«На фсё и фтрое!» Инфляция в русских дневниках разных лет

В России растут цены. Для новой серии совместного проекта «Медузы» и «Prozhito» мы собрали дневниковые записи о том, как люди переживали скачки инфляции — со времен Первой мировой войны и до кризиса 1998 года. 

«Prozhito» — сетевой проект историка Михаила Мельниченко, который планирует с помощью краудсорсинга собрать, оцифровать и опубликовать все личные дневники, написанные в советский период истории России. Составляя подборку для «Медузы», «Prozhito» не ограничивается советским периодом.

Сергей Есин, ректор Литинститута, 62 года

5 сентября 1998 года

Обнинск

Простуженный, поехал в Обнинск. По дороге обратил внимание на дико взвинченные цены в «Макдоналдсе». В Обнинске в субботу паника: в магазинах скупили соль и спички. Постное масло, на которое я ориентируюсь, стоит уже 30 рублей. Много читал своих учеников и носил навоз в теплицу. Большевики, конечно, к власти не придут, второй раз чудо не случается, но не придется ли второй раз Светлане Молчановой из церковного старосты переквалифицироваться в секретаря партийной организации?

Веткин, работник НИИ, возраст неизвестен

25 января 1992 года

Казань

В «Аргум. и Фактах» напечатали письмо одной женщины. Она рассказала про такой случай: в молочный магазин зашел мужчина, посмотрел на ценники — 1 литр молока — 70 руб., вытащил пистолет и начал стрелять в воздух. Продавцы залегли за прилавком. Мужчина пострелял и ушел спокойно — видно отвел душу.

В хлебном магазине уже второй раз не требуют купоны. У нас еще осталось купонов больше чем на 200 руб. У меня кончились деньги. Питаюсь на талоны в студенческой столовой КАИ. Сейчас всем студентам выдают в месяц на 270 руб. талонов. Эх, был бы ксерокс, я бы напечатал фальшивых талончиков. Наверняка у кого есть возможности так и делают. На эти талоны можно купить продукты в буфете. Вот кто-то наживается! Сегодня в магазине видел, как один тип южного вида скупил в магазине все имеющиеся сигареты «Bond» по 7,20. Сейчас самые дешевые сигареты с фильтром стоят в кооперативных киосках 9-10 руб. Тот мужик купил 27 блоков. За пять минут заработал почти тысячу рублей…

Сергей Семанов, историк, 56 лет

31 декабря 1990 года

Москва

Обесценивание денег чудовищно, оно ощущается ежемесячно. Перед Новым годом цены на спиртное подскочили невероятно, а главное — нагло. Сегодня часов в 12 шел мимо соседней пивной, где не был уже несколько лет, — очередища плюс грязь и проч. И вдруг — никого народу, зал полупустой. Прождав положенное, зашел на раздачу, прежних скромных баб и мужиков сменили блатные амбалы, я зашумел на них, меня нагло послали, куда следует, даже пригрозили — они разливали пиво в баллоны на вынос. Да, конечно, в Детройте и Париже есть места, куда даже днем появляться не след, но там есть большой выбор, куда зайти, а у нас? Вот оно, полнейшее беззаконие, не преступность даже, а именно оно, что будет расти, конца этому в ближайшие годы не предвидится, ибо нынешних общественных сил, породивших порядок (царь — Сталин — парламент), нет и быть не может. Марксистский мамонт должен сгнить, а уж потом на очищенной почве… но это будет даже не в начале XXI века.

Николай Работнов, физик, поэт, 42 года

28 февраля 1978 года

Москва

Сгонял в Москву. Сам хотел купить проигрыватель, а мама — тете Лиде подарок на день рождения, которое совпадает с 25-летием со дня смерти Сталина, 5 марта. Не купил ни того ни другого. В Москве столпотворение по случаю завтрашнего повышения цен. Уже известно — бензин 2 р., вместо 0.95. Кофе ориентировочно 20 р. Зато, сухое вино, удар по «высокооплачиваемым». Это я-то высокооплачиваемый?

Решил завести гроссбух и начать экономический анализ «to make the ends meet». Совпадение: сегодня одновременно у «Пупсика» кончился гарантийный срок и гарантийный пробег — куплен он 28 февраля 77, и по возвращении из Москвы счётчик показал 20013 км. Сервис, говорят, дорожает тоже заметно. Будем учиться сами. Все-таки 70 л бензина я сегодня запас по старым талонам, но поленился прихватить в Москву 2 канистры. Нищета проклятая.

<…>

Одна категория нищих практически исчезла — те, кто сидел на земле на людном месте, обнажив свои увечья. Отлично помню моряка под Знаменскими воротами в Ярославле. Ног у него не было совсем, ни сантиметра, и кистей обеих рук. Сидел в форменке и тельняшке, собирал в бескозырку. Дело было в войну, подавали ему — только оттаскивай. Потом однажды видел как его мыли в бане.

<…>

По программе «Время» про цены — ни гу-гу. Но впервые за долгое время — ни слова про инфляцию и безработицу на Западе. Про нехватку воды в Палермо — да, нет нейтронной бомбе — да, про борьбу трудящихся за свои экономические права — нет. Safe bet, что и завтра не будет.

<…>

Анекдот: Госкомцен заседает — на что повышать цены? Ну, давай в алфавитном порядке. А? — Автомобили? Б? —Бензин? В? — Вино, водка? И т. д. Дошли до «ф», придумать не могут. К Леониду Ильичу — на что? — На «ф»? Он — на фсё и фтрое!!

Виктор Старков, поэт, 32 года

17 декабря 1963

Орехово-Зуево

После прихода к власти Н.C.X. партия неуклонно проявляет «заботу» о росте жизненного уровня народа.

Первое проявление — повышение цен на фрукты. Второе проявление — так называемое уравнение цен: цены на неходовые товары понижались, а на ходовые повышались. С математической точки зрения, может быть, такое уравнение и выходило в пользу народа, а с житейской точки зрения как раз наоборот. Третье проявление — обмен денег, обман народа. Главный проигрыш народа — психологический. Старые гривенники мы не привыкли считать за деньги, это отношение невольно переносилось и на новые гривенники: а новые-то, ого-го! — старые рубли. Государству очень на руку этот психологический проигрыш народа: уравнение цен поворачивается их повышением.

Вспоминаю еще один анекдот. Американец говорит русскому: «Вот у нас свобода! Захочу, пойду к Белому дому, крикну: «Долой президента Эйзенхауэра!» — и мне ничего не будет. Русский ему: «Подумаешь! Захочу вот, подойду к Кремлю, крикну: «Долой президента Эйзенхауэра!» — мне тоже ничего не будет». Горький смысл в этом веселом анекдоте. Смех сквозь слезы — это что-то слишком русское, но никогда еще не было так слишком, как в нашу просоветскую пору.

Александр Болдырев, востоковед, 38 лет

28 декабря 1947 года

Ленинград

Ровно месяц тому назад, 28 ноября, пошел утром в сберкассу, чтобы снять с книжки 300 руб. (нам с Торой не хватило зарплаты). В сберкассе народу никого не было, только передо мной грубо плохо одетый человек с красным обветренным лицом вынимал со своей книжки 5000 руб. Я еще обратил внимание на его мрачное, почти злобное выражение. А через несколько часов в этой же сберкассе — и во всех сберкассах и банках города — свирепо мялась, прела, гудела и «пассивно дралась» огромная обезумевшая толпа «вынимающих» вкладчиков. Наличность касс мгновенно была исчерпана, и принимали только заявки на следующий день. Одновременно другая толпа с такой же стихийной яростью очищала государственные и комиссионные магазины. Цены выросли до чудовищных размеров, сбывалось все, лежавшее на прилавках годами. Обезумевшие люди тащили картины, ковры, вазы. Шло великое превращение денег в вещи. В течение трех или четырех дней безумствовало население, перемещались огромные миллиардные суммы. Затем все успокоилось. Только у инкассаторских пунктов стояли многочасовые очереди. И вот началось даже обратное вкладывание в сберкассы. Все многообразие диких слухов сменилось одним определенным: обмен старых денег будет производиться по месту работы — два или три оклада.

Затем, в воскресенье 14 декабря, часов в 6 вечера «знаменитый диктор» читал на всю страну постановление о денежной реформе — «последняя жертва». Стало вдруг ясно: все, что на руках, — горит в соотношении 1 к 10. Через несколько минут по всем улицам, со всех сторон, ко всем сберкассам неслись вскачь обыватели, думая в наивности еще успеть переложить свои кубышки на книжки. Увы, сберкассы были закрыты с часу дня! А до часу еще принимали! У нас с Торой сгорели три косых, на Загородном — около 5-ти.

Любовь Шапорина, переводчик, 67 лет

28 сентября 1946 года

Ленинград

Запугивание обывателя продолжается, и совершенно ясно ощущается желание именно запугать и потрясти несчастного советского человека. Он превратился в Акакия Акакиевича, но положение его трагичнее. 15 сентября подняли цены невероятно: черный хлеб 3.40 вместо 1.10. Булка вместо 2.95 — 5 и 8 рублей. Мясо 30 (после 10) и т. д. В это же время Жданов с высоты престола обозвал Ахматову блудницей, и газеты полны призывами к подъему идейности, партийности и т. п. Сегодня вдруг перестали давать по рабочей карточке белый хлеб; отменили его и по литерным и дополнительным карточкам. Можно брать взамен булки муку [1 нрзб.], но масла не дают уже вторую декаду и закрыли дрожжевой завод. Дрожжей нигде нет.

<…>

Дилакторская рассказала мне следующее: Ахматовой позвонили, что к ней через полчаса придет секретарь Гарримана, профессор такой-то. Обстановка у А.А. убогая, никакого уюта, никаких вещей, на окнах разные занавески. Кое-как привели в порядок, она пригласила двух приятельниц и приняла профессора. Он говорил по-русски. Через некоторое время он опять приходит в 8 часов, сидит до 9, 10, 12. Ахматова не знает, что делать, ведь надо угостить человека. Хозяйство у нее общее с Пуниными — они легли спать, и дверь к ним закрыта. На пять человек собрали три чашки, подали кислой капусты. Он просидел до 2 часов ночи. Может быть, он ждал ухода приятельниц и хотел поговорить с ней наедине? Говорят, Ахматову очень любят в Англии.

Софья Островская, переводчица

21  сентября 1942, 40 лет

Ленинград

Холодно. Утром +4. Из разбитого окна в моей комнате веет предзимьем. На улицах солнечно, пустынно, тихо. Вся война на юге: на окраинах города Сталинграда и на подступах к Моздоку. У нас тишина и ожидание бурь. На рынках бешеные цены: кило картофеля — 250, капусты — 90. Сегодня впервые купила картошку: 4 маленькие штучки — 41 р. Заказала у спекулянтов: мука белая — 625, пшено — 600, рис — 700. На масло — 1800 и на сахар (песок) — 1300 — финансов нет. С деньгами вообще катастрофа. Живу какими-то необычайными комбинациями случайных продаж и обменов. За открытки получила, например, 400 гр. табаку. Радуюсь, ибо это бесплатное приложение, так сказать!

<…>

23 сентября 

На улицах пустынно. На рынках толпы: покупают, продают остервенело ненавидя друг друга. Продают открытки, кастрюли, фитили, банки, шубы, кусочки сахара, папиросы, карточные выдачи, искусственные цветы, датский фарфор. Валютным эталоном является хлеб: 350 р. кило. Колебания цен на вещи неуловимы и произвольны:

Мужские шелковые носки, новые — 250 гр. = 105 р.

Дамские штопанные и ношенные чулки самого низкого качества — 400 гр. = 140 р.

Мужское драповое пальто — от 70 р. до 400 р.

Живой котенок — 4 кило хлеба!

Дамское зимнее пальто — от 80 р. и выше.

Иван Шитц, историк, 55 лет

14 марта 1929 года

Москва

<…>

А у лавок — очереди. А гвоздей, мыла, чаю, электрич. лампочек, бумаги и еще много кое-чего нет. А яйца стоят 2 р. 40 к. десяток в частных лавках, ибо в кооперативах дают редко по 3-4 яйца (половина затхлых) ценой в 95 коп. десяток.

Троцкий же что-то мутит на западе. Рабочие у нас «протестуют» против его измены, а публика кормится слухами об уходе из ГПУ тов. Ягоды. Наркомфин Брюханов в ответ на множество письменных запросов — правда ли, что заем индустриализации запрещено будет продавать в банки, дал в газете разъяснение, что все займы у нас вполне свободные (!), что все займы покупаются в банках без ограничения, что так же будут поступать и с облигациями займа на индустриализацию, когда они окажутся в руках владельцев; но: т. к. заем сделан с тем, чтобы трудящиеся уделили часть своего заработка на поддержку индустриализации, то обратная продажа займов в банк равносильна сокращению суммы займа, а след., продающий — дезертир на фронте индустриализации; потому перед продажей пусть подумает всякий, нельзя ли урезать себя в чем-либо ином скорее, чем в займе.

<…>

Фольклор. Приговоренным к расстрелу русскому и еврею обещано помилование, если они укажут способ поднять червонец и привести к упадку доллар. Русский отказался решать невозможную задачу и потребовал расстрела. Еврей подумал и утром объявил свое простое, быстрое и дешевое средство: поменяйтесь правительствами.

Александр Судоплатов, военный, 18 лет

2 августа 1920 года

станица Ахтари (ок. 150 км от Краснодара)

<…>

В Крыму 1 фунт хлеба стоил 300 рублей, здесь утка — 50 рублей, гусь — 100 рублей. Кувшин молока 17 рублей. А в Крыму бутылка перед отъездом доходила до 500 рублей. Денег у нас тысячи у каждого. Меньше 250-рублевки нет бумажки. Дашь бабе такую бумажку, она глаза откроет: «Где же я вам сдачу возьму?» Начнет считать и купоны, и марки, и советские рубли, и донские.

Часто наши, не дождавшись сдачи, машут руками. Не нужно, мол, сдачи, и удивленная баба получает за кувшин молока вместо 17 рублей — 250. Это все скажется впоследствии на ценах. Наше начальство мудрое, да не совсем. Оно издало еще в Крыму распоряжение не сыпать на Кубани деньгами, дабы не вызвать дороговизну. Но этого мало, надо было для новой территории выпустить специальные деньги и объявить об этом населению станиц, каждому же чину выдать кормовые и жалованье сообразно стоимости здесь продуктов (сравнив с крымскими). Так что наша «публика», имея небольшие деньги, не кинулась бы так накупать все. Ведь это же безобразие, даже неловко становится. Все несут гусей. Утром каждый потрошит гуся, в полдень два или три, вечером утку или курицу. К вечеру сегодняшнего дня уже сказывается все это. Гусь стоит уже не 100 рублей, а 500. Слава богу!

Завтра будет, вероятно, 1000 рублей, а там 10-15 тысяч, и крымские цены здесь «зафигурируют», и опять мы будем есть хлеб с остюками, так как белый будет 300 рублей фунт. Вероятно, жители не особенно обрадуются нашему приходу.

Михаил Богословский, историк, 50 лет

Шашково

29 июля 1917 года

Суббота. Л[иза] уезжала рано утром в 5 час. в Рыбинск, как она это обыкновенно делает здесь по субботам, и вернулась в 12 не только с мясом и зеленью, но и с мешком ржаной муки. Все же насколько жизнь здесь в отношении продовольствия обставлена лучше, чем в Москве! Есть, по крайней мере, все основное необходимое, и даже мясо. Все страшно дорого, но имеется, и не надо прислуге стоять в очередях, как в Москве. Но дороговизна прямо ужасающая. То, что стоило раньше 15 коп., стоит теперь 1 р. 15, и все в той же пропорции. У нас уже не рубль, а что‑то меньше франка. Мне удалось много поработать. Сегодня подходил к нашей даче нищий. Я вынес ему пятак, но стал делать замечание, что теперь заработать можно и т. д. Но он мне возразил: «Плох я! Плох! Мне денег не нужно!» — и взглянул на меня такими ясными, кроткими и умными глазами, что мне стало совестно. Сколько раз давал себе слово таких замечаний просящим не делать. Рожь уже сжата. На березах кое‑где появляются желтые, золотые ветки. «Помни, скоро лист желтеет, быстро твой проходит май!»

Вернувшись с прогулки, я почувствовал жар и лег в постель в лихорадке. Второй раз за лето! Плохо! Прочел в «Русских ведомостях» статью о денежном обращении, в которой доказывается, что денежное обращение после революции стало много хуже, чем было при старом порядке. За два первые года войны выпущено бумажек на 6 миллиардов, а новое правительство за 5 последних месяцев уже выпустило их на 6 миллиардов. День войны при старом порядке стоил 15 милл [ионов] рублей, теперь он стоит 70–75 миллионов руб. «Русские ведомости» остроумно указывают причину такого увеличения: страшное повышение заработной платы рабочим, работающим на казну, причем бумажки застревают у них в руках, не обращаясь в % бумаги, как это делают капиталисты с получаемыми прибылями. Оттого и создается потребность все в новых и в новых кредитных билетах.

Итак, денежное обращение — хуже, продовольственное дело — хуже, о военном деле — и говорить нечего, суда и полиции совсем нет. Что же стало лучше после переворота? Свобода? Но министры получают право закрывать газеты, запрещать съезды и собрания, и, наконец, министр юстиции Зарудный (какое имя! и кадет) вносит законопроект о предоставлении двум министрам — внутренних дел и юстиции — по соглашению без суда арестовывать в административном порядке и *ссылать* в определенные местности лиц, действующих контрреволюционно или опасных для революции! Где же эти свободы, что от них остается и чем все это отличается от старого порядка?

Жорж Морис Палеолог, посол Франции в России, 57 лет

29 сентября 1916 года

Петроград

Экономическое положение в последнее время много ухудшилось. Вздорожание жизни служит причиной всеобщих страданий. Предметы первой необходимости вздорожали втрое, сравнительно с началом войны. Дрова и яйца даже вчетверо, масло и мыло впятеро. Главные причины такого положения, к несчастью, так же глубоки, как и очевидны: закрытие иностранных рынков, загромождение железных дорог, недостаток порядка и недостаток честности у администрации. Что же это будет, когда скоро придется считаться, кроме того, с ужасами зимы и с испытаниями холода, еще более жестокими, чем испытания голода?

Читайте также: «Заигралась в карты — простудила кучера». Крещенские морозы в русских дневниках разных лет.