«Выборы, после которых люди выходят на площадь, — это провал» Интервью посла России в Латвии Александра Вешнякова

Александр Вешняков, возглавлявший Центризбирком с 1999-го по 2007-й, уже восемь лет работает послом России в Латвии. В интервью специальному корреспонденту «Медузы» Катерине Гордеевой Вешняков рассказал, как пришел в политику, противостоял Борису Ельцину и строил избирательную систему России. Сейчас он сожалеет, что любые пророссийские настроения в Латвии считают «рукой Кремля», и вспоминает, как провел «самые демократические выборы в истории России». 

В море

— Поводов для разговора с вами обычно два — выборы и российско-латвийские отношения. Но мне интересно начать с вашего детства, которое вы провели в поморской деревне.

— Да, я самый настоящий, чистокровный помор. Из поморской деревни. Когда начал искать Вешняковых в церковных книгах, дошел до 1650 года! Мои предки жили в дельте Северной Двины. Первый, кто упоминается — Иван Вешняков. Он был крестьянином, рыбаком. Крепостного права у поморов, если знаете, не было. Наверное, оттуда мое свободолюбие и тяга к демократии.

Море же было перед глазами. Родина моего отца, Байкалово — большая деревня, почти рядом с Белым морем, между Архангельском и Северодвинском. Мама с папой познакомились в рыбацкой артели, многие родственники работали в Северном морском пароходстве. 

Я единственный ребенок у мамы, а школа у нас в деревне — только до восьмого класса. И надо было куда-то дальше идти, обеспечивать себя, облегчить матери жизнь — отец трагически погиб, когда мне было девять месяцев. И я пошел в архангельскую мореходку. Конкурс был 14 человек на место!

— Поступили с первого раза?

— Да, и попал на государственное обеспечение. Ну, и плюс, работа моряка — это не только романтика, но еще и неплохой достаток. Северное морское пароходство в то время было очень солидным предприятием. К тому же мы ходили в загранплавания!

— Какой была первая заграница?

— Будете смеяться — Латвия! Ну, тогда — Латвийская ССР, конечно, не заграница. Где-то в 1970 году нас, шестерых курсантов, направили для прохождения практики в Латвийское морское пароходство. Определили на танкер «Курск». Он был большой, десять тысяч тонн грузоподъемность. Старенький, конечно, но уж выбирать не приходилось. В общем, отправили нас к берегам Канады, чтобы заправлять там наши БМРТ [большой морозильный рыболовный траулер], не заходя в порт: июль, погода хорошая, шторма почти не было. Но океан есть океан, конечно.

Ни в один порт мы долго не заходили, нигде не были. У нас была задача — перекачать десять тысяч тонн топлива, а БМРТ берет максимум 600 тонн. Так что заправлять их — дело долгое. Но, закончив его, мы зашли в порт Галифакс. И это уже была первая настоящая заграница, которую я увидел.

— Ну и как?

— Стоянка у нас была сутки, а в городе я был, наверное, часа два или три: богатые витрины, огромный выбор товаров, хотя городок маленький. И пришло какое-то понимание того, что есть мир, который живет по-другому — более богато, красиво, более… зрелищно, что ли? 

После мореходного училища возил пиломатериалы из Северного бассейна — Архангельск, Нарьян-Мар, Игарка, Хатанга, Кемь, Умба. Так вот, как-то мы оказались в порту Калининграда. И там, за территорией порта, по дороге в город — такой длинный забор. За забором стоят подержанные машины, которые моряки из своих загранрейсов привезли. А на заборе надпись «Отходы капитализма — передовикам социализма».

— Смешно.

— Ну, как сказать — смешно. Но я в то время уже всерьез думал о том, что нам есть, над чем работать в нашей стране. И что не все у нас здорово. Надо многое менять — для того, чтобы страна с ее огромными возможностями стала лучше. Для того, чтобы участвовать в этих переменах, я вступил в КПСС. Уже накануне перестройки.

В компартии  

— Знаете, из сегодняшнего дня это решение кажется, как минимум, неожиданным. Вы действительно считали, что менять страну надо, присоединившись к компартии?

— Это если сейчас смотреть, когда больше 30 лет прошло. А тогда, по крайней мере, у меня было убеждение, что вместе с компартией можно многое сделать — убрать махровые советские подходы и авторитарные методы руководства, а им на смену привнести демократические принципы, которые Ленин еще в свое время проговаривал.

— С этими мыслями вы до этого оказались в комсомольских вожаках?

— Я закончил с отличием архангельское мореходное училище. И, так как мне не нужно было сдавать экзамены, был заочно зачислен в Ленинградское высшее мореходное училище — я туда поступил, уже работая в Северном морском пароходстве. В училище меня в первый раз выдвинули в комсорги, хотя я не очень такой общественник по жизни. Но, тем не менее, как однажды выдвинули, так потом долго не задвигали: работал бессменным комсоргом роты. И меня даже сватали на должность освобожденного руководителя комитета комсомола мореходки. Но я тогда отказался, думал по специальности работать.

— Почему же передумали?

— Во-первых, вернулся на берег, потому что семья появилась, дочка родилась. С одной стороны, морская романтика затягивает. Но, с другой, я понял, что если я еще несколько лет на берег не уйду, то, наверное, потом уже будет просто страшно возвращаться, потому что там — в море — все иначе. И я сказал себе: «Жизнь не на земле — это не мое». Вернулся на берег. Так и стал заместителем секретаря комитета комсомола в пароходстве.

— Скучно звучит.

— Я стал работать старшим инспектором отдела организации работы с моряками загранплавания. Это такой отдел, который занимался информационно-разъяснительной работой за границей. Такая пропаганда нашего образа жизни, только на кораблях. Занимался поставками надлежащей литературы в библиотеки и музейные уголки судов. Суда по всему миру плавали, и нас посещали не только докеры, но иногда и группы туристов: посмотреть, а как же живут советские моряки, что они из себя представляют. И тут — наша литература!

— А на носу перестройка. Как-то это чувствовалось?

— Это время для меня навсегда останется временем перемен к лучшему. Из этих соображений я и написал заявление в партию. В 1985 году стал секретарем парткома речного пароходства, еще через два — секретарем Архангельского горкома партии. В этой должности, кстати, попал на курсы повышения квалификации секретарей горкомов партии по идеологической работе в Москве. И там перед нами очень зажигательно выступал Александр Яковлев, сами понимаете какой свободолюбивый человек. И Анатолий Лукьянов, который еще не был никаким ретроградом.

— Мне по-прежнему видится некое противоречие в том, чтобы менять страну, находясь в компартии, которая во многом и довела всех до ручки.

— Да, но компартия — она же с ее новым руководителем Горбачевым во главе и провозгласила перестройку-то, она же и взяла курс на изменения страны! И она возглавила процесс обновления СССР, начиная с себя. Другой вопрос, что потом она эти процессы не удержала. И пошел уже развал партии. Но это началось позже. 

А для меня конец 1980-х — это еще и увлекательнейшая учеба в Высшей партийной школе Ленинграда. Столица свободомыслия, воздух свободы и надежда на перемены…

— Которые должны будут осуществить уже новые люди, пришедшие во власть. То есть нужны выборы.

— Выборы депутатов СССР в 1989 году — это веха, конечно, историческое событие. Лозунги у нас были такие: «Демократические выборы», «Равенство всех кандидатов», «Новые подходы». И я это все воспринимал в буквальном смысле!

И вот мы начали процедуру демократических выборов. Партия в лице обкома говорит: «Вот этот кандидат, его надо поддерживать, а этих надо топить». А я говорю: «Почему? Надо соответствовать духу времени. Задачам, которые ставит высшее руководство. А руководство говорит о демократии». 

Тогда была система отбора кандидатов через окружное предвыборное собрание. И я поставил такую цель: давайте мы проведем предвыборное собрание при большом стечении народа — 500 делегатов, в Доме культуры моряков. И с прямой трансляцией по телевидению!

— Знаете, сейчас такую свободу действий уже невозможно себе представить. И я не понимаю, как вы на такое решились тогда.

— Да что вы! Народ очень бурно реагировал! В конечном итоге, мне доверили вести это собрание: один за другим выступают кандидаты, это часа два-три. А потом, представляете, кончилось эфирное время на архангельском телевидении. И нас больше не показывают. Народ начинает звонить и требовать — продолжайте! И телевидение подчинилось! Пока не избрали кандидатов, так и показывали. Это был праздник демократии. И это, конечно, многих в то время окрылило. А я стал своего рода политической звездой.

— И ничего не боялись?

— А что бояться-то? Я пришел туда не за наградой. Я пришел действительно переделать партию. Слова «бояться» — его тогда и не было в политике, это теперь оно такое частое. Другая атмосфера была, романтическая.

Те выборы мы провели. Победил кандидат от демократической платформы. А у меня случился конфликт с первым секретарем обкома партии Телепневым. Дело в том, что после первого действия, которое мы провели в Доме культуры моряков, должно было быть второе — свободные дебаты кандидатов в депутаты на архангельском телевидении, в прямом эфире.

А Телепнев, как и все, тоже согласился участвовать в дебатах. Я, как секретарь комиссии, выступал по ТВ, объяснял правила, отвечал на вопросы, снимал недоверие к выборам… Ну, и задают мне вопрос: «А Телепнев-то будет участвовать в дебатах?» А я знал, что он в графике уже стоит. Говорю: «Конечно, будет». Через два дня он отказался, и на меня тогда люди набросились: «Ах, вы, партработники, вечно врете все». Ладно, проглотил.

Телепнев те выборы проиграл. Потом прошел пленум обкома партии с разбором, что и как прошло на выборах. Я там выступаю: почему проиграл Телепнев, режу правду-матку. И после этого выходит материал по итогам пленума и, представляете, моего выступления нет. Вырезали. Цензура!

Тогда мы с моими коллегами, некоторыми партийными работниками и сотрудниками редакции «Правды Севера», областной газеты, сделали обращение в обком партии, что просим опубликовать полностью стенограмму пленума, чтобы людям было понятно, о чем там была речь. И опубликовали!

— Опять вам скажу, что сейчас такая история непредставима.

— А тогда все это прямо с нами и происходило. «Огонек» написал по нашему поводу. В Москве заметили, что в Архангельске происходят какие-то революционные события. Вот так я оказался в политике заметным человеком. И когда подошли выборы народных депутатов РСФСР, мне 12 трудовых коллективов предложили выдвинуться от них. Я знал, что обком партии другого кандидата будет продвигать — второго секретаря обкома партии. И я сказал: «Пойду, только если мое родное пароходство меня поддержит». Поддержало. И я пошел.

На тех выборах нас было 14 или 15 кандидатов. В первом туре я занял второе место. Моим оппонентом был редактор многотиражной газеты «Моряк Севера», уже тогда убежденный социал-демократ Садков, который говорил, что Ленин — это большая ошибка, партия себя дискредитировала и так далее. И вот мы с ним выходим во второй тур. Теледебаты. Я к ним серьезно подготовился. Понимал, что дело принципиальное. Я был демократ, но умеренный. Не готов был Ленина хаять. Я говорил с более умеренных демократических позиций, он — с радикальных. В результате на теледебатах он проиграл. Общество было не готово кардинально менять свои устои. Это тоже правда о том времени. В общем, во втором туре я набрал абсолютное большинство голосов и стал народным депутатом РСФСР. Началась московская жизнь.

— Вы поехали в Москву и как депутат, и как делегат XXVII съезда партии. То есть разочарования еще не наступило?

— Я был убежден, что партия могла бы возглавить перемены и провести реформы — и политические, и экономические. Но увязла. Очень много чего нам тогда помешало. Например, в Верховном Совете РСФСР мы страшно долго избирали Бориса Ельцина председателем. Я тогда был его сторонником, потому что на фоне других он выглядел, пожалуй, единственным человеком, который был способен менять систему, в котором чувствовался потенциал, силы, желание.

— Но он был довольно радикальный демократ, антикоммунист.

— Да. Но в тот момент партию он не бросал! Поэтому я за него голосовал, не будучи при этом членом никаких депутатских групп. А потом Горбачев и Ельцин начали между собой политическую войну за власть.

Было понятно, что нужно запускать экономические реформы, отпускать цены, потому что прилавки совершенно пустые, стимулировать рыночную экономику. Был согласован план действий. Но тут Борис Николаевич посчитал, что если он пойдет на эти непопулярные меры, то тогда он многое потеряет. А если сработать следующим образом — Ельцин говорит: все придумал Горбачев, и это он принимает эти меры, — то тогда Ельцин как оппозиционер только выиграет. И когда я понял, что именно это происходит на моих глазах, то меня накрыло огромное разочарование. Оказывается, мы пришли не только проводить реформы, но еще и просто воевать за власть.

В большой политике 

— Вы правда не могли себе представить, что именно так и устроена большая политика?

— В ответ на происходящее тогда я подписал известное «Письмо шести» в адрес Бориса Николаевича. Вместе со мной его подписали Горячева, Исаков, Исаев, Абдулатипов и Сыроватко. Мы писали, мол, Борис Николаевич, так делать нельзя, давайте собирать съезд, давайте обсудим эту ситуацию, давайте не допустим разрушения Советского Союза, а найдем возможность его реформировать. И вот шесть человек на заседании Верховного Совета делают это обращение. Шок у многих. Сразу же окрестили наше письмо происками компартии. Хотя партия никакого отношения к этому не имела. Исаков, по-моему, даже в партии не был. Но, конечно, для компартии это была довольно приятная неожиданность.

— А Ельцин что?

— Ельцин нас тогда публично назвал врагами народа, окрестил «шестерками». Начали сразу обструкцию. В конечном итоге, я написал заявление об отставке и ушел с должности зампредседателя Совета республики (одна из двух палат Верховного Совета РСФСР — прим. «Медузы»). Потому что невозможно было работать. Исакова сняли с должности голосованием. Горячеву, по-моему, тоже.

Дома, в Архангельске, несмотря на то, что у меня была мощная поддержка, начали травить и меня, и семью. В общем, все по законам жанра политической борьбы.

— Успели почувствовать, что такое быть в России опальным политиком?

— Если помните, перед расстрелом Белого дома был указ Ельцина о роспуске Верховного Совета и народных депутатов РСФСР. 

И когда на новых выборах меня выдвинули в Архангельске в члены Совета Федерации и начали собирать подписи, то вмешались административные органы и мне со сбором подписей кислород перекрыли. Сорвали кампанию — вот такая опала.

А дальше мой знакомый по работе в Совете Республики, Николай Рябов, как-то, случайно встретив, позвал меня работать в Центризбирком. И это было совершенно неожиданно. Помню, я спросил его: «А чем заниматься-то будем?» Он говорит: «Через избирательную систему будем проводить то, что нужно нашей стране — демократию». Мне это понравилось. И я пошел туда специалистом-экспертом в марте 1994 года.

— И довольно скоро от имени Центризбиркома вы уже в Госдуме разъясняли депутатам проект закона об основных гарантиях избирательных прав?

— И это очень важно, что тогда мы провели этот закон. В нем была заложена основа всей избирательной системы Российской Федерации. И в нем же — принцип формирования Центральной избирательной комиссии, который как раз тогда был придуман: пять человек от Госдумы, пять — от президента, пять — от Совета Федерации. Они собираются и тайным голосованием избирают председателя, заместителя, секретаря. Все тогда было записано в этом законе.

— Могли ли вы себе представить, что однажды вот так избирать будут именно вас?

— Я четыре года работал секретарем ЦИК. В 1996 году Рябов (сразу после избрания Бориса Ельцина на второй срок — прим. «Медузы») уехал послом в Чехию, его заменил Александр Иванченко, который до этого был его заместителем. Говоря откровенно, Иванченко был не очень авторитетный человек, и в самом ЦИК, и в регионах тоже. 

Он возглавлял Центризбирком до 1999 года. А потом получилось так: для голосования по кандидатуре нового председателя Госдума назначила свою пятерку, я в ней в очередной раз оказался; Совет Федерации — свою. И осталось назначить президентскую. В Администрации президента РФ планировали, что будут Иванченко назначать, но побоялись, что его не переизберут. Тогда его вообще не стали вводить в состав, и началась серьезная политическая игра. Меня гарантировано поддерживало восемь человек.

В Центризбиркоме

— То есть получалось, что вы — глава Центризбиркома.

— Да. Администрация [президента] это понимала. Вызывает меня Олег Сысуев (в 1999 году — замглавы администрации президента РФ — прим. «Медузы») еще до назначения президентской пятерки. Говорит: «Знаю, у вас есть поддержка, но кто еще мог бы на место председателя претендовать?» Я говорю: «Из тех, кто есть — не знаю. А сам отказываться от поста не буду, если меня выберут». Он говорит: «Ну, хорошо, а кто еще-то?» Ну, я начал фантазировать, назвал [в те годы депутата Госдумы от фракции «Наш дом — Россия»] Владимира Рыжкова. Но у него юридического образования не было, а оно было нужно для этой должности тогда. Это потом (при избрании нынешнего главы ЦИК Владимира Чурова — прим. «Медузы») эту норму отменили. Потом еще кого-то назвал. И назвал своего земляка, бывшего полпреда президента в Чечне Валентина Власова. И Сысуев говорит: «Я с ним поговорю. Если предложу, ты не будешь возражать?» Имел в виду, что Власов будет заместителем председателя, и мы будем вместе работать. Его назначают по президентской квоте. Только вот на очередной встрече Сысуев мне заявляет, что Власова они видят председателем ЦИК.

— Получается, еще до голосования?

— Да. Я говорю: «Так не пойдет. Я свою кандидатуру не снимаю, тайное голосование определит председателя». Тогда началось выкручивание рук. Недельки полторы попрессовали. Потом поняли, что есть люди, которые не отказываются от своих принципов. Власов — чужой в этом деле человек, поддержать его готова только президентская пятерка.

В день первого организационного заседания меня опять вызывает Сысуев: «Ну что, войну объявляешь нам?» «Какую войну? — говорю. — Это демократия в действии». Он мне: «Ну вот, давай, мы тебе гарантируем, что ты будешь заместителем, а Власова поддержи на председателя». И я тогда говорю: «Если вы пойдете по такому пути, то даже в том случае, если я изберусь председателем, Власов ни заместителем, ни секретарем не будет — гарантирую». Поговорили, разошлись. Потом смотрю, по коридору бежит к Сысуеву Власов. Спрашиваю его: «Что же ты поступаешь не по-товарищески?» А он: «Это не я. Так [дочь президента Ельцина и его советник Татьяна] Дьяченко решила».

— Интересно, что вас, человека, прошедшего выборы 1996 года, все это удивляло.

— Я тогда только секретарем был. В 1996-м.

— Мне кажется, многие сложности с демократией в нашей стране начались именно с выборов 1996-го.

— Тем не менее, в 1999 году, в марте, я стал главой Центризбиркома, работал там два срока. Через восемь лет мои полномочия закончились.

— Должность главы Центризбиркома в те годы действительно была одной из ключевых в стране?

— Да, так было. Я исходил из того, что избирательная система необходима для преобразования нашей страны, нашей власти, и надо ее сделать такой, чтобы она была демократичной, справедливой, вызывала доверие у людей.

— Люди верили в выборы?

— Мы делали все возможное, чтобы к выборам было доверие. Вспомните, через что нам пришлось пройти. Например, 1999 год, выборы в Госдуму, отставка президента Ельцина — неожиданная, выборы президента в марте 2000-го. Можете себе представить, что это было? Впервые в истории государства его глава сам — добровольно — сложил с себя полномочия, были объявлены выборы, и по их результатам был избран новый руководитель. Еще раз: через демократические выборы! И поверьте мне на слово, это были, пожалуй, самые демократические выборы в истории нашей страны.

— А что случилось потом?

— После этого на Путина насели, что надо менять систему выборов: пропорциональная система не нужна, нужны только одномандатные округа… И он даже в какой-то момент согласился. Я в Администрации [президента] говорю: «Если мы это сделаем, никакое дальнейшее развитие партийной системы будет невозможно. Потому что пропорциональная система — это ее локомотив. Нет у нас еще соответствующих традиций — и не будет нормально работающей конкуренции партий». В этой части меня поддержал [первый замглавы Администрации президента Владислав] Сурков, надо отдать ему должное, и в конечном итоге сохранилась смешанная система.

Но постепенно стали пересматриваться принятые нормы законов. Появились мнения о том, что в партии для ее регистрации должно быть не десять тысяч, а 50 тысяч человек. Ну, и еще многое другое.

— Так при вас же и приняли такие поправки.

— Да, но теперь все обратно возвращено.

— Хорошо, а из безусловных успехов за годы своего председательства в ЦИК что можете назвать?

— Это, конечно, система автоматического подсчета «ГАС-выборы» и права наблюдателей. Мы добились того, что каждый наблюдатель, находясь на избирательном участке, не имеет никаких ограничений для присутствия. Более того, он имеет право получить копию результатов голосования, которые на его глазах подсчитали. В 2003 году мы сделали так, что это все еще в интернете стало тут же публиковаться — по каждому избирательному участку, каждый может смотреть и сверять. Чтобы был контроль в режиме реального времени. Потому что если не будет этого контроля, начнут химичить. На местах ведь этих выборных деятелей, с советских времен хорошо воспитанных, полно. Поэтому, цель была — как можно быстрее собрать итоги голосования, обнародовать их и вывесить по каждому избирательному участку. И тогда просто по времени подтасовки становились невозможными нигде.

— Потихоньку научились.

— Надо иметь политическую волю на то, чтобы не было стимула учиться этому.

— Правда ли, что ваша преданность делу честных выборов отчасти стоила вам карьеры, когда в 2006-м вы не позволили провести референдум о продлении президентских полномочий?

— Ну, я не знаю, карьера — не карьера, но с 2006 года многие наши инициативы уже не поддерживались, а пошли другие, произошел откат по многим позициям. Центризбирком стал отодвигаться от законотворческого процесса, к нам уже не прислушивались, с мнением не считались.

Что касается 2006 года и желания североосетинской группы провести референдум по изменению порядка избрания президента, то здесь наша позиция была основана на законе: этот вопрос невозможно решить через референдум. Он оговорен в специальных главах Конституции, у которых есть особый порядок замены. Я считал и считаю, что сроки вообще увеличивать не надо. Конституцию трогать не надо, потому, что мы живем в переходное время. И в это переходное время мариновать ситуацию на долгие годы со сроками чревато последствиями.

Да, мне намекали: ты не горячись, подожди, может другие ветра задуют. Но мне неважно, какие ветра задуют, если это противоречит Конституции. 

После ЦИКа

— Вы с легким сердцем передали дела Чурову?

— Я выступил на заседании, уже не в качестве члена Центризбиркома, оценил сделанное нами. Сказал об опасностях, которые избирательную систему подстерегают.

Повторюсь, я был сторонником пропорциональной системы выборов, она снижает возможности использовать административный ресурс в регионах против неугодных власти кандидатов. Пропорциональную систему выборов депутатов Госдумы, которую мы предложили, в итоге приняли. Кроме того, я убежден, что пропорциональная система должна применяться на выборах в субъектах РФ, так как она вынуждает партии идти в регионы, и они понимают, что если только в Москве будут работать, толку будет мало — а это тоже развивает страну политически и граждански.

— Но ведь без прямых выборов губернаторов в региональной политике не так уж и много толку.

— Прямые выборы губернаторов отменили после Беслана. Я тогда говорил, что это временная мера, лет на десять. Сейчас их вернули.

 — В чем еще вы видели опасность, прощаясь с Центризбиркомом?

— В системе «паровозов». Когда головную часть партийного списка представляют 12 человек, известных на всю страну, но никто из них вообще не собирается работать потом в Думе. У меня было такое предложение, и оно было поддержано на определенном этапе Путиным — только тройка, не больше. Если потом кто-то из тройки уйдет в правительство — хорошо. Но если человек из тройки место депутата занимать и не планировал — штраф и потеря одного места в парламенте.

— Графа «Против всех»?

— Я не был вначале ее сторонником, ее придумал Виктор Шейнис из «Яблока». Но на каком-то этапе она стала полезной, потому что давала людям дополнительную возможность: не видит человек никого из кандидатов достойным себя представлять, но он все равно идет на выборы, а не игнорирует их.

— Получается, что с Чуровым, при котором эту графу убрали, вы вообще ни в чем не совпадаете?

В ответ на этот вопрос Вешняков молчал, пока Катерина Гордеева не задала следующий вопрос. 

— Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы вернуть доверие людей к выборам? 

— Ну вот я вижу, дебаты хотят возродить. Надо добиваться интереса к выборам со стороны избирателей. И вот сейчас возвращаются ко многим демократическим процедурам, которые мы прошли еще в 1990-х.

— Кто бы мог подумать, что политикам 2016-го придется учиться у политиков 1989-го.

— Просто те выборы были одними из самых демократичных в нашей истории. А ведь еще была советская система, были трудности всякие. Помню, как мне председатель горисполкома говорил: «Как же так, выбирать из десяти человек одного? Вы какую человеку, которого не изберут, травму нанесете?» Но была политическая воля провести справедливые демократические выборы и был активный запрос общества на это.

— Есть выборы 1996-го года, о которых вы со мной не говорите, и выборы 2000-го, о которых не поспоришь. Сейчас есть примеры честных выборов?

— Недавно были выборы мэра Москвы, на которых победил Сергей Собянин. И, на мой взгляд, организаторы постарались сделать их действительно состязательными, там кандидаты имели возможность выступать перед своими избирателями. Была система контроля за работой участковой комиссии, наблюдатели. Все это было в значительной степени задействовано, поэтому большого сомнения в результатах у меня нет. И потому я верю, что возможен разворот доверия к выборам, доверия к избирательной системе Российской Федерации, которую мы столько лет строили.

— Ну, раз вы так считаете.

— Я не идеализирую эти московские выборы. Но это намного лучше, чем выборы, после которых произошла Болотная площадь. Потому что выборы, после которых люди выходят на площадь, — это провал; это результат массового недоверия к выборам и к их результатам. И это очень печально.

В Латвии

— Но ни к чему этому вы, по большому счету, уже не имеете отношения. Как вы воспринимаете свою новую должность? Многие говорят: а, Вешняков — он теперь в почетной ссылке.

— И так говорят, и по-другому говорят: работаю послом Российской Федерации уже восемь лет.

— Вы себе могли представить такой карьерный поворот?

— В любой должности ты вечным не можешь быть, тем более, при демократическом устройстве, которое сам же и пропагандировал.

— Насколько сложно быть представителем интересов России в стране, где так поляризованы мнения по поводу места и прав русскоязычного населения, роли России?

— Приведу пример. Последние выборы президента России в 2012 году. На них, как вы понимаете, голосовали, в том числе, и граждане РФ, которые проживают в Латвии. Точных данных нет, но здесь живут около 40 тысяч наших граждан. Половина приняла участие в голосовании. Надеюсь, вы понимаете, что никакого административного ресурса не было. Всего пять избирательных участков: три в Риге, по одному в Лиепае и Даугавпилсе. И везде полная поддержка президента Путина, около 90%. Поэтому когда вы говорите, что разные есть настроения у русских здесь… 

— Я говорю про русскоязычных.

— А я на примере граждан Российской Федерации, которые проживают здесь на постоянной основе. У них однозначное отношение. Ну, а если говорить про русскоязычных в целом, то если бы вы провели опрос о том, правильно ли Россия ведет себя в Сирии, правильно ли она все делала на Украине, большинство ответов было бы — правильно. 

— А такую лояльность вы, как дипмиссия, должны каким-то образом поддерживать?

— Идет информационная война, чего скрывать. И в этих условиях если кто чего сделает в пророссийском направлении, тут же получает ярлык «агенты Москвы», «агенты Кремля». Это выгодно для соответствующих политических сил Латвии, Евросоюза и США. Поэтому здесь явно преувеличено то, что связано с Россией.

— Вы чувствуете себя на осадном положении?

— Нет, конечно. Я свободно перемещаюсь, без всякой охраны, И я ни разу не встречал нигде неприязненного отношения к себе. Ни в магазине, ни на юрмальском побережье, где я хожу по выходным скандинавской ходьбой.

— Скандинавская ходьба? Класс!

— Да, по десять километров хожу. И меня узнают, заговаривают, спрашивают что-то. Но в основном с позитивным настроением.

— То есть об опасениях граждан, что со дня на день может состояться операция «Юрмала наш», вам ничего не известно.

— Когда появился этот фильм «Би-Би-Си» о планах новой войны, я сразу сказал, что это — провокация. Ведь там какой сценарий: какие-то сепаратистские силы захватывают 20 пограничных городов… Скажите, пожалуйста! Я живу здесь восемь лет, ни одной сепаратистской организации здесь не знаю. И я убежден, что ни один латвийский эксперт не знает ни одной сепаратистской организации. Значит, это надуманный сценарий. Тогда возникает вопрос: а зачем он надуман, ради чего, какие цели ставит? Цели, с моей точки зрения, политические: включиться в информационную войну против России и обосновать увеличение бюджета НАТО на Европу.

Ну и есть еще одна причина: к любым политическим силам, которые к России относятся без предвзятости, сразу же приклеивается ярлык «агентов Кремля». И после такого фильма действительно легко сказать: «Эй, вы с кем тут собрались сотрудничать, с этими ублюдками, которые легко могут запустить ядерную дубину и развернуть Третью мировую войну?» На мой взгляд, этот фильм — опасная провокация.

— Какими достижениями на посту посла России в Латвии вы гордитесь?

— Я доволен, что мы увеличили товарооборот между странами в четыре с лишним раза. Так было до 2014 года, по крайней мере.

— Потом — санкции.

— Ну да. В 2014-м прирост еще был, а в 2015-м уже удержать его не смогли. Минус 47%.

Еще мы решили все спорные вопросы с Латвийской Республикой по поводу дипломатической недвижимости: за Латвией остался весь комплекс зданий посольства в Москве на Чаплыгина, а нам в обмен дали здание на улице Пумпура — для консульского отдела.

Кроме этого, нам еще одно здание — пока, правда, только на бумаге — передают, по адресу Эзермалас, 34, в Межапарке. Это полуразрушенное здание, которое можно будет снести и построить на его месте школу-интернат для детей сотрудников посольств и генеральных консульств Латвии, Литвы и Эстонии. Кроме этого, резиденция посла, которую раньше посол занимал на птичьих правах — теперь полноправная резиденция. Ну и еще решен вопрос по санаторию «Янтарный берег», который был когда-то санаторием правительства РСФСР и который все эти годы после развала СССР был, скажем так, спорным объектом. Латвия говорила: «Это теперь наше». Мы говорили: «Извините, если бы до сих у нас было союзное правительство, тогда, наверное, ваше». И мы 16 лет спорили по этому поводу, в суды ходили. И вот подписали соглашение о том, что мы им выделяем помещение в Афанасьевском переулке в Москве для резиденции посла Латвии, а они отзывают судебные иски, связанные с санаторием «Янтарный берег». Поэтому санаторий теперь в Управлении делами президента Российской Федерации, которое сейчас рассматривает его реконструкцию.

— Словом, проделанным на посту вы довольны.

— Был бы совсем доволен, если бы не столкнулся с геополитическими осложнениями, из-за которых развернулись санкции и информационные войны. 

— А за «пятую колонну» в странах Балтии вы часто получаете по шапке?

— От кого?

— От руководства. В федеральных российских СМИ часто говорят, что в Латвии и вообще в странах Балтии — гнездо российской оппозиции. По идее, вы должны как-то с этим бороться.

— Ну, гнезда оппозиции — причем еще и побольше — есть и в других странах. Борюсь я, например, с вами тем, что сижу и рассказываю о своих представлениях о жизни. Мне кажется, это правильная стратегия. Ну а если прямо ответить на ваш вопрос, то никаких ударов по шапке за это я не получал.

— Другая часть сюжетов федеральных СМИ о Латвии посвящена бедственному положению здесь русскоязычных граждан, общему негативному фону по отношению к России. И так далее. Думаю, вы сами видели.

— Действительно, неприглядные картинки латвийской действительности легче пробивают себе дорогу на наших каналах. Ну это же еще и закон жанра такой у журналистов, правильно? Вот скоро, 16 марта, легионеры «Ваффен СС» пойдут в очередной раз по центру Риги. Естественно, этот сюжет покажет российское телевидение. Закономерен вопрос: «Зачем фокусировать на этом внимание?» А я отвечу: «А зачем вы проводите эти марши? Они украшают столицу европейского государства?» Да нет, конечно, не украшают. Но все будет так, как уже было: будет марш, в нем даже попытаются участвовать какие-то члены правительства, депутаты сейма, мы будем возмущаться. Потому что это позор для Европы. И Россия на такие вещи должна и будет реагировать.

— Латышский выучили?

— Да. Немного.

— Как и многие соотечественники, не присмотрели себе дом? Юрмала — место, куда россияне перебираются целыми семьями.

— Мое место далеко отсюда. Деревня Конецдворье Приморского района Архангельской области. У меня там дом, дом моей мамы, я сам его основу укреплял, причем в тот момент, когда основы государства рушились. Дело было, по стечению обстоятельств, в августе 1991-го, во время путча. А еще там в двухстах метрах от нашего дома деревянная церковь Николая Чудотворца. И в ней когда-то служил мой предок по маминой линии. Со временем церковь эта почернела и грозила рухнуть едва ли не на наш дом. И это стало бы символом того, что наше время — время разрушений. И как-то меня задела эта мысль. И, используя — назовем это административным ресурсом плюс влияние и желание людей — мы церковь восстановили в 2004 году. 

— Мы — это вы то есть? Вы свои деньги отдали на восстановление церкви? Это связано с религиозностью или с патриотизмом в самом точном понимании этого слова?

— Ну и свои, и собирали там местные. Фонд Рублева подключился еще к этому делу: церковь эта ведь — памятник архитектуры!

Но лично для меня эта церковь — моя история. Это место моего рода, моей земли: в этой церкви молилась моя бабушка, там крестили мою маму, а потом, когда в храме сделали школу, она там училась, а потом была бригадиром овощеводческой бригады, когда там сделали склад.

В общем, это очень личное дело. И я правда хочу верить в то, что мы не разрушители, а созидатели. И время, которое было отпущено нам — оно для постройки нового и возрождения старого, а не для уничтожения. Ну и еще я в какой-то момент понял, что это мое место.