перед вынесением вердикта. Их очень сильно обрабатывали.

— Вы пробыли в местах лишения свободы 11 лет. Есть две диаметрально противоположные идеи — Варлама Шаламова, который говорил, что тюремный опыт совершенно не нужен человеку, и Александра Солженицына, полагавшего, что тюремный опыт все же полезен. Кто из них прав?

— Расхождение между Солженицыным и Шаламовым состояло не в том, является ли этот опыт полезным или нет. Расхождение было в том, что Солженицын утверждал, что тюрьма может сделать человека лучше, а Шаламов стоял на позиции, что лучше тюрьма человека сделать не может. Мне ближе Шаламов.

Я прихожу к тому же самому выводу — лучше не станешь. Опыт может быть очень полезным в нашей жестокой жизни. Например, важно умение противостоять бытовой жестокости. Но противостоять можно только ответной жестокостью — это не улучшение. Да, я стал злее, жестче, и считаю, что иногда это полезно; быть иногда сволочью — это практично и удобно. Я вот мог гавкнуть на какого-нибудь тюремщика так, что он от меня отпрыгивал.

— С кем вы сидели?

— За 11 лет, конечно, много с кем. В одном из лагерей сидел с епископом, который получил 15 лет. В Калуге в СИЗО сидел с руководителями местных бандитских формирований. Сидел с яркими личностями, которые на коленке могли расписать тебе формулу любого наркотика, технологию его приготовления в лабораторных и домашних условиях, воздействие на организм. В Москве, в «Лефортово», посидел в одной камере с теми, кто убил в 2003 году [депутата Госдумы] Сергея Юшенкова. С людьми, которые пытались взорвать статую Петра Великого в Москве, но у них не получилось, потому что в тот момент рядом сидели влюбленная парочка и рыбак. Сидел с главным смотрящим — криминальным авторитетом из Таджикистана, с дипломатом, которого обвиняли в мошенничестве. Сидел с генералом Владимиром Ганеевым, который, по версии следствия, возглавлял группу «оборотней в погонах» в МУРе, с Алексеем Пичугиным из ЮКОСа мы в очень хороших отношениях были. Я ему писал и продолжаю писать — конечно, то, что проходит цензуру. В основном это описание Лондона и его мест. Поверьте, в тюрьме такое очень важно.

— Как происходил ваш обмен? Как вы вообще о нем узнали?

— Я догадался благодаря сопоставлению фактов. Я сижу в лагере в архангельских Холмогорах и там узнаю о задержании в США десяти россиян. Вскоре после этого, 5 июля 2010 года, меня спешно этапируют в Москву, при этом у представителей архангельского УФСИН на лице было написано совершенное непонимание того, что происходит. Было очевидно, что это инициатива Москвы. Меня сопровождал сам начальник управления конвоирования и этапирования Архангельской области, полковник — это было что-то экстраординарное. Меня везли на самолете — обычном пассажирском «Боинге» компании «Аэрофлот», хотя в Архангельск и обратно обычно на поездах этапируют. Три ряда сидений вокруг меня было занято конвойными, самый младший из них был капитаном по званию.

Прилетели в Москву, к борту подкатил автомобиль с обычным конвоем, плюс спецназ ФСИН, спецназ ФСБ. Архангельские конвойные, которые со мной летели, выглядывают и говорят: «Ну, а зачем вообще мы тут, если фейсы — так они эфэсбэшников называют — приехали? Чего они приперлись?» В общем, все это действительно выглядело необычно.

— И вам никто ничего не говорил?

— Нет. Меня привезли в «Лефортово». Во время обыска надо было сдать вещи на временный склад, там я и увидел другие сумки, на них были бирки осужденных — фамилии, статьи, сроки. Среди прочих увидел фамилию Скрипаль. Я о нем ранее слышал, это тоже осужденный по 275-й статье УК РФ полковник (бывший российский разведчик, полковник запаса Сергей Скрипаль в 2006 году был осужден Московским окружным военным судом на 13 лет колонии за шпионаж в пользу спецслужб Великобритании — прим. «Медузы»). Уже более или менее начал о чем-то догадываться.

На следующий день, 6 июля, меня повели на фотографирование и снятие отпечатков пальцев. Перед процедурой переодели в рубашку, надели на меня галстук — абсолютно ненужные детали для обычного фото в следственном изоляторе. Плюс попросили повернуться так, как обычно просят при фотографировании на американскую визу — у них требование, чтобы было видно правое ухо. Обсуждая фотографию, один из офицеров, сидя у компьютера, советовался с другим: «Может его побрить? Фотошоп есть». Другой ответил: «Для них чем естественнее, тем лучше». И тут я все понял: для кого это — для них? В тюрьме побрит ты или нет — абсолютно неважно. Значит, мной интересуются из-за границы.

Так что за несколько часов до того, как меня привели к начальнику «Лефортово» и официально сообщили о готовящемся обмене, я уже, по сути, знал о нем. В кабинете были трое американцев и двое наших. Там мне все сказали официально.

Сначала я сказал, что отказываюсь, и у одного из наших генералов — фамилий своих мне никто не называл — была такая растерянность на лице. Много было написано о том, что это Путин на встрече с [бывшим президентом США] Джимми Картером предложил обмен. Что американская сторона в ответ предложила список и настаивала на нем. Но я видел, что наши в этом обмене были заинтересованы больше, чем американцы. И считаю, что инициатором обмена был конкретно Путин.

— У вас был реальный выбор — соглашаться или отказываться?

— Фактически, его не было. Можно было и дальше отказываться, но непонятно, к каким последствиям это бы привело. В общем, на меня давили, как только умеют. Я попросил, чтобы мне дали поговорить с родными. Мне пообещали дать такую возможность, но потом стало понятно — дадут поговорить только в обмен на немедленное согласие. На размышление мне дали секунды: после беседы в кабинете у начальника СИЗО вернули в камеру, и тут же через кормушку-форточку в двери мне протянули заявление, в котором мне только подпись оставалось поставить. Майор, стоя у двери, постоянно спрашивал: «Так будете подписывать или нет?» Посоветоваться было не с кем, с адвокатами поговорить не дали. Это стандартная тактика — человека надо ошеломить, поставить его перед ситуацией очень жесткого выбора. После того, как получили согласие, дали встретиться с родными. С адвокатами — нет (Сутягин был помилован решением президента Дмитрия Медведева, для того, чтобы это случилось, он признал свою вину; во время судебного заседания и после него Сутягин называл себя невиновным — прим. «Медузы»).

Потом меня почти целый день одного держали в комнате для свиданий осужденных с адвокатами, вернули обратно в камеру. А 9 июля произошел обмен.

— Как он произошел: вы шли в нейтральной стране через мост, как в шпионских фильмах, или иначе?

— Это происходило в Вене. То, что нас будет четверо, я понял, когда мы поднялись на борт самолета в Москве. Хотя ожидал, что раз десять человек с американской стороны будут передавать — значит, и с нашей будет столько же. Самолет был эмчээсовский — ЯК-42. На летном поле его оцепили автоматчики, словно от возможного внешнего вторжения собирались защищать. А мы долго сидели рядом в микроавтобусе. Там и узнали, что в Вену полетим. В самолете было полно народу: нас четверо, около десятка людей из МЧС, больше десятка других офицеров, подполковник, два наших генерала и те трое американцев, что беседовали со мной в «Лефортово». Подполковник был растерян, не знал, что с нами делать — никого подобным образом раньше не этапировали.

Вставать и ходить по салону нам запретили, разговаривать было можно только с сидящим рядом. Американцы снабдили нас сумками с одеждой — их тоже самым решительным образом было запрещено открывать. Вот в таком режиме и летели. Сам самолет был министерский, состоял из двух салонов. В первом — диваны мягкие, шкафчик стеклянный с хрусталем. Там летели генералы. Во втором салоне, где только пассажирские сидения, летели мы. Товарищи мои во время полета довольно радостными были, а я какой-то подавленный. Как-то не очень приятно было.

Когда приземлились в Вене, наши сопровождающие даже не знали, что и как будет дальше происходить. Они предполагали, что мы просто выйдем из самолета и дойдем до стоящего рядом самолета. А те десять человек проделают обратный путь. Перед выходом нас проинструктировали: когда будете идти, надо молчать, по сторонам не смотреть, знаков не подавать, ничего не говорить. Но австрийцы просто подогнали к трапу микроавтобус, и еще один автобус — к стоявшему неподалеку самолету, где были десять россиян. Нас вывели, посадили в микроавтобус, он поехал со стороны хвостов самолетов, а те десять — с противоположной стороны. То есть ближе, чем на 50 метров мы не приблизились. Напрямую друг друга не видели — были предприняты все меры, чтобы мы не пересеклись. 

Так что, увы, это был не мост, по которому можно пойти и посмотреть друг на друга — в стиле фильмов с Донатасом Банионисом или Томом Хэнксом.

Когда мы поменялись, нас посадили в американский самолет. На борту были американцы-охранники, двое-трое англичан и еще какие-то люди. Ко мне подсел один англичанин и рассказал мне, что я приземлюсь в Лондоне.

— Почему именно Лондон?

— Американцы, как я понял, просто не очень хотели меня принимать. А англичанам было проще, плюс они принимали полковника Скрипаля.

В Англии самолет приземлился на авиабазе Брайз-Нортон, где у них сконцентрированы все тяжелые транспортные самолеты. Там нет аэровокзала. Я спросил англичан: «А почему мы садимся здесь, где нет ни одного гражданского самолета, кроме нашего? Все сразу же поймут, что это „шпионский самолет“». И тут я оценил английский юмор. Мне ответили вопросом на вопрос: «Ну, конечно — аэровокзал! И что бы ты там показал на паспортном контроле?» У меня же визы никакой не было, только потом дали.

Какие-то двое высоких людей вручную подкатили к самолету трап, посадили нас всех в вертолет и увезли прямо в гостиницу.

Англичане мне сразу предложили пройти медицинское обследование, еще со мной общался психолог. Потом несколько дней мне оформляли документы, делали визу на шесть месяцев — когда я нашел работу, мне дали рабочую визу на три года, потом ее продлили. Еще две недели решались вопросы по поводу моей дальнейшей судьбы. Потом я поселился у моего очень хорошего товарища. Первые месяцы, пока не устроился никуда, меня финансово поддерживали друзья. Только позже я начал вставать на ноги, арендовал жилье, нашел работу. Это к слову о том, что якобы мне здесь британские власти предоставили вообще все, потому что я «их шпион».

У меня российский паспорт, российское гражданство. Я живу на съемной квартире далеко от Лондона. Про меня пишут, что у меня хорошая квартира в центре, но пусть скажут, где она конкретно, я бы так много времени не тратил на дорогу на работу и обратно — по пять-шесть часов в день.

— Чем вы занимаетесь в Лондоне, где работаете?

 — Я работаю в старейшем в Англии — да и в мире — исследовательском оборонном институте (Royal United Services Institute for Defence and Security Studies), который был создан в 1831 году. Это институт военной истории. Его задача — не дать исчезнуть опыту предыдущих войн, битв и сражений. Здесь огромная библиотека военной истории Великобритании с XVIII века. Интересные тома, можно все открыть, почитать. Через дорогу от нашего института — резиденция премьер-министра, куда наш директор раз в неделю ходит на совещания.

Я работаю в отделе проблем международной военной безопасности. Почти год я обращался в институты, в университеты, колледжи в Оксфорде, с которыми сотрудничал. Но найти место удалось только здесь. Можно сказать, повезло: во второй половине 1990-х годов я работал на кафедре предыдущего генерального директора этого института. И он впоследствии очень активно поддерживал мою семью, когда меня арестовали.

Собственно, я занимаюсь тем же, чем занимался в России, в институте США и Канады. С единственной поправкой — в Москве я писал аналитические записки для правительства, а здесь я просто публикую статьи в институтских журналах. Еще меня публикуют в Польше, Норвегии, сейчас должна выйти книга с моей главой во Франции. Помимо этого часто приглашают выступать на международных конференциях, посвященных противоракетной обороне.

Вот сейчас я, например, вернулся со слушаний в британском парламенте. Так что ощущение у меня простое: лучше быть занятым выше головы на свободе, пускай и в Англии, чем мучиться от безделья в тюрьме в Архангельске. Помимо работы в институте я пытаюсь как-то помогать людям, оказавшимся в сходной ситуации. Может быть, вы слышали про Артура Степанянца — отставного капитана второго ранга российского флота. Он работал в Санкт-Петербурге в компании, занимавшейся обслуживанием радиоэлектронной аппаратуры, в частности, кораблей Черноморского флота. Он как гражданское лицо поехал на Украину, там его арестовала служба безопасности, обвинив в шпионаже в пользу России. Родные этого человека обратились ко мне с просьбой помочь вытащить его. Я собрал показания и материалы, которые подтверждали, что шпионажа в его действиях нет. Доказывал ровно так же, как в своем деле. И украинская служба безопасности вскоре освободила Степанянца, буквально выгнала его из страны, а дело закрыла (Степанянц был признан невиновным по решению украинского суда — прим. «Медузы»).

— Удается ли видеться с семьей, ваши дочери не хотят переехать в Британию?

— Да, семья ко мне приезжает, но дочки переезжать не собираются. Моя старшая дочь — биолог, сейчас в аспирантуре, и ей очень нравится. Хотя она и видит, что в России трудно заниматься какой-либо наукой. Если у нас судят за слова о том, что «бога нет», какая может быть биология?

— А раз у вас осталось российское гражданство, вы же спокойно можете вернуться? Или существуют препятствия?

— Мне из России намекнули, что лучше не возвращаться. Было так: встречи со мной попросил журналист, представляющий онлайн-СМИ, про которое я никогда не слышал. Что это за такое СМИ, что его нельзя найти в интернете. Но ладно, он приезжает, встречается со мной в Лондоне и начинает разговор со слов: «У меня папа — генерал-полковник госбезопасности, но я никакого отношения к органам не имею». И продолжает: «Нет, я там десять лет-то отработал, но это лишь эпизод в моей биографии». После чего начинает разговор по существу. И очень доходчиво, по полочкам, раскладывает все, отвечая на вопрос, могу ли я вернуться. И объясняет: никаких гарантий, что я поеду из аэропорта домой, а не обратно в тюрьму в Архангельск, просто не существует. Он одновременно и прямолинейно говорил, и мягко — такая чекистская манера. И эта же информация была донесена до самых разных людей моего круга, вплоть до бывших сокамерников, с которыми я состою в переписке. Их вызывали насчет меня, и потом они мне передавали содержание этих «бесед»: если ты приедешь, то тюрьма ждет тебя обратно.