Синий цвет, Сталин и русский язык Пять главных новинок книжной ярмарки Non/fiction

Каждую неделю литературный критик Галина Юзефович рассказывает на «Медузе» о самых интересных книгах, изданных в России. В нынешнем обзоре — пять новинок в жанре нон-фикшн, без которых не стоит уходить с ярмарки интеллектуальной литературы Non/ficton (она проходит в Москве с 25 по 29 ноября): «Синий: история цвета» Мишеля Пастуро, «Дунай: река империй» Андрея Шарого, «Сталин, Коба и Сосо: молодой Сталин в исторических источниках» Ольги Эдельман, «Подчинение авторитету: научный взгляд на мораль и власть» Стэнли Милгрэма и «О чем речь» Ирины Левонтиной.

Мишель Пастуро. Синий: история цвета. М.: НЛО, 2015. Перевод Нины Кулиш

Французский историк-медиевист Мишель Пастуро — человек, способный переплавить собственную любовь к частностям, деталям и финтифлюшкам в тексты не только потрясающе увлекательные, но и какие-то поразительно глобальные, всеобщие, далеко выходящие за рамки своего мелкого (чтоб не сказать мелочного) предмета. Так, его «Символическая история Средневековья» проращивала величественный и масштабный образ эпохи из такой чепухи, как престижные виды стройматериалов или модный фасон рукавов, а «Дьявольская материя» исследовала дуалистическую (не то ангельскую, не то сатанинскую) природу полосок на ткани.

На сей раз в фокусе внимания историка объект, самой природой вроде бы определенный на роль статиста, а именно цвет — конкретно, синий. Впрочем, если верить автору, к созданию цвета природа имеет мало отношения — в первую очередь, это социальный, культурный конструкт, обладающий собственной историей и собственными коннотациями.

Надо признать, биография у синего цвета не столь долгая, но весьма впечатляющая. Практически неизвестный в античности и раннем Средневековье (тогда бал правили черный, красный и белый, затмевая все прочие цвета настолько, что ученые до сих пор спорят, умел ли в те времена человеческий глаз их вообще различать), к XII веку именно синий становится цветом по преимуществу. В нем щеголяют богоматери на полотнах живописцев, он проникает в гербы аристократов и вообще начинает восприниматься как цвет, наиболее полно воплощающий идею божественной гармонии. Еще более увлекательные приключения ожидают синий цвет в новое время: от радикального, бунтарского цвета Великой французской революции он проделывает путь до цвета умеренного либерализма, а после парадоксальным образом закрепляется за консерваторами — в виде антитезы черному и коричневому (цветам фашистских партий) и красному (цвету коммунистов и социалистов). При этом влияние и популярность синего только растут: по данным социологических опросов, сегодня каждый второй европеец называет его своим любимым цветом.

Политика и искусство, богословие и наука, военное дело и химия, геральдика и метафизика — синие нити, если верить Пастуро, пронизывают всю историю человечества. Следить за тем, как изящно историк их распутывает, разглаживает, а после вплетает в ткань собственного повествования, — сплошное наслаждение. И единственное, что огорчает, так это небольшой объем книги — жалких 140 страниц. Одно утешение: у Пастуро есть еще книжка о черном цвете и сборник эссе о цветах в культуре, пока не переведенные на русский. Что ж, подождем.

Андрей Шарый. Дунай: река империй. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2015

Идея написать биографию реки, похоже, впервые пришла в голову англичанину Питеру Акройду, однако его «Темза» оказалась настолько перегружена всевозможными гидрологическими и почвоведческими подробностями, что добраться до ее, с позволения сказать, дна под силу только самому терпеливому читателю. Литератор и журналист Андрей Шарый не стал повторять ошибок коллеги, поэтому за вычетом первой — географической — главы, его книга о Дунае — преимущественно культурологическая, что идет ей исключительно на пользу.

Давно уже завороженный Австро-Венгерской империей (нынешней книге предшествовала другая — «Корни и корона», целиком посвященная державе Габсбургов и написанная в соавторстве с историком Ярославом Шимовым), Шарый вновь обращается к своей любимой теме: центральной Европе и ее роли — по мнению автора, ключевой и определяющей — в формировании общеевропейской идентичности. Однако этот месседж залегает в придонных областях, в то время как на поверхности струится неспешный и во всех отношениях приятный нарратив, объединяющий исторические заметки с травелогом и обаятельной «видовой» прозой. Перемещаясь вдоль мутных дунайских волн вверх по течению (Дунай — единственная в мире река, формально текущая от устья к истоку — ее «нулевой километр» находится в румынско-украинской дельте, при впадении реки в Черное море), Шарый обстоятельно и с удовольствием пересказывает и анализирует все мыслимые мифы о Дунае: начиная от русалок и венских вальсов и заканчивая главнейшим из всех — многократно и на разные лады повторенным имперским мифом.

Устав от преувеличенной плавности основного текста, читатель имеет возможность отдохнуть на коротких интерлюдиях — небольших вставных новеллах, разделенных на две тематические группы — «Люди Дуная» и «Дунайские истории». Если первые содержат сведения о разного рода ярких придунайских фриках (от авантюриста и картографа XVIII века графа Марсильи до экстравагантного британского аристократа Патрика Ли Фермора, в 1930-е годы пересекшего Европу пешком), то вторые предлагают читателю массу «питательной» информации — о том, как римляне строили мосты через Дунай, о загадочной истории с «дунайским» романом Жюля Верна, о речном судоходстве и так далее.

Ритмичная, ладная, отлично изданная и как-то удивительно точно подогнанная под читательские ожидания, книга Шарого и сама по себе очень похожа на реку. Глубокие заводи чередуются в ней со стремительными перекатами, а ландшафт по берегам радует исключительным разнообразием. Словом, две с половиной тысячи километров (именно такую длину имеет русло Дуная), без малого 500 страниц — и всю дорогу не скучно.

Ольга Эдельман. Сталин, Коба и Сосо: молодой Сталин в исторических источниках. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2016

Компактная книга историка-архивиста Ольги Эдельман задумывалась, вероятно, как наш ответ «Молодому Сталину» Симона Монтефиоре — международному бестселлеру, изобилующему, тем не менее, грубыми ошибками, натяжками и передержками. Однако то, что получилось в результате, едва ли сможет потеснить в читательском сознании созданную Монтефиоре веселенькую картинку — в первую очередь, потому, что является ответом на совершенно другой вопрос. В отличие от британского историка, честно (окей, более или менее честно) фокусирующегося на фигуре Сталина, Ольга Эдельман интересуется не столько самим героем, сколько тем, как формировалась повествующая о нем традиция. Или, если совсем грубо, ее задача — понять, кто, что и почему врал или недоговаривал про дореволюционную биографию Сталина.

Вопреки расхожему мнению, источников о юности Сталина не так уж мало — беда историка состоит в том, что все они тем или иным способом тенденциозны. Официальные прижизненные публикации отличаются крайним лаконизмом, а в персональных свидетельствах людей, знавших вождя в его молодые годы, невольные ошибки и неточности накладываются на вполне намеренные и осознанные искажения. Сталин в описании современников предстает одновременно трусом и организатором дерзких «экспроприаций», агентом охранки и банальным уголовником, бескорыстным фанатиком и циничным прагматиком…

Разбор и сопоставление этих точек зрения составляет основное содержание книги «Коба, Сталин и Сосо». Некоторые аберрации объясняются сравнительно просто — так, очевидно, что вышедшие после 1953 года из лагерей старые большевики предпочитали видеть в Сталине воплощение мирового зла и пытались найти признаки грядущего отступничества от светлых ленинских идеалов уже в ранних годах его жизни. Однако есть сюжеты и более затейливые: к примеру, в интервью немецкому писателю Эмилю Людвигу Сталин фактически проговаривается — он признает, что не хочет говорить публично о своей карьере революционера-подпольщика, дабы его опытом не смогли воспользоваться «враги советской власти». Иными словами, часть прошлого вождя сознательно замалчивалась, чтобы не наводить советских граждан на нехорошие мысли об активном сопротивлении режиму.

Отправляясь в странствие по бесконечному «саду расходящихся тропок», в котором из каждой достоверно установленной исторической точки в разные стороны разбегаются десятки взаимоисключающих версий и домыслов, Эдельман не пытается доискаться абсолютной истины повсеместно. Скорее для нее важно зафиксировать то, что подлежит надежной фиксации, а по поводу остального обозначить границы возможного. Как результат, «Коба, Сталин и Сосо» (в отличие от книги Монтефиоре) едва ли сможет послужить основой для яркой экранизации — да и международным бестселлером явно не станет. Однако если вам правда интересно, что же мы на самом деле знаем о годах становления кровавого диктатора и «эффективного менеджера», то вам определенно сюда.

Стэнли Милгрэм. Подчинение авторитету: научный взгляд на мораль и власть. М.: Альпина Нон-фикшн, 2016. Перевод Глеба Ястребова

В это трудно поверить, но книга Стэнли Милгрэма, описывающая его хрестоматийный эксперимент — пожалуй, самый известный эксперимент за всю историю психологии как науки, до сих пор не издавалась по-русски. Теперь, наконец, этот пробел ликвидирован, и все желающие могут узнать, насколько же тонкая грань отделяет обычного хорошего человека от соучастия в злодействе.

В 1963 году социальный психолог из Йельского университета Стэнли Милгрэм опубликовал в газете объявление, призывающее всех желающих поучаствовать в эксперименте, декларируемая цель которого состояла в изучении взаимосвязи между болью и памятью. Участнику эксперимента (его именовали «Учитель») предлагалось зачитывать своему партнеру (его называли «Ученик» и это всегда было подставное лицо) пары слов и просить их запомнить. В случае, если Ученик не справлялся с задачей, Учитель должен был бить его током, причем с каждым следующим неправильным ответом мощность разряда увеличивалась, доходя от вполне безобидных до практически смертельных значений. В определенный момент Ученик начинал просить пощады, но следивший за происходящим экспериментатор приказывал Учителю продолжить исследование вопреки мольбам — и невзирая на возможную опасность для здоровья Ученика. Абсолютное большинство случайным образом отобранных Учителей не прерывали эксперимент даже после того, как жертва начинала пронзительно кричать и симулировала потерю сознания. Более того, Учителя оправдывали свои действия исключительной «тупостью» Ученика, который, по их мнению, заслуживал наказания.

О критериях отбора, о технологии проведения эксперимента и о его разновидностях (Милгрэм варьировал входящие условия, отмечая, как зависят действия Учителя от различных факторов — например, от того, как далеко сидит Ученик) автор рассказывает в первой части своей книги. Вторая же часть — наиболее увлекательная и ценная — посвящена осмыслению и анализу полученных результатов.

Выводы, к которым приходит ученый, вроде бы снимают с нас персональную ответственность за подобное поведение, но при этом заставляют пересмотреть привычные представления о самих себе. По мнению Милгрэма, механизмы, без труда превращающие обычного добродушного обывателя в бессердечный инструмент чужого произвола, практически не зависят от нашего контроля и являются следствием биологической эволюции человека. Без формирования жестких иерархических структур человечество как вид не смогло бы выжить, а главное условие формирования таких структур — безусловное и бездумное подчинение вышестоящей особи.

Иными словами, при организации в социальную пирамиду (необходимой и неизбежной с точки зрения интересов популяции) индивидуальные ценности каждого человека подвергаются небольшой, но очень значимой корректировке, результатом которой становятся тоталитаризм, Холокост и тому подобное. Сумма хороших людей может на выходе дать сообщество убийц — и мы неоднократно имели возможность быть этому свидетелями. Ну что ж, мысль не то чтобы новая (самой книге Стэнли Милгрэма 30 с лишним лет, а до него примерно о том же писала Ханна Арендт в своей знаменитой книге «Банальность зла»), но сегодня, к сожалению, актуальная как никогда.

Ирина Левонтина. О чем речь. М.: АСТ: Corpus, 2016

Нынешняя — вторая по счету — книга лингвиста Ирины Левонтиной напрямую продолжает предыдущую: те же обаятельные, остроумные и местами парадоксальные заметки о русском языке в его нынешнем состоянии. Об эволюции слов и выражений, о новых словах и способах их употребления, о точках пересечения жизни и языка (сегодня уже практически неразделимых) Левонтина пишет с академической точностью и ясностью, но при этом без всякого снобизма. Языковой пуризм, предписывающий каждому интеллигентному человеку сложить голову в неравной борьбе за кофе мужского рода, автору совершенно чужд и, более того, не слишком симпатичен. Рассматривая язык как живую, подвижную и изменчивую структуру, Левонтина в лучшем случае может позволить себе незлую иронию или мягкое недоумение: так, ее очень веселит словосочетание «сидеть на посту» (по аналогии с «сидеть на диете») или наметившееся смешение слов «харизма», «карма» и «планида» (все они теперь обозначают более или менее просто судьбу). Однако свою задачу Левонтина видит не в том, чтобы исправить и искоренить, а в том, чтобы зафиксировать, осмыслить и определить, как и в какой точке индивидуальное становится общим, где язык в самом деле меняет свое русло, а где просто выдает в сторону случайный протуберанец.

«О чем речь» — из тех книг, которые, на мой вкус, нужно иметь обязательно «в бумаге», а не на электронном носителе, и раскладывать по дому в тех местах, где вам случается засесть с чашкой чая. Раскрыть в произвольном месте, прочитать две-три зарисовки, закрыть, подумать, примерить на себя, а после вернуться и продолжить — снова с любого места и все с тем же неизменным удовольствием.