Казус Кобзона Катерина Гордеева — о том, чего больше всего боятся ненавидящие

Два дня назад на «прямой линии» в газете «Московский комсомолец» певец и депутат Госдумы Иосиф Кобзон, которому запрещен въезд в Европу и США, сказал, что если по состоянию здоровья ему потребуется выехать в ЕС, он обратится к президенту. «Он мне поможет», — отметил Кобзон. Заявление депутата вызвало бурную дискуссию: может ли человек, проголосовавший за закон против иностранного усыновления российских сирот, просить о выезде за границу на лечение — или такой человек должен пользоваться услугами российской медицины? По просьбе «Медузы» автор книги «Победить рак» Катерина Гордеева рассуждает об этом споре.

В развернувшейся дискуссии вокруг якобы заявления Иосифа Кобзона о том, что для лечения рака ему требуется выезд в Европу, о чем он, Кобзон, будучи невъездным, будет просить содействия Путина, показательно то, что никакого такого заявления, на самом деле, не было.

На «прямой линии» в «МК» народный артист СССР говорил в сослагательном наклонении. Дескать, если и когда потребуется «прооперироваться за границей», то…. Причем на следующий день Кобзон дополнительно опроверг это свое несуществующее заявление.

Однако накал ненависти теперь таков, что не предполагает внимательного чтения первоисточников. Уцепившись за слово «прооперироваться», вспомнили, что у Кобзона действительно онкологическое заболевание. Осудили, пожалели, попеняли, прокляли. И, наконец, приговорили: чтоб вам, Иосиф Давыдович, безвылазно лечиться на «Каширке» (Российский онкологический научный центр на Каширском шоссе — прим. «Медузы»).

Если бы журналистика в России была профессиональной, то, разумеется, из этого проходного высказывания трудно было бы сделать заголовок, тем более так скандально исказив смысл.

Понять, почему именно к Путину обратился бы в случае нужды опальный на Западе и авторитетный на Родине певец Кобзон, несложно. Достаточно бегло ознакомиться с его биографией: родился в 1937-м в Краматорске, в тяжело живущей еврейской семье, рано остался без отца (ушел из семьи), юношей зарабатывал на жизнь протиранием противогазов в бомбоубежище; главный авторитет его жизни — мама, в 22 года вступившая в ВКП (б), а с 30-ти работавшая народным судьей. Иосиф Кобзон — очень талантливый, но очень советский человек, сделавший большую и системную карьеру по всем правилам взрастившей его страны: системно двигался не только в области данного Богом таланта, но как надо выступал, какую надо линию поддерживал, с кем надо и против кого надо публично дружил.

Но никакая система еще не научилась оберегать человека от болезней. В советском обществе любую проблему сложнее обычной может решить только Верховный, только — по особому допуску (блату). В своей главной нерешаемой проблеме — болезни (и возможной необходимости ехать с ней на враждебный Запад) Кобзон ожидаемо апеллирует к Путину. Ведь он, Кобзон, верой и правдой служит Родине, всегда на ее стороне — значит, должны помочь.

Если бы политикой в России занимались профессионалы, не быть бы певцу Кобзону депутатом, не принимать людоедских законов лишь потому, что он — «человек системы». И не вляпаться во всю эту идиотскую историю.

О болезни народного артиста и народного депутата Кобзона из открытых источников известно достаточно много: все началось в 2002-м, рак предстательной железы, трудная операция в Германии, долгое и кропотливое лечение в России. На той самой Каширке. У лучших специалистов. В многочисленных интервью Иосиф Кобзон часто упоминал, что лечит его сам Михаил Личиницер, высококлассный онколог, профессор, доктор медицинских наук, светило, на прием к которому «с улицы» попасть почти нереально.

Менее широко известно, как много и как часто сам онкобольной Кобзон помогал «соратникам по несчастью», скольких других онкобольных он, пользуясь своим очевидным блатом на Каширке, пристраивал на консультации к тому же Личиницеру и его помощникам, кому и как помогал лекарствами и врачами, кого, забытого на безвестной койке, навещал, кого поддерживал, кому давал деньги. Если бы медицинская помощь онкобольным в нашей стране была профессиональной, то никакого кобзоновского или иного блата бы не потребовалось. Но это не так.

И потому — словно средневековое — российское общество второго десятилетия XXI века принялось всерьез рассуждать о праве карать провинившегося Кобзона посредством болезни, лишая возможности выбора лучшего из существующих лечения и даже, кажется, права на выздоровление, права не болеть.

Любому, кто более-менее связан с проблемой онкологии в России, понятно, что дело, в действительности, не в Кобзоне. А в том, что каждый из выступавших ставил себя на его место и, честно задавая себе вопрос, как он хотел бы болеть, отвечал: без грязи, унижений и мучений. И из этого как бы логически следовало — не на Родине.

Мне очень хотелось бы думать, что своей — так задевшей всех комментаторов — репликой о возможной операции за границей Иосиф Кобзон хотел привлечь внимание к проблеме кособокости и неприспособленности отечественной системы здравоохранения для людей; пытался намекнуть на то, как необходимо эту систему менять и перестраивать, доводить до ума или хотя бы до европейских стандартов. Мне очень хочется верить, что народный артист и народный депутат сделал это сознательно, с мыслью о народе, том самом народе, который из страха заболеть и оказаться в замкнутом круге страданий и унижений боится рака больше, чем кары Господней, а «Каширки» — больше ада.

Разумеется, я понимаю, что это не так.

Но если нынешняя многословная и оскорбительная со всех сторон дискуссия хотя бы кого-то из тех, чьим вниманием и расположением пользуется Иосиф Кобзон, натолкнет на мысль о том, что энергию, затрачиваемую на ненависть, неплохо было бы тратить на борьбу со страхами, эту ненависть провоцирующими; если кто-то, от кого хоть что-то зависит, сообразит, наконец, что изоляция России может быть сколь угодно удобной патриотической идеей, но это еще и изоляция в области медицинских технологий, опыта, качества лечения, наконец.

Если этот кто-то перестанет поощрять популистские высказывания о том, что российская онкологическая помощь не хуже, чем в развитых странах, а поездки для лечения за рубеж — блажь богатеев и провокация благотворительных фондов, а всерьез примется за переустройство этой системы: наладит первичный прием в районных поликлиниках, профинансирует и доведет до ума систему ранней диагностики, позволит ввозить в страну дорогие современные препараты, даст возможность развиваться новым технологиям лечения, заставит докторов выучить английский язык, повысив уровень компетентности, решит проблему обезболиваний. Словом, перестанет ограничиваться ничем не подкрепленными сведениями о том, что в России бесплатная высококлассная медицина, признает, что бесплатную онкологическую помощь государство «не тянет» и обнародует вменяемый общенациональный план борьбы с раком. И победы в этой борьбе. Вот если это случится, то «казус Кобзона» окажется и вправду полезной историей. А не очередной демонстрацией градуса нетерпимости, пустым выхлопом, грудой бесполезных слов.

Неколько месяцев назад я брала интервью у заведующего нейрохирургическим отделением итальянской клиники Il Bambino Gesu, доктора Карло Эффизио Марраса. Он только что во второй раз прооперировал Софию из России. В лечении на родине девочке было отказано, благотворительный фонд оплатил поездку и несколько операций в Il Bambino Gesu. Дела Софии шли на поправку. И я спросила доктора Марраса: «Возможно ли, чтобы итальянский пациент отправился в поисках невозможной на Родине медицинской помощи в Россию?» Доктор молчал минут пять, а потом смущенно сказал: «Я таких случаев не припомню. Мы стараемся бороться за жизнь пациента и ее качество до самого конца. Если мы с чем-то не справляемся, приглашаем хирургов, онкологов или других специалистов из других клиник, в том числе из клиник Евросоюза…»

На очереди в Il Bambino Gesu к тому моменту стояли несколько российских детей, чье лечение за границей, по счастью, вызвались оплатить благотворители. Полина, которой доктора-энтузиасты в России пересадили донорскую почку, а другие доктора-формалисты отказались спасать слух (притом что это была бы операция по квоте, но формальная причина отказа — атопический дерматит у Полины, который, впрочем, не помешал трансплантации); Егор, также перенесший трасплантацию, но получивший отказ в восстановлении зрения, потерянного в результате долгого ожидания пересадки, и еще несколько человек. Завотделением пересадки почки Российского научного центра хирургии, профессор Михаил Каабак, который делал «жизнесохраняющие» операции Полине и Егору, так и не смог внятно объяснить причины отказа российских врачей повысить им качество жизни. Все уперлось в два каменных слова — система и мотивация: «У врачей, которые отказали этим детям, нет мотивации вернуть им качество жизни, реабилитировать, спасти до конца. У них есть задача, поставленная руководством: не брать сложных пациентов, брать попроще, чтобы статистика была хорошая, чтобы квота выполнялась, чтобы пациенты были полегче и не залеживались. Кто главный — непонятно. Врачи, начальство или пациенты. Выходит, что начальство. Тогда для кого врачи, когда они занимаются своей профессиональной деятельностью, кому они хотят угодить? В первую очередь, конечно, начальству, так устроена система, что мотивации выходить за ее границы у врачей нет», — вздыхал Каабак.

Разумеется, врачей, готовых раздвигать границы системы и делающих это ежедневно: спасающих, борющихся, преодолевающих невероятные трудности, чтобы лечить по мировым протоколам и, в конце концов, спасти, вернуть к нормальной жизни, — в России много. Каждый день их жизни и работы — борьба, отнимающая, в том числе, кучу сил, которые могли бы пойти на лечение. Такие врачи есть и на Каширке, что бы и кто бы про нее ни говорил. Но система побеждает. И больше войны, революции и повышения цен на товары первой необходимости граждане России, каких бы политических взглядов они ни придерживались, боятся заболеть и попасть в жернова несострадательной системы отечественного здравоохранения. И сгинуть в ней. Не имея ни денег, ни даже права рассчитывать на государственное милосердие. Почему-то мне кажется, что Иосиф Кобзон понимает это как никто другой.