«Мне нравилась работа, но теперь я ненавижу завод» Работники «АвтоВАЗа» — о кризисе на предприятии

Акционеры «АвтоВАЗа» (блокирующий пакет принадлежит госкорпорации «Ростех») требуют уволить управляющего завода, шведского топ-менеджера Бу Андерссона или ощутимо сократить его полномочия. В первую очередь, они недовольны финансовыми показателями: убытки завода в 2014-м составили 25,4 миллиарда рублей; в январе—сентябре 2015-го — 15,8 миллиарда. Еще сильнее акционеров раздражает жесткая кадровая политика Андерссона, которая привела к сильнейшей напряженности в Тольятти. В 2014-м персонал завода сократили на 14 тысяч человек, в 2015-м еще на две тысячи (сейчас на предприятии работают 59 тысяч человек; население Тольятти — 712 тысяч). По просьбе «Медузы» журналист самарского издания Bigvill Алексей Юртаев записал монологи уже уволенных или собирающихся уходить рабочих — о положении дел на заводе.

Ольга

Бывший инженер чугунно-литейного цеха; сейчас — продавец в продуктовом магазине

Первая волна сокращений прошла в начале 2014 года. Вообще, я работала на таком производстве, где увольнения шли постоянно. Ежедневно у дверей отдела кадров стояли по 20 человек — на увольнение. Первыми ушли конфликтные люди, нарушители трудовой дисциплины и те, кто не справлялся с возложенной на них нагрузкой — пожилые. Те, кто уходили за два года до пенсии, могли рассчитывать на ее получение досрочно. Конечно, это неправильно: человек должен уходить на пенсию самостоятельно, а не насильно. Первых ушедших еще как-то провожали, говорили слова благодарности. Но потом стало проще, люди просто уходили потоком — и все. Меня же уволили за два дня, не сказав и слова благодарности. Я проработала на ВАЗе (советское название завода; сейчас — «АвтоВАЗ» — прим. «Медузы») почти 30 лет, на одном месте — и никогда не думала, что придется так уйти с родного завода, где прошла целая жизнь. Увольнение прошло по закону, мне заплатили все, что полагается.

Людей увольняли из-за снижения темпов производства автомобилей. На мой взгляд, бездумно и необоснованно, и это еще хуже стало отражаться на качестве работы. Нельзя электрика моментально переучить на механика, а фрезеровщика — на токаря, а у нас было именно так. Обязанности и нагрузку сокращенного персонала распределяли среди оставшихся работников. 

Это трудно принять, когда в один день уходили сразу десятки людей, с которыми ты проработал много лет. Бывало, шли собрания по поводу сокращений, приглашалось руководство, даже Андерссона приглашали. Но Бу не переубедить, он не слушает рабочих.

Люди ко всему относились спокойно: были одна-две неорганизованные спонтанные забастовки в одном из цехов на производстве, но это не «волнения». На митинги мало кто ходил, потому что люди уже никому и ничему не верят. Да и проводили их в рабочее время, даже в пересменку — и ни первая, ни во вторая смены туда попасть не могли. 

Коллеги мне, конечно, сочувствовали. В душе, наверное, радовались, что на этот раз их пронесло. А что делать? Без работы оставаться страшно. Конечно, я считаю, что со мной поступили несправедливо, как и со всеми остальными. Но я не спорила ни с кем — это бессмысленно, закон не нарушен.

Мне очень нравилось работать там. Я любила бывать на конвейере. В первый раз увидела его во время экскурсии в десятом классе. И все, полюбила завод. Закончила ТПИ (Тольяттинский политехнический институт; сейчас — Тольяттинский государственный университет — прим. «Медузы»), повезло попасть на ВАЗ. Зарплата была небольшая, но сам факт работы на ВАЗе в 1980-х был престижным. А в 1990-е завод просто спас нас от голода, безденежья и пустых магазинов. Завод я по-прежнему воспринимаю как наш дом. Сейчас мало общаюсь с бывшими коллегами: получается, потеряла не только работу, но и друзей.

Мне повезло — я нашла работу, хотя это и было непросто. Инженеры городу не нужны — городу нужны продавцы. 

Бесспорно, надо было менять что-то на заводе — производство, принципы работы, контроль качества. Но все происходит как-то хаотично: люди полюбили «Калины» и «Приоры», а завод сокращает их производство. Постоянно что-то реорганизуют, убирают целые цеха, отделы и управления. Потом снова возвращают, переименовывают. Зачем-то борются с цветами в цехах и гордятся ремонтом туалетов — и смех и грех. Такое впечатление, что во всем этом есть чья-то злая воля. Рабочие в постоянном напряжении, ждут сокращений, и никакой уверенности в завтрашнем дне у них нет.

Вячеслав Шепелёв

Бывший сварщик пятого разряда; сейчас — сотрудник независимого профсоюза

Меня уволили по статье и сказали, что будут платить 800 рублей в месяц — пособие по безработице. Вставать на учет в центр занятости смысла не вижу: там нужно отмечаться два раза в месяц и стоять по четыре-пять часов в очереди. На «АвтоВАЗе» составили целую градацию: кто проработал десять лет — при уходе платят пять окладов, 20 лет — шесть окладов, 30 лет — семь окладов. Все происходит просто — подходят к человеку, дают ему бумажку: «На, подписывай, через два месяца идешь под сокращение». Еще могут отправить хорошего специалиста в 49-й цех — для разнорабочих. Если человек отказывается, его тоже могут уволить.

По-моему, развалить хотят завод. Поставили надо мной руководителя — родственника начальника цеха. И он мне, хоть я и 20 лет на сварке, говорит: «Приди, я тебя проинструктирую». А я ему и отвечаю: «Слышь, чума, ты вообще кто?» 

Люди юридически неграмотны. При увольнении каждый надеется, что он уйдет и найдет себе работу. Некоторые люди думают, что их это не коснется: будто очередь в газовой камере, где люди думают, что на них-то газ закончится. Не закончится. Три оклада, которые выдают при сокращении — это три месяца платить кредит и ипотеку, а люди-то в основном все в кредитах. 

Завод избавляется не от бездельников, а от умных людей. Некоторые вредят и мстят. В последний день работают — могут и лом в конвейер засунуть. Висит сейчас на проходной плакат: «Совесть — лучший контролер». Бред, никакой совести там нет давно.

Люди здесь работали династиями. Никто не косячил, потому что не хотел позорить своих дедов или отцов. Я сварщик, приваривал на «Приору» двери — за две минуты нужно было приварить все четыре. Я справлялся за полторы минуты, и еще успевал покурить. Включил как-то Discovery по телевизору, а там показывали производство на «Форде»: сидит сварщик в белом комбинезоне, стульчик стоит, подходит на конвейере к нему кузов — он задницу поднимет и вместо наших 16 швов только один накладывает, нажимает кнопочку и сидит дальше, бамбук курит.

Я проработал 20 лет и застал дефолт в 1998 году. И тогда была надежда — молодая страна, светлое будущее, преодолеем трудности. А сейчас мы в заднице. Посмотрите на людей на улице — они ходят и смотрят в землю. Городу нечего есть — нужно создавать рабочие места. «АвтоВАЗ» — это маленький макет всей нашей страны, и он переживает явно не лучшие времена.

Наталья

Бывшая работница цеха по покраске автомобилей; сейчас — безработная

Я работала в цеху № 44-1 — покрывала грунтовой краской «десятки» и «пятнадцатые». В 2012 году я ушла в декретный отпуск, а когда нужно было выходить — началась заварушка. Цеха, в котором я работала, уже не существовало, поэтому я должна была перейти в другой, где мне места не нашлось — и я автоматически попадала под сокращение. Предоставили альтернативу — разбирать мусорки, красить заборы и бордюры или быть уборщицей. Я еще смеялась: классная карьера — покрывала краской машины, а теперь заборы. Подумала и ушла с тремя окладами. На заводе это никто не называет сокращением, скорее — увольнением по соглашению сторон.

Почти все из моих знакомых уже ушли с «АвтоВАЗа» не по своей воле. Только одновременно со мной с завода ушли человек десять, и все как-то пристраиваются в городе. А те, кто работают, особо за увольняемых не заступаются — сами боятся остаться без работы.

С другой стороны, работа в последнее время мне не нравилась. В последнее время, перед декретом, начался беспредел. Работу на «АвтоВАЗе» уже нельзя было назвать престижной. Но завод — это будущая пенсия, отпуска, больничные и работа, за которую платят. Всего этого нет на вольных хлебах в городе. А если и есть, то со смешной зарплатой в шесть тысяч рублей. Людям работать в цеху очень тяжело — это и жар от работающего оборудования, гарь отработанного масла, запах краски или сварки. О неработающей вентиляции много лет идут разговоры, ее меняют кое-где, но представьте размеры завода!

После увольнения я больше не работала. Сейчас сижу дома с детьми. Я не могу расхваливать то, что происходит на «АвтоВАЗе», но и не могу критиковать — давно не интересовалась их делами. Я считаю, что было бы правильным для города, если бы завод наращивал производство, развивался, создавал рабочие места. Но там наверняка не все так просто, тем более в кризис. Люди пишут, что руководство ведет неправильную политику, а я всегда больше верю рабочим, чем руководству.

Юрий

Инженер сборочно-кузовного производства, продолжает работать на заводе

Сейчас на заводе жестко-авторитарная система управления — никому нельзя перечить. Ты не имеешь права ничего делать — ты имеешь право только находиться на рабочем месте. Шаг вправо, шаг влево — тебе говорят: «Ты не работаешь, мы с тебя часы снимем». Ходят по цехам, проверяют, могут попросить подышать в трубочку — проверка, не выпивал ли. На каком основании, кто дал такое право? Никаких пряников — одни кнуты.

Люди боятся, им есть что терять: машина, квартира, обучение детей. Да и что выходить на митинг — нет толку, государство не слышит. Люди работают, чтобы выжить, уже не осознавая того, что трудятся на крупнейшем заводе с большой историей. Молодые парни сейчас и сами уходят. Работаешь за троих, а платят за одного — зачем оставаться? Иногда сам себя спрашиваешь: неужели власти не видят, что происходит? Ценные кадры никто не ценит. Один мой друг — два красных диплома, английский в совершенстве — был вынужден уйти. Он уехал работать в Самару, нашел работу за 40 тысяч рублей.

Мне нравилось работать на ВАЗе, я даже когда-то гордился этим. Раньше ехали на завод с настроением, а теперь заставляешь себя. Я приехал сюда один в 1984 году — как и многие, решить жилищный вопрос. Дали малосемейку, потом квартиру. Мои дети здесь выросли. Сына я заставил пойти на завод, чтобы знал, каково это. Он отработал пять лет, а потом уехал в Москву. Жена у меня тоже здесь работала. Сейчас и женщин направляют на сложное производство, где нужно много бегать, поднимать тяжелые детали. В ответ на возмущение им цитируют Бу Андерсона: «У нас нет мужчин и женщин — у нас есть рабочие».

Раньше люди приходили, фотографировались с начальством, детям своим завод показывали. А сейчас всюду расставлены запретительные таблички. Мне нравится создавать и творить — нравится быть рабочим. Мне нравилась работа, но теперь я ненавижу завод.