«Убийцу и террориста я бы не защищала» Интервью Оксаны Соколовской — адвоката Евгения Ерофеева, взятого в плен в Донбассе

В Киеве продолжается судебный процесс над россиянами Евгением Ерофеевым и Александром Александровым. В мае 2015 года их взяли в плен в Донбассе; сейчас они обвиняются в терроризме и «ведении агрессивной войны», что может закончиться пожизненным заключением. В первых интервью Ерофеев и Александров признавались, что являются кадровыми спецназовцами ГРУ. Однако на суде, начавшемся в ноябре, они изменили показания и заявили, что служили в милиции самопровозглашенной Луганской народной республики. Адвокат Ерофеева, гражданка Украины Оксана Соколовская в беседе со специальным корреспондентом «Медузы» Ильей Азаром утверждает, что обвинение не может доказать участие ее подзащитного в войне на стороне России.

— Процесс в самом разгаре. Как вы оцените работу судейской коллегии?

— Коллегия судей действует в рамках Уголовно-процессуального кодекса Украины. Правда, она не принимает многих возражений со стороны защиты. Это, например, касается вещей Александрова и Ерофеева, которые фактически не являются вещдоками, так как не были надлежащим образом изъяты.

Изначально судьи полностью поддерживали сторону обвинения, а в последнее время более или менее демократично рассматривают дело. Суд прислушивается в некоторых моментах и к нам. Например, по части невозможности допроса некоторых свидетелей.

— А по поводу доказательной базы обвинения что скажете?

— Она очень слабенькая. И ссылаться на то, что доказательства не могли иным образом быть оформлены, потому что были собраны в районе проведения антитеррористической операции, я считаю не совсем правильно. В УПК четко предусмотрены порядок сбора доказательств, порядок представления доказательств. Мы считаем, что доказательства, которые были предоставлены, не могут быть приняты судом во внимание.

— Какие, например?

— Начиная с видеоинтервью Ерофеева и Александрова, когда они явно находились под воздействием наркотических средств. На те их слова активно ссылается сторона обвинения. Не может быть принята и информация с телефона Александрова (там якобы есть фото- и видеодоказательства пребывания подсудимых в Донбассе — прим. «Медузы»). Она была собрана с флэш-накопителя, который не является вещдоком и вообще никаким образом в деле не фигурирует.

Во-вторых, это винторез (Ерофеев сказал, что впервые видит это оружие; сторона обвинения говорит, что оно принадлежит ему — прим. «Медузы»). Непонятно, у кого он изъят, и непонятно, чей он. Ни дактилоскопия, ни баллистика не показали, что это винторез Ерофеева. Мы настаиваем на том, что оружие, которое было изъято с места преступления, не является его оружием. У него был винторез — действительно, но другой, под другим номером. Где они взяли этот?

— Его винторез потеряли, что ли?

— Судя по всему, да. В обвинении речь идет об оружии в большом количестве, которое якобы было [подсудимыми] перевезено на «Камазе». Доказательств нет, это просто слова, полученные на стадии досудебного следствия.

Я не берусь говорить о свидетельских показаниях — их дали либо работники СБУ, либо военнослужащие 92-й механизированной отдельной бригады и представители батальона «Айдар». Все его бойцы рассказывают о том, что окоп, в котором был застрелен Пугачев (убийство сержанта украинской армии — еще одно обвинение против Ерофеева и Александрова — прим. «Медузы»), находится на подконтрольной Украине территории. Но есть и противоположное мнение. Будем это выяснять далее.

— Вы говорили, что Ерофеев виновен, но не во всем, что ему предъявляют. Так?

— До сегодняшнего дня у нас была позиция, что он виновен в пересечении государственной границы. Я это не отрицаю. Однако это административная ответственность, сроки привлечения к ней составляют три месяца и давно прошли.

Сейчас ему предъявляют незаконное пересечение линии соприкосновения [конфликтующих в Донбассе сторон], а данного правонарушения он не осуществлял. Тут очень тонкая грань. Его задержали фактически на границе между украинской стороной и… Хотя это же все Украина, да?

— Там же нет пограничного пункта. Как это вообще доказать?

— По точкам координат. Есть дополнения к протоколу по итогам переговоров трехсторонней [минской] группы с определением линии соприкосновения. Это может доказать соответствующий специалист. Будем над этим работать.

В целом говорить, что сторона обвинения в полном объеме собрала все доказательства, подтверждающие осуществление моим подзащитным агрессивной войны или террористического акта, невозможно.

— Сейчас позиция Ерофеева состоит в том, что он служил в милиции Луганской народной республики. Украина же считает его действия терроризмом.

— Я считаю, что для того, чтобы террористическая организация была таковой признана, нужно соответствующее решение компетентного суда. Такого решения нету. Постановление Верховной Рады о признании ЛНР и ДНР террористическими не является надлежащим документом. У Верховной Рады нет права принимать подобные решения.

На данный момент нет ничего, кроме как нелегитимных, на мой взгляд, решений органов государственной власти. Мы можем сколько угодно считать всех террористами, но для этого нужны доказательства. И, в конце концов, с террористами вряд ли подписывают меморандумы, проводят переговоры и пытаются найти точки соприкосновения. Поэтому у нас другое мнение.

— Ну тогда, возможно, это сепаратизм, если Ерофеев признает, что служил в милиции ЛНР.

— Никто не мешал стороне обвинения на стадии досудебного следствия предъявить новые подозрения, переквалифицировать его действия. По своей сути две статьи Уголовного кодекса — ведение агрессивной войны и террористический акт — друг друга исключают. Не может одно лицо вести агрессивную войну и осуществлять теракты.

Ерофееву и Александрову просто предъявили максимальное количество статей — все, что смогла придумать Главная военная прокуратура. А если смотреть по доказательствам, то даже если счесть ЛНР террористами, то не представляется возможным доказать, осуществляли ли они какой-либо теракт.

— Вы как адвокат верите тому, что сейчас говорят Ерофеев и Александров? Что они не действующие российские военные?

— У нас по УПК, к сожалению или к счастью, все показания, данные на стадии досудебного следствия, не берутся во внимание судом. То есть человек абсолютно спокойно меняет показания в любой момент, и принимается только то, что он говорит в суде.

Мне Женя сразу сказал, что служил в Луганской народной милиции. А с органами, Службой безопасности Украины, у него были другие договоренности. Они его успокаивали, говорили: «Готовьтесь к обмену, говорите все, что мы вам подскажем». Тем более они находились в госпитале: им могли предоставить лечение, а могли отрезать руку-ногу.

— По интервью «Новой газете» вроде незаметно, что Ерофеев или Александров находились под воздействием наркотиков.

— Я руководствуюсь доказательствами, которые у меня есть в деле. Мне предоставили документы об их увольнении из российских вооруженных сил. У меня есть соответствующие приказы об их отпусках. Как я могу руководствоваться другим мнением, какие у меня могут быть сомнения, если я вижу документы? В основу обвинения было положено то, что само обвинение и придумало.

Даже подтверждение личности Ерофеева и Александрова у стороны обвинения было только с их слов. Доказательства предоставила им я в момент раскрытия материалов досудебного следствия. Ситуация достаточно сложная, конфликт наднациональный, и здесь нужно руководствоваться нормами международного права. Если бы ими руководствовались украинская и российская сторона, то Ерофеев и Александров давно бы уже были интернированы, и давно был бы проведен обмен не в рамках какого-то помилования, а в рамках Женевской конвенции. Это было бы логично.

— В смысле обменять их как военнопленных?

— Изначально же все говорили о том, что их взяли в плен.

— Допустим, но это же не война, а антитеррористическая операция.

— Дело в том, что если почитать внимательно [Женевскую] конвенцию, то там есть четкое определение, по каким признакам лица считаются военнослужащими. У них должно быть руководство, боевые задачи, они должны были вести военные действия.

— Почему все же не произошел обмен?

— Я об обмене люблю больше молчать, потому что это не в моей компетенции. Все прекрасно понимают, что это политическая воля, и все решается на уровне президентов.

— Адвокат Александрова Юрий Грабовский говорил, что обмен едва ли возможен, потому что подсудимые очевидно сразу выйдут в своих странах на свободу.

— Если они будут переданы для отбывания наказания странам, гражданами которых они являются, то да. В моем понимании мы однозначно дойдем до приговора суда. [Адвокат Надежды Савченко Марк] Фейгин приезжал в Киев, и сразу пошли разговоры, что уже готовится обмен Савченко на Ерофеева с Александровым. Я на это очень скептически реагирую. Не знаю, как адвокат может решать подобные вопросы.

— Владимир Путин на декабрьской пресс-конференции сказал, что Украина сама выводит за рамки обмена тех, кто в Киеве находится в СИЗО, то есть, очевидно, он имел в виду Ерофеева и Александрова.

— Он же не прокомментировал, на кого именно будет произведен обмен.

— Он сказал, что надо менять всех на всех.

— Возможно, к этому обмену и готовятся.

— Раз уж вы упомянули Фейгина, то он ведет защиту, полностью выступая на стороне Савченко, целиком ее оправдывая. У вас все-таки не такая однозначная позиция?

— Почему не такая? У нас позиция похожая, но мы понимаем специфику того, что происходит на Украине. Все-таки война идет на территории нашей страны — не важно, подконтрольная это ей территория или не подконтрольная. У них немножко другая ситуация. Савченко навряд ли приехала в Россию, чтобы пострелять кого-то. Я, например, тоже считаю ее невиновной, исходя из тех доказательств, которые собрала сторона обвинения в России.

Если говорить о Ерофееве с Александровым, то это недоработки нашей системы, глупость стороны обвинения. Можно было абсолютно спокойно передать дело в военный трибунал, и рассмотрение шло бы уже на международном уровне. Тогда, может быть, какое-то обвинение было бы, действительно, предъявлено в установленном порядке. А судить Ерофеева и Александрова по УПК в Голосеевском районном суде города Киева по таким статьям — это не от большого ума.

— Дело ведь в том, что это политический процесс. Россиянина Владимира Старкова, например, судили по тем же статьям в закрытом режиме — и дали 14 лет.

— Он подписал со следствием соглашение, и ему дали «правильного» адвоката. У нас, к сожалению, достаточно таких адвокатов, которые работают на сторону обвинения. И, соответственно, он подписал соглашение о признании вины, его быстренько осудили, и быстренько помиловали и освободили.

— Есть ли вам смысл как адвокату участвовать в таком деле? Наверное, вы и сами понимаете, что приговор будет обвинительный просто в связи с тем, что это громкое политическое дело.

— Я уверена, что есть, потому что судьи тоже люди. Они понимают, что данное дело обсуждается не только на Украине и в России, но, возможно, и в других странах мира. Если они наглым образом вообще не примут во внимание наши ходатайства о признании недостоверными ряда доказательств, то это в очередной раз поставит под сомнение существование независимой судейской системы на территории Украины.

Вообще же, дело Александрова и Ерофеева у нас рассматривается более справедливо, чем дело Савченко. Это видно невооруженным глазом. У нас допускают журналистов абсолютно всех, нет моментов, связанных с прекращением трансляции. Процесс очень открытый, и я считаю, что в этом плюс. По другим уголовным делам такого не происходит — это очень печально. Но в данном случае решили показать, что Украина может провести такое дело нормально.

— Да, но это не помешает вынести обвинительный приговор.

— После всех доказательств, которые будут представлены нами, и после прений, у меня есть сомнения, что суд сможет спокойно вынести обвинительный приговор.

— Дело Ерофеева и Александрова воспринимается и в России, и на Украине как главное доказательство участия России в войне. Если их за это не осудят, то получится, что все, что говорят про агрессию России, неправда.

— Я порчу немножко эту позицию стороны обвинения и неоднократно показывала, что она это все наваяла на основе своих личных умозаключений, не подтверждая это доказательствами. Именно поэтому на меня сейчас оказывается давление. Меня пытаются любыми способами выбросить из дела для того, чтобы в дальнейшем без препятствий доказать факт российской агрессии на территории Украины. Но, я думаю, вряд ли им это удастся.

— Вы сейчас про обыск в вашей квартире?

— Да. Прокуратура Киевской области пришла ко мне с обыском — искали орудие преступления, нож, которым я якобы полтора года назад нанесла ранения человеку. Он три раза судим, с ужасной репутацией и всем остальным. Спустя полтора года этот человек вдруг подал на меня заявление. И через полтора года приходят ко мне домой искать орудие преступления и следы крови. Это бред.

— Но этот бред может привести к вашему отстранению от дела?

— Они ничего не нашли, естественно. Взяли первый попавшийся нож под руку. Но в теории у нас абсолютно спокойно любого человека можно закрыть. Могут избрать меру пресечения в виде ареста, а это единственный вариант меня отстранить.

— Вы лично сталкивались с негативным отношением общественности из-за дела Ерофеева?

— Абсолютно каждый день. Мне и в фейсбук, и на личную электронную почту присылают угрозы, сообщения с какими-то глупостями. Но я же не могу застраховаться от всего.

— Почему вы вообще это выбрали это дело?

— Я была назначена Центром бесплатной правовой помощи. У меня было конфиденциальное свидание с Ерофеевым. После него я спокойно могла бы уйти и сказать: «Все, я не хочу, мне не нравится это дело». Но я никогда не пасовала перед трудностями, и считаю, что уважающий себя адвокат не имеет на это права. Если он прогнется раз под кого-то, с ним никаким образом считаться не будут и в дальнейшем.

— Не думали отказаться?

— Я люблю свою работу, и считаю, что любой человек имеет право на защиту. И для меня, между прочим, имеет очень большое значение, кто передо мной сидит. Если бы я в Евгении Ерофееве увидела какого-то отморозка, преступника, убийцу и террориста, я бы его не защищала.

Он такой же человек, как и мы с вами, выполнял обычный приказ. Сейчас говорить о том, что он террорист, вел агрессивную войну — неправильно. Если мы будем вести такие дела по отдельным лицам, у нас вся судебная система будет в дальнейшем так же сама построена. У нас и так все решается через какие-то звонки, через административный ресурс. Я не хочу, чтобы у нас проводилось таким образом судопроизводство.

Плюс нужно понимать, что Ерофеев и Александров были ранены. Я решила, что обязана их защищать.

— Но вы же понимали, наверное, что популярности вам это едва ли прибавит.

— Я это и сейчас прекрасно понимаю. Меня и так все, кто нужно, знают. А если говорить о мировой известности, то пиара больше у адвокатов Савченко, не у нас.

— Еще вас обвиняют в том, что ФСБ вас назначило на дело и контролирует.

— Я являюсь адвокатом, у которого заключен контракт с [украинским] Минюстом, я прошла соответствующий конкурс. Меня никто не назначал в ФСБ, меня назначила Украина. Я защищаю Ерофеева и наравне с ним защищаю патриотов [Украины]. Очень часто бесплатно.

— То есть российская сторона никак на вас не выходила, не контактировала?

— Я общалась с женой Ерофеева неоднократно, она мне предоставляла доказательства, связанные с Луганской народной республикой. Она самостоятельно запросы отправляла, ответы получала. К сожалению, на запросы украинских адвокатов ваша сторона не отвечает.

— В общем, в ФСБ вам не говорят, что делать?

— Нет, конечно. Мне достаточно сложно что-то навязать. А боялась бы — уже давно отказалась бы от этого дела, тем более, у меня маленький ребенок.

— Вы вообще разделяете мнение Украины, что Россия участвует в войне против нее?

— Изначально, когда начался раздел нашей страны, федерализация, это было спровоцировано незаконным свержением [Виктора] Януковича. Если мы придерживаемся Конституции, то там есть процедура увольнения президента, высказывание ему недоверия путем импичмента. Порядок не был соблюден, и ожидать, что новая власть придет революционным способом, и все с ней будет тихо и спокойно — это глупо.

Мое мнение: были договоренности известных лиц, и все, что происходит на востоке страны — согласовано между всеми сторонами, которые там задействованы.

— Вот тут вы не очень понятно сказали.

— Я не буду вдаваться в подробности. Вы меня поняли.