«Я как последний самурай» Интервью лидера белорусской оппозиции Николая Статкевича

На выборах президента Белоруссии 11 октября против Александра Лукашенко выступают три политика, в том числе кандидат от оппозиционной коалиции «Говори правду» Татьяна Короткевич. Правда, большинство прежних лидеров белорусской оппозиции не считают ее «своей» и призывают бойкотировать выборы. Самый известный в Белоруссии оппонент власти Николай Статкевич только в августе 2015 года вышел на свободу из тюрьмы, где провел почти пять лет по обвинению в организации массовых беспорядков после президентских выборов 2010-го. Статкевич считает, что настоящий кандидат от оппозиции в условиях фальсификации выборов обязан призывать людей выходить на улицы (сам он в сентябре получил уже три штрафа за организацию несанкционированных пикетов). Специальный корреспондент «Медузы» Илья Азар поговорил со Статкевичем о разногласиях внутри белорусской оппозиции и о том, когда и как уйдет президент Лукашенко.

— Кандидат в президенты Белоруссии Татьяна Короткевич считает, что выборы важны и нужны, и в них надо участвовать, если дают возможность…

— У меня такая же позиция.

— Но вы же выступаете за бойкот выборов!

— Не за бойкот, а за игнорирование. Я принципиальный противник бойкота президентских выборов, потому что это единственная общенациональная кампания, и возможность мобилизации людей есть только на них (выборы в парламент Белоруссии проходят только по одномандатным округам, поэтому партии в Белоруссии фактически играют декоративную функцию, поскольку не борются за власть — прим. «Медузы»).

Да, выборы фальсифицируются, но надо идти и бороться. Но это ключевой момент — идти и бороться. Когда оппозиционный кандидат идет и борется, то власть вынуждена фальсифицировать выборы более явно, и наблюдатели могут увидеть, что делается за крупными торсами женщин, шелестящих бумажками за столом с бюллетенями.

Эти выборы я игнорирую, потому что на них нет оппозиционного кандидата. Если бы [лидер Объединенной гражданской партии Анатолий] Лебедько собрал 100 тысяч подписей, то я бы из тюрьмы загрыз его через адвокатов, но заставил дойти до конца кампании и позвать людей на площадь.

— На этих выборах есть оппозиционный кандидат.

— Я альтернативных кандидатов не разделяю. Они могут даже говорить о фальсификациях, критиковать власть, но на этом точка. Они не обращаются за помощью к обществу, они лишь выполняют функцию зазывал в ресторане на южном курорте. Они говорят: «Ваш голос нужен, чтобы противостоять фальсификациям». Как? Даже если 99% проголосуют против Лукашенко, то если власти захотят — 99% будет за него.

Денис Мельянцов, старший аналитик Белорусского института стратегических исследований: «Любой оппозиционный кандидат, участвующий в выборах, власти полезен, так как создает видимость состязательности. Власти демонстрируют Западу, что в стране соблюдаются демократические процедуры, оппозиция имеет доступ к телеэфиру и может собирать пикеты, где хочет, и говорить, что хочет. Власти сейчас не „мочат“ Татьяну Короткевич, но чтобы как-то специально пиарили, я бы тоже не сказал».

— Разницы между [Татьяной] Короткевич и [еще одним кандидатом в президенты Белоруссии, лидером Либерально-демократической партии Сергеем] Гайдукевичем, по-вашему, нет?

— Эта кандидат [Короткевич] действует изощреннее. Я не знаю, из какой она оппозиции, ведь она не лидер какой-то партии, ее назначил кандидатом человек, который совершил аморальный поступок и предал своих соратников.

В отличие от России, в Белоруссии власти допускают до президентских выборов несистемных оппозиционных кандидатов. В 2001 году против Лукашенко боролся единый кандидат от оппозиции Владимир Гончарик, в 2006-м — Александр Милинкевич и Александр Козулин, а в 2010-м кандидатов от оппозиции было уже семеро. Выборы закончились массовой акцией в центре Минска, которую разогнал спецназ — после того, как активисты начали ломать двери в здание правительства. Несколько кандидатов, в том числе Статкевич, и некоторые активисты получили тюремные сроки.

В 2010 году некоторые кандидаты [после ареста] пошли на шаг «а» — дали расписку о сотрудничестве с КГБ. Но от шага «б» — зачитать текст, который им дали — они отказались. Двое заявили о пытках и бежали из страны. Но Андрей Дмитриев (сейчас — глава избирательного штаба Татьяны Короткевич, в 2010 году — глава штаба оппозиционера Некляева — прим. «Медузы») пошел на шаг «б». От таких людей надо избавляться, а не сажать за один стол, это вина нашей полураздавленной оппозиции. Он под давлением способен на предательства, а продолжает оставаться делателем королей.

Да, на постсоветском пространстве твой классический оппонент — это вечно укравший деньги еврей-гомосексуалист, работающий на спецслужбы. Это часть нашей политической культуры, но в данном случае есть факт второго шага. Дмитриев мог бы чем-то другим заняться — аналитикой, например.

Вместо этого он сделал свою секретаршу кандидатом в президенты. Что ж, наши славянские женщины очень благодарны мужчинам, которые для них хоть что-то хорошее делают. Плюс амбиции. Все это подается под соусом мирных перемен (главный слоган кампании Короткевич — прим. «Медузы»). Я тысячу раз за мирные перемены, и чтобы все белорусы жили 120 лет счастливо, здорово и богато, и всегда была хорошая погода. Но у меня нет рецепта и плана, как достичь этого. Как, впрочем, ни у одного из альтернативных кандидатов.

Андрей Дмитриев, начальник штаба оппозиционного кандидата в президенты Белоруссии Татьяны Короткевич: «Я только что дал интервью „Белгазете“, где меня спросили, предал ли я кого-то в 2010 году, и я ответил: „Нет“, что подтвердил детектор лжи. Больше мне нечего добавить. Просто кому-то нечего сказать про то, что мы делаем сейчас и последние пять лет, поэтому бьют по больной точке».

— А что бы вы делали на месте оппозиционного кандидата?

— Должен быть сделан следующий шаг. [Кандидат должен сказать]: «Фальсифицируют, воруют мою победу! Пожалуйста, выйдите и поддержите меня на площади. Так мы окажем давление на власть. Даже если не получится, пусть вся страна увидит, что мы не быдло и не скоты и хотим нормальных выборов». После акции 2010 года соседи Белоруссии ввели для нас бесплатные рабочие визы как жест поддержки.

Если бы [Короткевич] сказала такое, то мы бы поняли, что женщина или Дмитриев вышли из-под контроля. Пока же кампания идет на пользу властям, потому что наблюдатели все равно смогут посчитать только явку.

Андрей Дмитриев: «После майдана, а главное — того, что за ним последовало, было понятно, что из старого оппозиционного лидера, особенно связанного с площадью, власть очень удачно слепит человека, который принесет в страну войну и разрушения. Мы опрашивали наших сторонников, и даже они говорили, что проголосуют за Лукашенко, потому что пусть лучше он побудет, пока все не успокоится. Такой кандидат от оппозиции получил бы совершенно честные 3-5%.

Женщину же невозможно обвинить в войне, если только она сама не передергивает автомат на каждой фотографии. Короткевич не накручивает общество, а успокаивает его, при этом все равно поднимая важные вопросы. Мы еще в 2012 году, когда ее кампания в Минске была основной для нас на парламентских выборах, понимали, что появился политик совершенно другого качества и другого рода. Она не стандартный оппозиционный политик, она по-другому говорит и действует, и она смогла привлечь не только классический оппозиционный электорат».

— Почему она должна призывать на площадь до фальсификаций, а не после? Это как-то не логично.

— В избирательных комиссиях только 0,5% представителей оппозиции. При этом 30% голосуют досрочно, в ночь с субботы на воскресенье они стопками бухают в урны бюллетени за Лукашенко. И даже больше ложат туда, чем проголосовали досрочно. Это давно не выборы. Если мы не собираемся на площади, значит мы согласны, значит нас это устраивает.

Мельянцов: «У нас обычно голоса считают таким образом, что из Центризбиркома спускают данные, которые должны быть, а на местах уже подстраиваются. Чтобы показать, что президент всенародно избранный, ему нельзя ему давать 55% ни в коем случае, должно быть больше 70%, и этого добиваются, либо просто в итоговом протоколе рисуя цифры, либо вбрасывают бюллетени на досрочных выборов».

— Что вы намерены делать?

— Раз [у Лукашенко] есть желание получить легитимность на Западе, я буду использовать этот фактор и делать митинги в центре Минска. Я сделал уже три несанкционированных митинга, соответствующих конституции, но противоречащих закону о массовых мероприятиях.

Я использую эту ситуацию, чтобы люди могли собраться, чтобы было пространство для свободы, уменьшился страх. Я всем своим хорошим и веселым видом показываю, что нечего бояться. Еще я задал Лукашенко пять вопросов, чем медленно, вежливо и юридически корректно вырывал ему пять дней мозг. Он потом, конечно, закрутит гайки, но хоть что-то останется, потому что уже пять лет ничего не происходит.

Дмитриев: «Мы прекрасно понимаем, что для власти выборы — это тот момент, когда ей надо показать, что она сокрушительно и беспощадно побеждает альтернативу. Наши с вами власти в этом очень похожи. Но понимая их интерес, мы можем его использовать в своих целях. Власть во время предвыборной кампании идет на уступки, чтобы создать образ [демократической страны]. У меня нет иллюзий, что 12 октября мне продолжат звонить каждое утро с государственного телевидения. Но пока есть возможность встречаться с людьми, как делаем мы и тот же Статкевич, мы ее используем для своих целей — для того, чтобы объяснять людям очень простую идею, что когда здесь начнется обвал, в этой стране есть люди, силы и возможности, чтобы было по-другому. Это марафон, это игра в долгую».

— А что думаете о массовости этих акций, на которые приходило меньше тысячи человек?

— Конечно, хотелось бы больше людей. Но сильно раньше, когда было намного больше свободы, на санкционированные акции приходило примерно столько же народа, а то и меньше.

Сейчас все понимают, что может быть штраф, но над этим надо смеяться. Я называю процессы, на которых у меня даже нет адвоката, юридической мастурбацией. Хотя моей семье, конечно, не смешно. Я под профилактическим наблюдением на восемь лет, после трех административных наказаний. Меня переведут на превентивный режим, а это совсем другая песня — ночью нельзя выйти из дому, нельзя уезжать из Минска. После трех нарушений под превентивным режимом снова отправят в колонию.

— А у вас сколько сейчас наказаний?

— У меня уже два административных (третий штраф Статкевич получил 9 октября — прим. «Медузы»). Но если я буду тихариться, то они все равно могут придумать ругань матом в общественном месте или еще хуже — отправление естественной надобности в общественном месте. Лучше уж хоть какая-то польза будет (смеется).

— Вы единственный из осужденных кандидатов в президенты 2010 года, кто не сдался и не написал прошение о помиловании. Вы чувствовали какую-то солидарность?

— Я чувствовал солидарность, но больше — ответственность. Морально было очень непросто, но надо было держаться и сопротивляться. Я не мог бумажку написать с просьбой о помиловании, ведь тогда получается, что десятки тысяч людей, которые со мной вышли на площадь, тоже преступники.

Сейчас я иду по городу, и люди постоянно подходят, в том числе сторонники русского мира. У некоторых при моем виде даже эйфория какая-то возникает — некоторые на колени становятся. Я поэтому очки ношу специально (смеется).

Лукашенко всегда показывал, что может растоптать достоинство любого человека. Он мог любого унизить, но тормозок случился в моем случае. Даже для людей, которые меня не поддерживают, я пример: «А, этот его сделал. Хоть один, да сделал». Но это и большая ответственность, я же как последний самурай (смеется).

Кандидаты от оппозиции сразу после окончания голосования 19 декабря 2010 года собрали людей на Октябрьской площади, рядом с администрацией Лукашенко. Кандидата Некляева избили по дороге спецслужбы, и он до площади не добрался. На площади совсем не было милиции, не было ее и на проспекте Независимости, по которому лидеры оппозиции пошли с людьми на площадь Независимости, где расположен Центризбирком. Лидеры проводили митинг, планировали ставить палатки, но активисты начали ломать двери правительственного здания. Вскоре на площади появился спецназ, акция была разогнана, сотни человек задержаны.

— Но какие-то ошибки были в 2010 году?

— Ни в коем случае. Я тогда дошел до площади, хотя штаб Дмитриева заманил меня в опасное место вместе с Некляевым. Я доверял ему интуитивно как поэту с романтической жилкой. У меня был план, которым я поделился с Некляевым — на площади устроить митинг, он там ставит палатки, а я увожу людей на площадь Независимости, потом возвращаюсь обратно. Я прятался в тот день, чтобы не арестовали, но Некляев прислал машину, отвез в офис, который был под наблюдением, и в итоге на нас напали парни в масках. Я еле оттуда выбрался.

— То, что в 2010 году силовики дали людям спокойно пройтись по центральному проспекту, — не ловушка властей была?

— Думаю, нет. Тогда, как и сейчас, Лукашенко хотелось легитимности. Но я не смог вовремя увести людей с площади Независимости. Команда [другого кандидата в президенты в 2010 году Андрея] Санникова думала, что я буду себя как кандидата выпячивать, а я хотел увести обратно людей. Когда начали ломать двери, то уводить людей было уже нельзя, потому что военные мозги бы решили, что люди идут захватывать администрацию президента.

— У вас и тогда не было единства среди кандидатов?

— Единственное, о чем мы договорились совместно — это о проведении митинга на площади. Я не знаю, кто начал ломать двери, но я очень надеюсь, что не агенты КГБ. А то тогда получается, что белорусы без КГБ даже не смогли разбить дверь и истоптать кусты можжевельника. Что же мы тогда за нация? Надеюсь, что это были нормальные рассерженные граждане Беларуси (смеется).

— А в субботу, 10 октября, что-то похожее будет?

— Нет, а ради чего? Тогда у нас украли победу, а как сейчас мы можем поддерживать человека, если он сам боится этого? Меня западные дипломаты спрашивали тут о том, как я отношусь к насилию. Я им сказал: «Успокойтесь, никаких революций не будет, ситуация сейчас не такая, у нас общество запугано». Я просто понижаю уровень страха.

Дмитриев: «С площадью сложная ситуация в этом году. Туда ведь не призывает и другая часть оппозиция, которая якобы действует более смело. Главная проблема — это Украина, из-за которой даже те, кто в 2010 году был на площади, боятся, что мы выйдем, этим воспользуется Кремль, а потом пленку назад не отмотаешь. С одной стороны, я как демократ верю в право людей на мирный протест, а с другой стороны, как человек, живущий в реальной ситуации, понимаю, что мы не соберем большую площадь, чтобы это выглядело как давление на власть. А кроме того, любая большая площадь может быть использована против страны Кремлем. На этом этапе мы хотим рейтинг и поддержку, которую мы смогли во время кампании накопить, не потратить за одну ночь, а довести ее до того уровня, когда ее нельзя будет не замечать».

— То есть все начинаете заново?

— Мы готовим площадку для нормальных выборов.

— Откуда они возьмутся-то?

— Будем точить камень как вода. Сейчас нет кандидата, а когда в 2010 году было семь оппозиционных кандидатов, то это очень помогло на этапе агитации. Каждому давали по полчаса времени на телевидении. Это потом началась жестокая реальность, да такая, что я позднее в своем деле читал, что некоторые [кандидаты] милиции говорили: «Остановите Статкевича, он неадекватный человек».

[Еще один оппозиционный кандидат в президенты Виталий] Рымашевский дал показания на меня — я в своем деле потом прочитал. Если бы он сказал, что он этого не делал, то мы вместе бы боролись за его честное имя. Я пытался потом провести чистку, но никто не убрал от себя этих людей, они сидели с ними за одним столом. Есть тюремные законы, которые мне нравятся. Есть статус «нечисти» — не опущенный, но человек, совершивший недостойные поступки в поведении, и с ним за столом сидеть нельзя.

— Лукашенко — такой хитрый политик, если сумел всех рассорить?

— Он не хитрый политик, просто оппозиция слишком долго живет без успехов. Конечно, после 1999 года, когда был марш свободы с десятками раненых, стычками с ОМОН, мы его заставили говорить о независимости. Но административные репрессии замучили: у меня больше 30 административных дел, больше 20 арестов, четыре уголовных дела. Тяжело выдержать это. Люди устают и ищут стабильности даже на таком нестабильном месте как лидер оппозиционной партии. Они инстинктивно начинают избегать ударов.

В 2011 году ведь была трехкратная девальвация, были молчаливые акции, но ни один кандидат не воспользовался этим, а я сидел в тюрьме. Тем не менее, что-то осталось для будущего, ведь если народ не протестует, если народ не борется за свои идеалы, то нация исчезает. Если за свои идеалы люди не идут под дубинки, не жертвуют свободой и не ставят под угрозу жизни, то ничего не стоит такой идеал. Значит это просто бла-бла-бла.

— В чем вы видите шансы оппозиции на успех?

— Если бы за Лукашенко не было Кремля, его бы уже не было, или он был совсем другим. Это источник его силы, хотя сейчас — может, и опасность. Белорусская экономика — это филиал российской. У нас не нормальная экономика, и она не может быть эффективной, потому что 80% принадлежит государству. Она может производить только убытки, но зато позволяет установить политический контроль над обществом, над каждым рабочим местом, ведь на каждом госпредприятии есть зам по идеологии, есть участковая избирательная комиссия и опасность потерять работу.

Это очень удобно, но стоит дорого, и кто-то должен покрывать убытки. Путин дал около 10 миллиардов, а это 20% бюджета. На этом все стоит, но каждый год требуется все больше денег, ведь если соседи прошли какие-то реформы, и там есть частная инициатива, то мы отстаем все больше и больше. Вся игра Лукашенко состоит в том, чтобы получить деньги с Запада, испугать Путина и заставить его платить больше. Поэтому я на свободе (смеется).

— Похоже, сейчас Запад собирается «простить» Лукашенко.

— Они будут стараться найти тут позитив. Они будут стараться признать этот выжженный политический ландшафт, эту кладбищенскую тишину каким-то прогрессом. Они думают, что раз кандидатов не сажают, никого не бьют — значит, уже стало лучше. Кандидат [Короткевич] скажет, что были фальсификации, это неправда, что я получила 7%, я получила 20%, и это неправда, что Лукашенко получил 80%, он получил 65%. После этого западные коллеги должны пожать руку Лукашенко и признать его президентом с 65% рейтинга. По-видимому, они не пойдут на это и просто скажут: «Есть большой прогресс, кандидаты признали выборы, протестов нет, политзаключенных освободили, и мы должны протянуть руку навстречу». Такой вот планчик.

Мы ведь не хотим майдана, мы хотим нормальных выборов. Мы допускаем, что в новом парламенте будет больше сторонников восточного вектора, но это нормальная возможность избежать конфликта. Но для того, чтобы белорусы получили такой парламент и площадку, чтобы тут не дошло до гражданской войны, надо, чтобы были выборы. Я говорил западным дипломатам: «Воплощением демократических ценностей являются ваши страны, а Лукашенко говорил, что демократия и все ваши ценности — это обман и пустышка». Мы тут боремся именно за европейские ценности, но вдруг у Лукашенко появляется союзники в лице Меркель и Олланда. То есть их ценности — это просто слова.

Я считаю это предательством, они предают собственные ценности, на которых построены их страны, из каких-то торговых меркантильных интересов, из-за глупой идеи развернуть Лукашенко от Москвы. Но филиал не развернешь.

Мельянцов: «Сейчас у Запада и Белоруссии совпадают интересы. Они поняли, что Минск или Баку не собираются вступать в ЕС, поэтому им незачем идти на уступки ЕС, и сейчас будут более прагматичные инструменты, заточенные под конкретную страну. Сейчас в истории с Украиной Лукашенко доказал, что он не марионетка Москвы, что с ним можно разговаривать, что он не угрожает ЕС, а наоборот охраняет границу от мигрантов и наркотрафика. В последние два года Минск неплохо сотрудничает с США — американцы купили у Белоруссии 700 противотанковых ракет для сирийских повстанцев».

— Вы, кстати, выступили против отмены ЕС санкций в отношении Белоруссии? Это как-то непатриотично.

— А нет никаких санкций против компаний. Даже санкции в отношении Юрия Чижа отменили через Евросуд. Есть персональный запрет 150 чиновникам въезжать в ЕС, и все. Для меня нет трагедии, если [глава ЦИК Лидия] Ермошина наконец-то съездит в Париж, но это воспринимается в нашем обществе так, что Лукашенко прав. Я в своих пяти вопросах обвинил Лукашенко в госизмене и убийстве. Ему нечего мне ответить, но с этим человеком европейцы садятся за стол. Я им говорю: «Вы выработали позицию, и стойте на ней. Мне свою позицию было удержать сложнее, а у вас опять какие-то нелепые игры».

— А вам они что отвечают?

— Записывают, что я говорю, и молчат. Я благодарен Западу за то, что я получил свободу. Мне по сроку было сидеть еще полтора года, а могли ведь и еще добавить. Правда, не знаю, надолго ли я вышел. Но сейчас я хожу и вижу небо. В тюрьме ведь не видно неба — на окне в камере реснички, в прогулочном дворике густая сетка, а переходы между корпусами только подземные. В колонии было как в санатории, потому что небо и деревья есть (смеется).

— Сейчас на Западе не Лукашенко, а Путина называют последним диктатором Европы. 

— Они боятся действий Путина и надеются перетянуть Лукашенко на свою сторону. Я им говорил, что даже при усилении санкций Лукашенко не изменил бы своей позиции по Украине, потому что он туда продает солярку, а оружие продает обеим сторонам конфликта.

— А что думаете, российская авиабаза в Белоруссии все-таки будет?

— По поводу базы Путину достаточно сказать, что теперь цены на нефть и газ для Белоруссии будут по рыночной цене, и на следующий день Лукашенко будет стоять у Спасских ворот Кремля, биться в них лбом и говорить (пародирует речь Лукашенко): «Владимир Владимирович, я готов на все, скажите, что надо делать». Потому что это мгновенный коллапс экономики, этот самолет не летает.

Заявление Лукашенко про базу — это начало торга. Когда Лукашенко перед встречей с Путиным говорит: «Независимость — это святое, и мы никогда клочок своей земли не отдадим», я представляю базар в белорусском местечке. Брюнет с серьгой в ухе, который обнимает кобылу и кричит: «Это самая лучшая кобыла, я ее ни за никакие деньги не уступлю» — но даже самый тупой мужик понимает, что кобыла продается. Лукашенко просто решил успокоить общество перед выборами и получить хотя бы полупризнание ЕС.

Мельянцов: «Размещение базы полностью подрывает весь нейтралитет и медиацию по Украине и возвращает Беларусь в русло российской внешней политики. Лукашенко не хочет, чтобы его воспринимали как сателлит Москвы и договаривались с ней, минуя его. Он, наконец, добился успеха и сейчас скорее пытается повыгоднее продать США неразмещение российской авиабазы. Пока Путин не ставит ему каких-то жестких условий. Правда, наши чиновники рассказывали, что в прошлом году приезжали российские эмиссары и несколько недель выкручивали руки, чтобы Белоруссия солидаризировалась с российской позицией, и якобы даже просили послать войска в Крым, чтобы была иллюзия коалиционных действий. Лукашенко выкрутился с помощью челночной дипломатии, спросив, готова ли Россия компенсировать шесть миллиардов товарооброта Минска с Киевом. Вполне вероятно, что и с базой как-то тоже разрулится».

— Вы сами готовы стать президентом?

— Следующий президент Белоруссии — это очень тяжелая работа, ведь наверняка уходить с поста придется под проклятия граждан, потому что придется делать больно. Наверное, это не то место, к которому так уж нужно стремиться.

Есть какие-то ожидания общества на чудо, которое я не могу людям дать. Я могу только твердо занимать свою позицию. Но, думаю, изменения этой системы на выборах не будет. Думаю, что когда немного утихнут украинские страхи, общество может радикализироваться, и изменения произойдут совсем по другому сценарию. И это, конечно, очень плохо, так как будет раскол общества из-за отсутствия настоящего парламента, где можно искать компромисс.

— Вы ожидаете майдан?

— Может быть, даже так. Но наше отличие от Украины в том, что Лукашенко, в отличие от Януковича, — нелегитимный президент. Мы не требуем поворачивать страну куда-то, мы просто требуем честных выборов, чтобы общество само выбрало себе путь.

— Вы считаете, что у Лукашенко 50% нет?

— Если у белорусов на улице спрашивать, то они скажут, что за Лукашенко. Пока я сидел, белорусы уже даже в бане перестали говорить то, что думают о политике. Думаю, если 30% поддержки у него есть — это уже неплохо. Заводы же реально стоят, зарплаты в рублях падают, рубль тоже падает, и люди понимают, что при Лукашенко лучше уже не будет.

— А вы не задумывались уехать?

— Это невозможно. Мне, кстати, в тюрьме желание власти выдавить меня из страны даже помогло. Когда я только заикнулся, что хочу заниматься на курсах английского, мне радостно пошли на встречу и даже выдавали CD-плеер (смеется). Честно говоря, я в какой-то степени стал заложником завышенных ожиданий, сделался каким-то символом, и мой уезд — или даже если я затихарюсь — будет воспринят как предательство.

Вообще, я все так спокойно воспринимаю, потому что у меня была 24-дневная полная голодовка. Обычно через три недели начинаются необратимые изменения. Я во время этой голодовки — хотя я ее потом остановил в госпитале КГБ, чтобы не делать преступников из врачей, которые обещали не дать мне умереть, но сделать инвалидом — лежал в СИЗО, думал и допустил возможность смерти. Я очень люблю жизнь, природу, красивых женщин, собак, котов, Минск, горы, но я один раз допустил возможность смерти и теперь уже не боюсь. Может, это ненормально, но вот так. Большинство людей живут для себя, для близких, детей или комфорта, а меньшинство живут из чувства отвественности за народ, за нацию.

— Но сколько таких белорусов?

— Мне однажды один психолог сказал: «Ну ради кого это все? Максимум десяти тысячам человек это надо». Но, во-первых, это надо большему количеству людей, а во-вторых, это же целых десять тысяч человек! Это стоит того!