«Лестница Якова» и кровавый Техас Две семейные саги. Обзор Галины Юзефович

Еженедельно литературный критик Галина Юзефович рассказывает на «Медузе» о самых интересных книжных новинках, изданных в России. В нынешнем обзоре речь пойдет о двух семейных сагах — «Лестница Якова» Людмилы Улицкой и «Сын» Филиппа Майера.

Людмила Улицкая. Лестница Якова. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015

Для меня романы Людмилы Улицкой обладают легким привкусом guilty pleasure — «запретного удовольствия»: что ни делай, никуда не деться от ощущения, будто сидишь на кухне (ну, или в кофейне) с подругой, и подруга тебе рассказывает яркую, увлекательную и трагическую историю своей семьи. Вроде бы занятие вполне безгрешное и даже душеполезное, но какое-то суетное, что ли. Неосновательное. Такое, что если увидят, то как бы немного неловко.

Если вы хотя бы отчасти понимаете, о чем я, то имейте в виду: новый — без всяких преувеличений долгожданный — роман Людмилы Улицкой «Лестница Якова» вновь заставлит вас пережить эту гамму неоднозначных чувств. Снова кухня, снова подруга, снова бесконечный и плавный женский нарратив о пережитом, о травмах поколений, о том, как прошлое пробирается в будущее, используя живых теплых людей в качестве своих бездумных и беззащитных носителей. И все одновременно и хорошо, и правильно, и оторваться трудно, но как-то очень уж понятно, ожидаемо и предсказуемо.

Впрочем — и это на самом деле тоже хорошая новость (кто сказал, что любой роман непременно должен превосходить читательские ожидания), все остальные чувства, традиционно вызываемые прозой Улицкой, в новом романе тоже на месте: все семьсот с лишним страниц мы будем остро, порой до боли сопереживать героям и искать (а главное находить) параллели с прошлым своих родных, друзей, знакомых.

В 1975 году тридцатидвухлетняя Нора Осецкая, театральная художница и москвичка, рожает ребенка фактически без мужа — «для себя», любит грузинского режиссера Тенгиза, хоронит бабушку Марусю и забирает из ее квартиры семейный архив. В 1911 году юный еврейский интеллигент из Киева Яков Осецкий этот самый будущий архив начинает писать — вернее пишет-то он, разумеется, вовсе не архив, а письма своей невесте, красивой сумасбродке Марусе, уехавшей из родного Киева в Москву, учиться каким-то странным танцам у одной из последовательниц Айседоры Дункан. Две эти линии, дробясь и отражаясь друг в друге, будут постепенно сближаться, а еще к ним добавится линия Юрика — странного и мудрого сына Норы, линия ее отца Генриха — не любимого более или менее никем сына Якова и Маруси, линия Тенгиза и его театральных исканий, линия Вити — «комического», несбывшегося мужа Норы, гениального аутиста-математика и еще пары десятков персонажей разной степени важности. Все их жизни совокупно вберут в себя все важное, произошедшее с нашей страной за прошедшие сто лет — от еврейских погромов в Киеве начала ХХ века до диссидентского движения, от Гулага до урезанной и куцей советской «сексуальной революции».

Людмила Евгеньевна, казалось бы, пребывает уже в том возрасте и статусе, когда ожидать от нее серьезной динамики, не приходится. И тем не менее, хотя «Лестница Якова» — очень характерный «роман Улицкой», в нем есть и нечто новое по сравнению с предыдущими книгами автора. Например, сюжет (обычно для Улицкой вещь второстепенная, едва ли не служебная, призванная просто скреплять отдельные эпизоды на более или менее живую нитку) на сей раз гораздо более строен, затейлив и продуман. Да и в том, что касается литературного чревовещания, прогресс по сравнению с «Даниэлем Штайном» очень заметный: примерно четверть романа — это «чужой» текст, причем каждый из его вымышленных авторов обладает собственным, узнаваемым и ни на кого не похожим голосом, интонациями, орфографией, наконец.

Словом, то же, что и раньше, только немножко лучше.

И это довольно точное, как мне кажется, описание авторской стратегии Улицкой в целом. Медленно и постепенно, без резких движений, она дотачивает, дорабатывает в своих текстах некую нашу важнейшую культурную универсалию — формирует общий знаменатель, на который при желании может себя поделить более или менее любой житель нашей страны. И тот колоссальный успех, которым пользуются книги Улицкой, лучшее подтверждение тому, что потребность в подобной универсалии — самая насущная, а выбранный вектор движения — правильный. «Лестница Якова» — еще один шаг в ту же сторону. А если на выходе все равно получается трогательный женский нарратив с легким привкусом guilty pleasure, то это вопрос скорее к нам самим, чем к Улицкой — она-то все делает правильно.

Филипп Майер. Сын. М.: Фантом-Пресс, 2015

Трудно подобрать более точную рифму к «Лестнице Якова» Улицкой, чем «Сын» Филиппа Майера. Вообще невозможно поверить, что издатели выпустили эти книжки, не сговариваясь (третьим в компании, конечно же, должен стоять роман Сухбата Афлатуни «Поклонение волхвов», о котором я рассказывала некоторое время тому назад — такой же большой и богатый на смыслы). Если Улицкая пытается облечь в слова российскую социокультурную универсалию, то Майер в своем романе стремится вывести и зафиксировать американский (или, вернее, техасский) архетип. Улицкая движется к своей цели неторопливо и поэтапно, Майер применяет технику стремительной кавалерийской атаки — сразу и навсегда.

Сто пятьдесят лет американской истории, от первых поселенцев на землях Техаса до наших дней, упаковываются у него в три человеческие жизни — правда, весьма продолжительные. Первый герой, старый полковник Илай МакКалоу, в 1849 году становится свидетелем смерти матери, брата и сестры, убитых индейцами, и сам на многие годы попадает в плен к команчам. Второй протагонист — нелюбимый сын Илая Питер, позор гордой и прямодушной семьи Маккалоу. Он слишком тонок и рефлексивен для того, чтобы в конфликте однозначно принять чью-то сторону, во всем видит нюансы и оттенки, а потому именно он становится косвенным виновником жуткой мексиканской резни 1915 года. Ну, а третья героиня — несгибаемая Джинни МакКалоу, беспощадная и ослепительная бизнес-леди, любимая правнучка Илая, способная не моргнув глазом пустить по миру целый клан конкурентов или выжечь тавро на шкуре теленка, но при этом отделенная от своего времени и окружения незримой стеной, бесконечно чуждая тем ценностям, которые ей по факту приходится отстаивать и транслировать.

В сущности, «Сын» — это не один роман, а сразу три: история Илая — приключенческий роман про индейцев (честно говоря, довольно мрачный и кровавый), история Питера — психологическая драма и отчасти история любви (тоже не слишком веселая), история Джинни — эдакий «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд (тут, я думаю, можно вообще ничего не объяснять — с общей тональностью и так все ясно). Прелесть этой конструкции в том, что каждая из ее граней существует не сама по себе, но как часть целого, одна линия зеркалит другую, и каждый раз, когда тебе кажется, что ты уже наконец полностью считал авторский замысел и понял, извините за выражение, месседж, Майер находит способ вывести тебя из комфортного равновесия точечным ударом то из прошлого, то из будущего. Техас предстает в его романе эдаким неуспокоенным, бурлящим, наполненным фронтиром — и такое состояние, по версии автора, является для этой точки пространства перманентным и наиболее естественным. Словом, если коротко, любит, любит кровушку техасская земля, и ничего в этом месте не меняется. Ну а что — культурная универсалия не хуже прочих.