Встреча Михаила Лесина с сотрудниками «Эха Москвы» Полная расшифровка беседы

«Медуза» публикует полную расшифровку встречи председателя правления «Газпром-Медиа» Михаила Лесина с журналистами радиостанции «Эхо Москвы».

Пробелы в тексте связаны с недостаточно высоким качеством аудиозаписи. 

Сергей Бунтман, первый заместитель главного редактора «Эха Москвы»: Друзья мои, купюру бросайте, она долго будет опускаться, как мы знаем.

Алексей Венедиктов, главный редактор «Эха Москвы»: Отдай Михаилу Юрьевичу, пусть бросит.

Михаил Лесин, председатель совета директоров ЗАО «Эхо Москвы», председатель правления «Газпром-Медиа»: Орел или решка?

Венедиктов: Ну, конечно, я орел.

Бросают монету

Венедиктов: Я знал, что я у тебя выиграю!.. Сначала эта встреча планировалась как встреча со мной, потому что накопилось у вас много вопросов. Я знаю, что у вас разные мнения, ощущения по поводу того, что происходит вокруг радиостанции «Эхо Москвы». Я пытался быть максимально откровенным, насколько это возможно, в публичной сфере. Речь идет, конечно, об интервью на радио. Но сейчас, конечно, буду более откровенен. Сразу хочу сказать — нет у меня никакого личного конфликта с Михаилом Юрьевичем, хотя он об этом публично говорит. Это конфликт сущностный. Конфликт — как работает радио, и как радио должно управляться. И в этом конфликте заложено глубоко разное, как я понимаю, понимание, как должно управляться радио. Спасибо большое, кто пришел сюда. Здесь две категории моих выборщиков. Вы меня избрали в марте, в марте же Михаил Юрьевич и члены совета директоров меня утвердили, и было совершенно очевидно, что утверждают конкретного Алексея Венедиктова, с его взглядами на управление, с его взглядами на редакционную политику, никто меня не принимает за целлулоидного пупса, которого, может быть, кто-то хотел видеть на месте главного редактора. Все знают мои интересы, все знают мои представления. Я считал и считаю, что тогда я получил мандат на пять лет и от вас, и от акционеров, и от совета директоров. Для меня ничего нового в этом не было. Когда было принято решение уволить журналиста через мою голову, совершенно не важно, за что…

Лесин: Молодой человек с зеленым телефоном! Вы были в начале встречи?

Владимир Роменский, журналист телеканала «Дождь»: Был. Вы просили не писать в твиттер, и, по-моему, инстаграм. Я не делаю ни того, ни другого. Моя фамилия Роменский — вы можете проверить мои аккаунты.

Лесин: Пока не могу. Я занят.

Венедиктов: Я продолжу. Это неважно, какой журналист. Нет никакого Плющева. Нет никакого Варфоломеева, нет никакого Бунтмана. Есть зафиксированное право и обязанность главного редактора руководить редакционной политикой. Представлять журналистов на награды, на повышение, на прием на работу, на увольнение, на всякие дисциплинарные взыскания. Лишите главного редактора этого права — и радио управляется непонятно как, непонятно чем. Для меня это абсолютно принципиальный вопрос. Еще раз повторяю — не имеет значения, что журналист делал в частной и даже профессиональной жизни. Вопрос только один — если главный редактор не устраивает, его должны уволить. Сам я увольняться не собирался и не собираюсь, потому что считаю, что все делал правильно.

Поэтому конфликт, который вы наблюдаете в публичной сфере, в закрытой сфере имеет следующие корни: это принципиально, кто принимает решение по редакционной политике. Кто принимает решение, кто работает или не работает на радиостанции «Эхо Москвы». Действующий закон о СМИ, как утверждают юристы, действующий устав ЗАО «Эхо Москвы», как утверждают юристы, мой трудовой контракт, подписанный с генеральным директором — [все эти документы] дают мне все права на то, как можно формировать кадровую политику радиостанции и ее, собственно говоря, контент. Вот и вся история. Я сейчас лишен этого права. Незаконным приказом.

Как только все права мои будут восстановлены с отменой приказа, тогда я готов обсуждать все, что угодно: ответственность каждого журналиста, его свободное время, бьет ли он детей, ведет ли он себя некорректно. Но до тех пор, пока я лишен этого права, и пока существует де-факто ситуация, когда каждый из вас может быть назначен и уволен, награжден или наказан помимо главного редактора, у меня нет даже темы для разговора, кроме этой. Поэтому, моя позиция с самого начала, с 6-го числа, когда был уволен Александр Плющев, все время одна и та же. Для меня нет никакого Плющева. Для меня нет ничего, что сделал Плющев. Для меня есть проблема радиостанции, которую можно разнести таким образом, что кому-то что-то когда-то покажется.

Если говорить об отношениях с акционерами, которых я уважаю — они все были разные люди. Кстати, эта норма была введена против господина Гусинского в 94 году, когда он приходил к нам контролирующим акционером. Мы с Бунтманом и Корзуном, собственно, писали, (с помощью юристов, конечно) устав. Придет дядя и будет лезть в редакционную политику. Гусинский какой-то. Хрен его знает что. Эта норма была зафиксирована. И затем все акционеры — Каспаров, Гусинский, «Газпром-Медиа» — признавали эту норму устава. И каждый раз, когда мы вносили поправки в устав (и последний раз это было в апреле этого года), никто никогда не ставил из акционеров под сомнение эту норму.

Поэтому, когда мы разговаривали с Михаилом Юрьевичем 10 ноября, моя позиция была ровно такая же. Я готов обсуждать, что дальше Плющев. Я готов обсуждать, что дальше Дурново, я готов обсуждать, что дальше Бунтман. Я не готов обсуждать, что дальше Венедиктов до тех пор, пока норма не будет восстановлена. И поэтому я просил Михаила Юрьевича, поскольку он был инициатором подписания этого приказа, — быть инициатором отмены этого приказа. После чего можно было обсуждать каждый конкретный случай. Вот в этом моя позиция. Я знаю, что некоторые на меня обижались. Ко мне многие приходили в кабинет, говорили: «Что вы, ей-богу, уперлись? Давайте как-то разрешим. Давайте не будем здесь упираться». Еще раз говорю — это не ради Плющева, это ради себя любимого. Это ради каждого из вас. И пока я главный редактор (возможно, еще неделю), я буду настаивать на этой норме. Ну а следующий — будет следующий. У меня все.

Бунтман: Спасибо, Алексей Алексеевич. Михаил Юрьевич, пожалуйста.

<…>

Лесин: Я не люблю стоя это все делать…

Из зала: Так не видно!

Венедиктов: А ты можешь сюда сесть?

Лесин: Зато слышно. Рядом с вами, Алексей Алексеевич?

Венедиктов: Боишься?

Лесин: Да нет. Ну, насколько я понял — дядя пришел. Насколько я понял, здесь нет коллегии моих выборщиков. Я свою позицию изложил и в интервью, и вашему главному редактору. Почему я попросил генерального директора издать такой приказ? Мы до этого вели длительный диалог с Алексеем Алексеевичем на эту тему. И я предложил ему принять какое-то решение в отношении этого поступка. И предложил это сделать до 11 утра следующего дня, на что я не получил ответного звонка и принял решение сам. На самом деле, меня возмутил даже не первый твит, он был безобразен. Я просто не буду обсуждать, почему он был безобразен и зачем он был безобразен. После этого я услышал слова, связанные с тем, что твит — это личное пространство, на которое нельзя никак влиять. На эту тему у нас снова возник спор: а почему тогда на сайте «Эхо Москвы» появляются блоги? Почему тогда «Эхо Москвы» активно использует твиттер и другие социальные сети личного характера в собственной деятельности?

Потом я услышал: «Ну ладно, я пойду попробую попросить его извиниться». Был безобразный твит по поводу извинения. Извинение было за форму вопроса. И после этого вышел третий твит, через 30 минут, где было сказано: «Ну ладно, тогда поставим вопрос по-другому». Тогда я перезвонил еще раз главному редактору и сказал: «Леш, это невозможно. Либо ты берешь ответственность за журналистов и их моральный облик, либо ты не берешь эту ответственность. Вот сейчас я прошу тебя принять решение по Плющеву». Закончили мы тем, что Алексей должен был перезвонить до 11 утра, но не перезвонил. В 11 я принял решение. Я считаю это решение абсолютно правильным с точки зрения самого происходящего процесса. С точки зрения того, что это решение было незаконным — и юрист, и генеральный директор мне об этом говорили. И предупреждали, что любой иск в суд нами будет проигран, и мы вынуждены будем Плющева восстановить в должности. Я это подтверждаю.

Мало того, я все это делаю абсолютно сознательно — чтобы обратить внимание и редакции, и тех людей, которые окружают меня, что это процесс нездоровый. Этого не может быть. Мы можем друг друга обвинять в любых вещах, у каждого из нас есть своя история, есть свое отношение к происходящему, к прошлому. Но есть какие-то вещи, которые даже мне — человеку, критикуемому в части морали, совести и других элементов, сопровождающих нормального человека — переступать нельзя. Неважно, что произошло. Поэтому я, как говорится, свою позицию высказал. И в связи с этим я очень четко определил, что меня в этом слысле беспокоит «Эхо Москвы». Меня беспокоит позиция главного редактора на «Эхе Москвы» — не буду скрывать, я обращал внимание и самого Венедиктова на это. Слишком много ребячества, слишком много детского сада. Заигрывается вся эта ситуация. Вы представляете серьезную радиостанцию. Фактически последнюю, которая может позволить себе много вещей. Своей деятельностью вы претендуете относить себя к той части общества, которая думает по-другому, живет по-другому, относится [ко всему] по-другому. Ваша радиостанция одна из немногих готова критиковать, готова говорить и готова давать альтернативные точки зрения. Но это должно каким-то образом придавать серьезность процессу. Это не детский сад, не игрушечная ситуация.

Я понимаю, что всегда есть подозрения, что «Эхо Москвы» хотят закрыть, что Венедиктова хотят убрать, несмотря на его таланты в радиодеятельности и исключительные таланты интригана в политической деятельности — сохраняться такое количество времени и поддерживать отношения с таким количеством людей. Непростая задача — это я вам как специалист говорю. На самом деле, нет такой задачи — уничтожить «Эхо» и Венедиктова. Уничтожим Венедиктова, завтра придет Бунтман. Что мы от него получим? Не знаем. С Венедиктовым я хотя бы уже о чем-то договаривался. Я не хочу никакой войны с «Эхо Москвы», я не хочу устраивать войну с Венедиктовым, но если редакция не обозначит свою позицию, если редакция не подтвердит, что они понимают серьезность своего положения на рынке СМИ, не понимают уникальность той ситуации, которая сегодня сложилась — это единственное российское СМИ, которое имеет ту степень независимости и ту долю самоконтроля, которая только возможна в нынешних условиях, то я подтверждаю, что буду инициировать какие-то действия со своей стороны. Какие — я не хочу обсуждать. Это дело совета директоров.

Моя позиция — несмотря на мою работу, несмотря на мою политическую ориентацию — заключается в том, что даже тем людям, которые недовольны властью, им необходимо где-то выдыхать. Им надо что-то слушать, с кем-то общаться. Загонять в угол людей, недовольных властью и не позволять им говорить — неправильно. «Эхо Москвы» в этом плане представляет собой уникальное СМИ, которое балансирует на грани, часто переступая. Я неоднократно звонил Леше и спрашивал: «Леш, а почему так происходит? Если вы претендуете на звание самой здоровой, самой нормальной части общества, которая здраво смыслит, то почему вы хамите в эфире? Почему вы позволяете себе вести себя так же, как те, кого вы критикуете? Чем вы от них отличаетесь?» В данный момент я хотел бы услышать от редакции, а вы сами-то что про себя думаете?

Из зала: Мы крутые.

Лесин: Что?

Из зала: Мы крутые!

Лесин: Я не услышал. Готов ответить на ваши вопросы и могу сказать о своей позиции в отношении Плющева. Если редакция не предпримет никаких усилий, и главный редактор… Мы обсуждали это с Лешей, он предложил, что Плющев уходит на два месяца в отпуск. Я скажу: а что за два месяца произойдет? Он что — перевоспитается? У него прибавится внутреннего понимания? Через два месяца мы его вернем, и что? Дальше-то что? Спасибо.

Ольга Бычкова, ведущая «Эха»: Меня, уж простите, не беспокоит моральный облик Плющева, но вот этот вопрос «о редакции», который поставлен на голосование совета директоров послезавтра… Не могли бы вы сказать, как именно он формулируется для тех, кто будет голосовать, и что под этим подразумевается?

Лесин: Ну вообще-то совет директоров не только голосует, он еще и обсуждает. Он может проводиться заочно, может проводиться очно. Это определяется в режиме участников совета директоров.

Бычкова: Заочно обсуждается?

Лесин: Если обсуждается заочно, то рассылаются бюллетени с постановкой вопроса и предложенным решением. Собираются люди. Есть вопрос и возможные варианты решения.

Бычкова: Как вопрос этот формулируется?

Лесин: Я как председатель совета директоров могу вам сказать: мы в любой момент можем поменять форму обсуждения и форму голосования.

Бычова: Но на данный момент — этот вопрос о редакции, как он сформулирован?

Лесин: Скажите, пожалуйста, для вас это самый насущный вопрос?

Бычкова: Мне это интересно, вы знаете. Почему-то.

Лесин: Сегодня он сформулирован для обсуждения членами Совета директоров.

Бычкова: Но вы можете все-таки более подробно объяснить суть этого обсуждения, суть того вопроса…

Лесин: А я вам все уже сказал.

Бычкова: …и суть проблемы, которую вы хотите выяснить с членами Совета директоров.

Лесин: Я вам уже сказал, что меня волнует в отношении станции.

Бычкова: То есть вы будете обсуждать наш моральный облик?

Лесин: Ваш лично — нет. А я ничего не сказал про моральный облик.

Бычкова: Простите, пожалуйста, какой ответ вы хотели бы получить от участников обсуждения и голосования — да, нет, лучше, хуже?

Лесин: А я не сильно понимаю, какой вы можете дать ответ. Я пришел поговорить, а не получать ответ. Мне, собственно, от вас лично ответов не нужно никаких. Я говорю с редакцией.

Бычкова: Но нам-то от вас нужны ответы. Это же вы к нам пришли, а не мы к вам с вопросами.

Лесин: Меня вообще-то пригласили.

Бычкова: То есть вы отказываетесь ответить на мой вопрос?

Лесин: На какой?

Бычкова: Ну, который я вам задала. По поводу голосования «о редакции».

Лесин: Я только что объяснил, что мы будем обсуждать на Совете директоров.

Бычкова: Мы не поняли этого, извините. И может быть, тут есть еще люди, которые не поняли.

Из зала: Мы не поняли!

Бычкова: Кому дать микрофон?

Лесин: Вы не поняли?

Все: Нет! Нет!

Лесин: Я, по-моему, все четко обозначил. (Шум в зале, говорят про моральный облик.) Да нет никакого морального облика!

Ирина Воробьева, журналист «Эха»: Я не понимаю. Вы здесь так долго говорили про моральный облик и ребячество. Но в том документе, который мы все видели, речь шла о главном редакторе, о формате радиостанции, о редакционной политике. Я прошу прощения, я не понимаю, как это связано?

Лесин: Обратите внимание, пожалуйста: там в конце документа стоит не вопросительный знак, а точка. И это очень важный знак, чтобы вы поняли, что мы хотим обсуждать. Ну, давайте это обсуждать. Мы сейчас далеко уйдем. Я еще раз повторяю, моральный облик редакции — вещь, конечно, такая интересная, и я готов ее обсуждать, просто я тоже смотрю твиттер, фейсбук, какие-то блоги. И количество поддержки от вас в отношении этого поступка — по мне, это не очень хорошо.

Ирина Цвей, заместитель главного редактора: Михаил Юрьевич, дело в том, что это была поддержка не поступка, а конкретного человека. Поддержки поступка такой не было. Вы задали нам вопрос: а что будет дальше, через два месяца. Я думаю, и эти два месяца, и то время, которое сейчас Саша Плющев провел… ну, я не знаю, если только еще нужно было кровью [искупить]… Что нужно для того, чтобы редакция сказала — все будет нормально, все будет хорошо? Мы действительно не дети.

Лесин: Плющев должен был что-то сделать. И главный редактор. Мы сейчас будем ходить вокруг этого… Люди работают в прямом эфире. Если они в этой жизни позволяют себе такое, что можно ждать от них в прямом эфире? Еще какой-нибудь подобной штуки?

Виталий Рувинский, главред сайта «Эха Москвы»: Михаил Юрьевич, во-первых, спасибо, что вы второй раз подтвердили беззаконность этого приказа — вы сказали это в интервью «Новой газете» и подтвердили сегодня. Я считаю, это дорогого стоит. Не считаете ли вы — чтобы нам всем сдвинуться с мертвой точки, нужно прежде всего отменить беззаконные действия, а уже потом говорить о морали? Вы говорили сейчас о некотором ребячестве, о детском саде со стороны редакции… А чего вы ждете от редакции, проясните? Коллективного письма с осуждением Плющева?

Лесин: Вообще-то я жду от главного редактора.

Рувинский: Нет, вы сказали, что ждете от редакции.

Лесин: От редакции я вообще ничего не жду. Я смотрел за реакцией…

Из зала: Вам процитировать?

Рувинский: Вы сказали, что ждете от редакции.

Лесин: Я хотел услышать, как вы к этому относитесь.

Рувинский: А совершая беззаконный поступок, и не отменяя его — я цитирую вас — вы действительно ждете разговора о морали.

Лесин: Нет, я хотел услышать от редакции, как они понимают свою позицию, свою станцию.

Бычкова: Мы ее уже высказывали.

Бунтман: Алена Вершинина, пожалуйста.

Алена Вершинина, журналист «Эха»: Алексей Алексеевич, у меня к вам вопрос. Наши коллеги из «Медузы» опубликовали небольшую заметку, которая вызывала у нас много вопросов. Там сообщалось, что якобы Саше приказали извиниться, и что Саше рекомендовали не ходить на это собрание, хотя он остается нашим коллегой. Действительно ли это так, и чей это был приказ?

Венедиктов: Ну, на самом деле, заставить Сашу Плющева что-то делать — такое могут писать люди, которые не знают Сашу Плющева. Вообще с точки зрения закона, беззаконного, Саша Плющев уволен, и ему никто ничего приказать не может. Я ему не главный редактор в понимании закона неотмененного пока приказа. Это первое. Второе. Саша извиняется так, как он умеет. Я не буду воспитывать сорокалетнего человека. Я ему не отец и даже не сын. Никого из вас я воспитывать не буду. Я могу высказывать свою точку зрения и ее высказываю. Вы это прекрасно знаете. Многие выходят от меня со слезами, когда я высказываю свою точку зрения по разным мотивам поведения.

Теперь что касается неприхода сюда — да, действительно, мы договорились с Михаилом Юрьевичем. Я предложил, чтобы здесь был и Саша Плющев, и генеральный директор, подписавший незаконный приказ. И мы решили, что либо так, либо сяк. Здесь нет Саши Плющева, но нет и генерального директора. Это наше предложение, которое мы действительно решили с Михаилом Юрьевичем. При этом в моем понимании Саша Плющев — действующий журналист, сотрудник «Эха Москвы», ну а непрофессиональность наших коллег уже вошла, извините, в притчу во языцех. Вовремя ударить в спину, придумав какие-то вещи — это вполне нормально сейчас в нашем цеху, если можно сказать о цехе. Воспользуюсь тем, что Алена задала мне вопрос, скажу еще раз: я не знаю, чего хочет Михаил Юрьевич от вас. Я знаю, что он хочет от меня. От меня он хочет, чтобы Саша Плющев был представлен на увольнение. После того, как будет отменен приказ. Я неоднократно говорил, что я не представлю Сашу Плющева на увольнение после того, как будет отменен незаконный приказ. Я повторял несколько раз, что считаю подобный твит — если уж об этом говорить — бестактным и безобразным. И я действительно извинялся перед Сергеем Борисовичем [Ивановым] публично, я ему не звонил, в эфире и приносил ему свои соболезнования. Мы много в жизни творим безобразий, бестактностей, и если каждый свою жизнь за последнюю неделю посмотрит, найдет много чего. В том числе, и в публичной сфере. Создавать внутренню полицию или полицию нравственности и ставить во главе ее Варфоломеева я не буду. Я первый не выживу.

Смех в зале

Владимир Варфоломеев, первый заместитель главного редактора: Ты же мне обещал!

Смех в зале

Венедиктов: Я не знаю, еще раз повторяю, чего Михаил Юрьевич хочет от вас. От меня — знаю. Но я хочу сказать еще раз: вы услышали мою позицию. Моя позиция не в Плющеве. Моя позиция — в праве автономной работы редакции. И если эта тема никого не волнует, пусть она волнует другого главного редактора после пятницы. Я не буду здесь обсуждать ни морально-этические взгляды Плющева, ни морально-этические взгляды Роменского, а уж тем более мои морально-этические взгляды. Это невозможно. У нас прошло время профсоюзно-комсомольско-пионерских собраний. Но я еще раз повторяю: я считаю, что Саша поступил, конечно же… Поэтому я предложил Михаилу Юрьевичу после отмены приказа на основании заявления Плющева, которое он писал не под нажимом. Я ему просто изложил: сказал, что вот такая история. Вот то, что считают акционеры, вот, что считает генеральный директор, вот то, что считаю я. И Саша написал заявление. На отпуск. На два месяца. Не надо горячиться, надо было обменяться бумагами, как когда-то сделал Михаил Юрьевич. Расскажу историю, о которой вы не знаете. Когда после Дубровки (теракт — прим. ред.) Государственная Дума приняла совершенно безумный пакет поправок в закон о СМИ, Михаил Юрьевич вызвал меня к себе и сказал: сегодня встреча с Путиным. Тебе можно, там будут все главные редактора. Ты будешь говорить о том, что эти поправки безумные, а мы тебя все поддержим. И я написал речугу, мы сели, и в этот момент Владимир Владимирович Путин сказал: в общем, я поправки уже заветировал. В общем, уже и не о чем говорить. Говорите по существу. И тогда все стали говорить по существу, и мы — после того, как эти безумные поправки были выброшены в ведро — приняли Антитеррористический кодекс, который до сих пор максимально строго соблюдается всеми от Добродеева до Венедиктова. Как сказал Путин тогда — от лояльного Добродеева до нелояльного Венедиктова. Но сначала Владимир Владимирович заветировал поправки. Потому что сейчас мы говорим не на равных. Я сейчас практически лишен возможности говорить как главный редактор. Потому что через мою голову уволен журналист. Чего тогда вы от меня хотите, какое я на них имею влияние теперь? Никакого.

Лесин: У меня просьба, коллеги. Если мы все время будем крутиться вокруг «законно или незаконно»… Я по этому поводу уже все сказал. Я тоже ведь могу встать на формальную позицию.

Оксана Чиж: А закон — это формальность, простите?

Лесин: Нет. Я могу встать на формальную позицию отношения к этому процессу. Вот вы сейчас будете меня гонять — законно, незаконно, туда, сюда — каждый будет вставать и говорить: ну, скажите, законно или незаконно? Незаконно. Подтвеждаю. Я пришел сюда не приказ обсуждать.

Несколько голосов из зала: А что тогда? Моральный облик?

Лесин: Ну, окей. Я сейчас встану на очень формальную позицию, буду вести с вами такой формальный разговор со стороны председателя, я тоже это умею. Вот Света сидит там, улыбается и смотрит на меня.

Светлана Сорокина, ведущая передачи «В круге света» на «Эхе», бывшая ведущая НТВ: Я просто пытаюсь понять…

Лесин: Ты как хочешь, чтобы я вел себя?

Сорокина: А ты зачем пришел-то тогда?

Лесин: Меня пригласили, я пришел. Все считали, что я не приду.

Сорокина: Только из-за этого?

Варфоломеев: О встрече с коллективом было предложение в «Новой газете». Реакция была с нашей стороны. Инициатором были вы.

Лесин: Нет, я уже к тому моменту получил от Алексея Алексеевича предложение поучаствовать в этом формате. А в «Новой газете» я согласился.

Алексей Соломин, журналист «Эха»: Я хочу спросить по поводу приказа: что вам мешает его отменить и бросить мяч на сторону Венедиктова в этом конфликте, в этой проблеме? И если вы не хотите говорить о повестке Совета директоров, мы тогда будем гадать. Идет ли речь о роспуске редакции, о смене устава и формата радиостанции, например, на музыкальный, о возможности чего вы говорили в интервью в августе.

Лесин: Еще раз подтверждаю. Мы эти вопросы будем обсуждать. У меня решения на сегодняшний день, которое я готов озвучить, нет. Может быть, оно есть, внутреннее какое-то, но чтобы озвучить — еще нет. И многое будет зависеть от нашего с вами разговора. В отношении того, что я хочу: что мне мешает отменить приказ. Я отменю… Я попрошу генерального директора отменить этот приказ. Что произойдет дальше? Главный редактор примет решение, которое, на взгляд Совета директоров, будет непонятным. Мои действия как председателя Совета директоров. Я должен встать на формальную позицию и привычными характеристиками бульдозера проехаться по этой ситуации. Что я должен делать? Я попросил Алексея в понедельник ко мне приехать. Леша подтвердит, это была моя инициатива. Я позвонил — приезжай, давай обсуждать. Он приехал. Мы начали обсуждать. Он предложил вариант. Я сказал: Леш, я не могу на это согласиться, потому что это ничего не решает. Он не закрывает ситуацию. Ситуация неправильная, нехорошая, она так не должна быть решена, она должна быть решена по-другому. Прими, пожалуйста, какое-то решение. Скажи, какое решение ты примешь. Я готов отменить или попросить генерального директора отменить. Предложи вариант, который будет красивым, хорошим. Он говорит — какой? Я говорю: не знаю. Если Плющев нормальный человек, пускай сам пишет заявление об уходе. Пускай никого не подставляет. Леша говорит: ну, он, наверное, не напишет. Я не призывал его давить на Плющева, чтобы он писал. Нет, он, наверное, не напишет, он точно не сообразит. Я говорю: замечательно. Ну, тогда иди и предложи что-нибудь, что, на твой взгляд, может это компенсировать.

Из зала: Два месяца отпуска, например.

Лесин: Два месяца отпуска?

Венедиктов: Я просто добавлю, что Михаил Юрьевич одну часть фразы упустил. Я ему действительно сказал, что Плющев не напишет, а я не представлю и не подпишу.

Соломин: В интервью «Новой газете» вы сами говорили, что отстранение Плющева на два месяца могло бы эту ситуацию решить. А сейчас говорите, что отпуск на два месяца ничему не поможет.

Лесин: Отстранение или отпуск?

Соломин: Плющева нет на станции.

Лесин: Вот если бы за допущенный поступок Плющев был остранен от эфира на два месяца, это был бы поступок главного редактора. А заявление в отпуск по собственному желанию — это че такое?

Соломин: А отстранение может перевоспитать Плющева?

Лесин: Не знаю.

Соломин: По-моему, тут нет никакой разницы.

Венедиктов: Действительно это обсуждалось, я действительно сказал, что не буду его отстранять, это правда. Речь шла о совсем понятных вещах для меня. До тех пор, пока морально-этическое поведение не кодифицировано в кодекс строителя коммунизма или строителя «Эха Москвы», Плющев, написав, еще раз повторю — с моей точки зрения, недопустимый и безобразный твит — не может быть профессионально наказан. Если не будет никакого его желания, я с ним ничего не смогу сделать. Если бы у нас был запрет, правило, если бы они были в холдинге, если бы внутри холдинга запрещалось призывать к убийству руководителей родственных радиостанций — тогда я понимаю. Тогда я мог бы его отстранить. Если бы он это сделал в эфире или на сайте — это нарушение профессиональной жизни. На мой взгляд — и если за этот взгляд я буду уволен, значит буду уволен — но я так считаю. До тех пор, пока участие журналиста в социальных сетях не кодифицировано ни на радио, ни внутри холдинга, за это нельзя профессионально наказывать. Можно убедить Сашу подать заявление на отпуск. А можно не убеждать. Но наказать его за это я не могу. Я понимаю, что, например, Сергею Борисовичу [Иванову] болезненно слышать его в эфире. Именно поэтому вот эти два месяца, о которых мы говорили с Михаилом Юрьевичем… Действительно, я Саше рассказал эту историю, ровно когда приехал от Михаила Юрьевича. И написал, что его присутствие на радиостанции болезненно для человека, про которого он написал твит. Вот эта связь существует. И Саша мне в тот же день написал заявление. Оно у меня с собой. Потому что он понимает, что это напоминание об этом твите. Но поскольку сейчас все полощут эту историю с незаконным увольнением, а, возможно, и с законным увольнением главного редактора, сто раз эта история будет вспоминаться в будущем, появляться в бэкграунде. Я считаю, что это неправильно. Я считаю, что Саша молодец, что в тот же день написал мне заявление. Это признание его ошибки. Это штраф. Это казус Тарпищева. Это двухмесячная зарплата для человека, который тащит семью. Тарпищев глупо пошутил, оскорбительно для тех, кто оскорбился, и его оштрафовали. И мы оштрафовали. Вернее, Саша сам себя оштрафовал на двухмесячную зарплату. Другого я предложить Михаилу Юрьевичу не мог и не могу сейчас. Именно поэтому я говорю: ничего не получится, Миш. Может быть, он напишет на три месяца после этого разговора. Но это он сделает сам. И это будет знак того, что он об этом задумался — то, чего ты хочешь. А не то, что главный редактор взял за каждого на себя ответственность.

Лесин: Исходя из той логики, которую я сейчас услышал, я просто святой. И еще я не могу понять: ты сам хочешь, чтобы тебя уволили или нет?

Венедиктов: Отвечу. Если бы я хотел, чтобы меня уволили, я бы написал заявление. Я парень простой и незамысловатый.

<…>

Лесин: Вы сейчас услышали диалог двух людей, который типа называется личностным конфликтом.

Венедиктов: Никакого личностного конфликта.

Лесин: Это не значит, что я плохо отношусь к Алексею Алексеевичу. Мы старые товарищи, прошедшие разные периоды жизни, и много разных событий [было] в нашей жизни. Но в этом [вопросе] мы друг друга не понимаем и не поддерживаем.

Венедиктов: Да, да. И я закончу все-таки. Я еще раз хочу сказать, отвечая на вопрос. Я, конечно, не хочу быть уволенным. Я, конечно, хочу работать там, но если вот так действовать по отношению к «Эху», то это [будет] другое «Эхо». Это не «Эхо» моей жизни.

Лесин: Я считаю, что эта позиция достаточно угрозна для станции такого типа. И я не могу относиться к этой станции серьезно с таким подходом. Это моя личная позиция. Не как председателя совета директоров. В данном случае это моя личная позиция. И я тоже открыто это говорю.

Оксана Чиж, журналист «Эха»: Михаил Юрьевич, меня зовут Оксана Чиж. Я хочу немножко отмотать назад, наверное, до меня, как до жирафа доходит через сутки, но мне показалось, что мы сейчас очень много услышали про то, как вы обсуждали вопрос с поступком Плющева, про моральный облик редакции, но вот конкретный вопрос есть — когда будет отменен незаконный, по вашему признанию, приказ в отношении действующего сотрудника «Эха Москвы», действующего ведущего «Эха Москвы»?

Лесин: Хочу вас расстроить, потому что я не знаю. Я к этому не имею никакого отношения. А приказ подписала генеральный директор, вы ей и задавайте вопрос.

Смех в зале

Венедиктов: Молодец!

Татьяна Фельгенгауэр, заместитель главного редактора «Эха»: Давайте [отложим] куда-нибудь в сторону морально-этические [вопросы], и даже разговор про Венедиктова — тоже в сторону. Потому что я думаю, каждого из нас беспокоит каждый из нас. Здесь много эгоистов. Так вот, лично меня беспокоит то, что меня в любой момент могут уволить. Потому что мой главный редактор, мой устав меня больше не защищают. И у меня вопрос — а как это вообще возможно? Мы — прибыльная радиостанция. Мы много работаем. Каждый из нас здесь может ответственно сказать, что мы живем на радио. И мы этим радио живем. Но нас больше ничего не защищает. Мне кажется, что, может быть, с отменой приказа, с уважением устава… Уволите Венедиктова, но это же и к следующему главному редактору потом будет относиться. Что через голову главного редактора в любой момент любой из нас останется без работы. Если этот приказ останется в силе.

Лесин: Философски, никого из нас и ничего и никогда не защищает. Мы все всегда находимся под угрозой. Не важно кого — главного редактора, либо кого-либо еще.

Фельгенгауэр: Классик писал, что кирпич просто так на голову не упадет.

Лесин: Ну, бывает и просто так. Иногда банан — просто банан, как я люблю говорить.

Тоня Самсонова, журналист «Эха», из зала: У вас просто была каска!

Бунтман: Дайте ответить.

Лесин: Второе — неважно, кто вы. Журналисты, не журналисты, вы все равно работники. И все равно вас кто-то имеет право уволить. Генеральный директор, по Гражданскому кодексу, если другое не предусмотрено внутренними регламентирующими документами, либо главный редактор. Он, в данном случае, выполняет роль того же работодателя, который в стандартном юридическом лице выполняет генеральный директор. Начнем с этого.

Из зала: Уже, получается, не выполняет.

Лесин: Так, спасибо большое генеральному директору.

Фельгенгауэр: Но закон о СМИ нас защищает.

Лесин: Закон о СМИ, на самом деле, никакого специального права по защите журналиста как работника не дает. Есть специальные договоренности между редакцией и юридическим лицом, в данном случае акционерным обществом, которые создают ряд регламентирующих документов, которые дают и описывают права и возможности главного редактора в этой части. И в данном случае Алексей абсолютно прав: в 1994 году был разработан уникальный [устав], с точки зрения юридического пакета документов. Ни у одного СМИ более такого эксперимента не создало.

Евгения Альбац, главный редактор журнала The New Times: Ошибаетесь.

Лесин: Какую?

Альбац: New Times имеет ровно такой же устав.

Лесин: Евгения Марковна, я, к сожалению, не имею возможности посмотреть ваш пакет юридических документов, но на моей практике…

Альбац: <нрзб>

Смех, шум в зале. Кричат: «Вторая в очереди!»

Лесин: Еще раз повторю свою позицию — у меня нет желания взять… Я совершенно открыто говорю, что когда я приходил на эту должность, было понятно, что на старте мне было гораздо удобней было решать те проблемы, которые меня волновали. И запас времени больше, и все ожидали от меня, что сейчас это, наверное, сделает — это или это. У меня нет желания что-то кардинально поменять. Я говорю о том, что есть какие-то вещи, которые на взгляд Совета директоров, на мой взгляд как председателя Совета директоров, не должны делаться таким образом. Я на это обращаю внимание главного редактора. И когда мы начинали все это делать — Леша знает мою позицию, — ни одной попытки с моей стороны поменять пакет регламентирующих документов и принуждать его к тому, чтобы это было поменяно, чтобы он сдался — либо мирным путем, либо силовым путем, либо шантажным путем, — ни разу [такого] не было. У нас первый раз возникла такая сложная, нестандартная ситуация, когда мы зашли в тупик и не нашли решение. И я сейчас подтверждаю, что если мы найдем какое-то решение, — мы с главным редактором, — [то] с моей стороны никаких угроз, с точки зрения изменения формы, права, возможностей и функционирования регламентного «Эха Москвы» не будет. Но если редакция, в данном случае в лице главного редактора, не услышит акционера, и, так сказать, не создаст форму, приемлемую для возможности акционера каким-то образом участвовать в жизни редакции, а не только, так сказать…

<…>

Виталий Дымарский, ведущий «Эха», главный редактор журнала «Дилетант»: …будет ли он [следующий главный редактор] уволен, если он откажется от этой меры? (видимо, идет речь об увольнении Плющева — прим. «Медузы»).

Лесин: Я понял вопрос. Смотрите, на самом деле, по той норме, которая сегодня существует, следующим главным редактором становится его первый заместитель. Их два — [Владимир] Варфоломеев и Бунтман. Договориться у меня возможности ни с тем, ни с другим никакой нет. Во-первых, пошлют, во-вторых, точно расскажут. Будет некрасиво. Я их никак не коррумпирую, не отынтригую. Чего стараться?

<…>

Тоня Самсонова: …как устроены наши трудовые отношения с «Эхо Москвы», то теперь мы это перестали понимать. И каждый из нас почувствовал себя в этой ситуации Плющевым. И когда мы высказывали ему поддержку, то история была ровно в том, что мы чувствовали, что у нас та самая каска, тот самый закон защищает в равной степени, и правила одинаковые для всех для нас. Что мы понимаем, за что нас могут уволить и за что нас уволят, это написано в наших трудовых контрактах с «Эхо Москвы». А теперь мы перестали это понимать. В этом смысле каждый из нас здесь Плющев, поэтому, возможно, довольно агрессивный тон беседы, который сейчас идет, связан ровно с этим — каждый под угрозой. И именно поэтому для нас так важно, чтобы те отношения трудовые, которые у нас закреплены с «Эхом Москвы», о котором вы сказали — и, я думаю, что искренне, что вы не хотите, чтобы «Эхо» перестало существовать — полагаю, что основой существования являются те трудовые отношения, которые каждый из нас здесь с «Эхом» поддерживает, и те правила, по которым нас могут уволить. Поэтому каждый из здесь сидящих в этом смысле — Саша Плющев. Мы действительно совсем по-разному, а, может, и одинаково с вами относимся к тому, что он написал, но не в этом суть нашего разговора и не в этом предмет. А предмет в том, работают ли те договоренности и то «Эхо Москвы», с которым мы сотрудничали. И как нам с вами, как с акционером «Эха» закрепить [трудовые отношения], нужно ли? Мы заново это закрепляем? Или мы находим способ понять друг друга? Я сейчас просто не понимаю.

Лесин: Вот смотрите, вы, собственно, сказали то же самое, что я пытаюсь тоже через «Новую газету» и через эту встречу донести до вас. Меня в этой истории Плющев, его поступок и его внутренняя мораль — ну, я не могу сказать, что не сильно волнует, — но не является причинно-следственной связью. У меня есть на сегодняшний день — и я это открыто позиционирую — недопонимание с главным редактором. [Недопонимание] по целому ряду вопросов, которые возникли вообще в процессе его жизнедеятельности, — длительной, 25 лет все-таки я знаю его, — и последнее время особенно обострились, и которые были поступком Плющева максимально спровоцированы и они вылезли все наружу. Я сел и говорю: «Леша, как мы дальше будем жить?» Вот если до этого была какая-то понятная модель, вот сейчас мне она непонятна, я с ней не согласен, [так что] будь любезен, давай, пожалуйста, решим этот вопрос. Мы с ним не можем решить эту проблему. У меня нет задачи вот нагнуть Плющева, размазать его, и я не ставлю такую задачу перед Лешей. Я говорю о том, что это спровоцировало целый комплекс вопросов к главному редактору. Мы их не можем разрешить.

Самсонова: Но они же все… Ну, в том смысле, как я себе понимаю, вот гарантом того, что написано в моем трудовом договоре является Алексей Алексеевич, поэтому, когда он с вами вступает в личные переговоры…

Лесин: Гарантом вашего договора является Конституция Российской Федерации, а он — ваш работодатель.

Из зала: И законодательство Российской Федерации!

Самсонова: Президент является гарантом Конституции, Конституция является гарантом других законов. Сейчас мы спускаемся к той бумажке, которая у меня тут лежит, и лежит у Саши, и у каждого из нас. Если Алексей Алексеевич с вами договаривается лично о чем-то, то, получается, он обманывает меня, Тоню.

Лесин: Не лично! Вот вы все время меня пытаетесь поставить в позицию, что я лично с кем-то борюсь. Я ни с кем лично не борюсь. Я в данном случае формальное лицо. Я — не Михаил Юрьевич Лесин, личностно пытающийся решить какую-то проблему и спозиционировать себя, крутого руководителя и т. д., и т. д. У меня нет такой задачи, поверьте. Я официальное лицо, я представитель акционеров, я представитель совета директоров, я генеральный директор холдинга. Я, на самом деле, отношусь к этому активу я уже сказал как. Я понимаю, как дальше будут развиваться какие-то процессы, какие-то ситуации и вот отчасти… Ну, я не хочу совсем так позиционировать, что… Я понимаю, что будет дальше происходить. И что мы дальше будем делать тогда, если мы вот на этом не политическом, как говорится, эвенте, который, в общем, просто человеческий, не нашли общий язык… Дальше что будет происходить?

Самсонова: Поскольку у нас есть с вами база, на которой мы с вами можем договариваться — это устав, да…

Лесин: Ребят, я вас очень прошу. Я могу говорить очень формально, я могу говорить средне формально, могу говорить по-человечески, могу прямо выражать свои мысли, могу косвенно, могу вообще не выражать, а просто забалтывать любой вопрос. Я достаточно опытен. Я очень прошу — не надо меня формально… чтобы я отвечал формально. Формально, он [Венедиктов] не ваш гарант. Он работодатель. Такой же, как я, как генеральный директор у себя в компании. Ко мне мои сотрудники тоже должны [тогда так относиться] — «О! Михаил Юрьевич — гарант!» Мы не гаранты. Он работодатель. Он морально или ментально может быть вам каким-то гарантом. Но по закону он обыкновенный работодатель. Вы согласны, <нрзб> [видимо, обращается к Венедиктову].

Бунтман: Или Алексей Алексеевич собирается реплику дать?

Венедиктов: Я могу быть гарантом, работодателем…

Бунтман: Да мы оба можем, господи.

Всеволод Бойко, журналист «Эха»: Вы сказали о том, что мы пришли сюда не для того, чтобы тратить время и формальные вопросы задавать и формальные ответы слышать, правильно? Я услышал в самом начале вашего спича, вы сказали: «У меня нет самоцели уничтожения «Эха» или лично Венедиктова». Если редакция не обозначит свою позицию, положение на рынке СМИ, вам как редакции, главному редактору… я, со своей стороны, буду инициировать действия. Какие — я не хочу обсуждать, я хотел бы услышать, а вы что думаете?» Вот если мы сейчас честно говорим. Мы услышали про то, что у вас есть конфликт с Венедиктовым…

Лесин: С Венедиктовым! Нет конфликта между Лесиным и Венедиктовым! Я прошу, внимательней. Подумайте немножко. Есть конфликт между главным редактором и председателем совета директоров, представителем акционеров…

Бойко: Да, хорошо. «У меня есть глубокое недопонимание с главным редактором, мне модель непонятна, Плющев спровоцировал целый комплекс вопросов, которые мы на данный момент решить не можем» — это тоже вы сказали. У меня вопрос в чем: вот мы сейчас все здесь. И вы с нами разговариваете. И мы с вами. И это, судя по всему, некое обоюдное желание — ну так, если честно, вы бы не пришли сюда, если бы не хотели. Вот вы что хотите от нас? Вы хотите, чтобы мы сдали вам Плющева? Вы хотите, чтобы мы сдали вам Венедиктова? И если мы не сделаем то, чего вы хотите, что вы с нами сделаете? Ответьте людям! Здесь сидят сто человек, у которых семьи, дети, работа, желание как-то дальше жить в профессии и не находиться на свалке истории. Ну, раз вы говорите, что вы хотите по-человечески здесь поговорить и не замыливать вопросы, то тогда скажите нам: ребята, я хочу от вас вот этого, и если вы этого не сделаете, вы получите вот это. Ставьте ультиматум. Вы же представитель акционеров. Спасибо.

Лесин: Ну да. Между пионерским сбором и комсомольским собранием.

Венедиктов: Я предупредил.

Лесин: Да, Леша предупреждал. Это правда. Смотрите, я вообще-то думал, что вам, кроме… важна какая-то встреча с представителем акционеров. И послушать точку зрения акционера. Ну, попытаться задавать вопросы именно с этой позиции. А что акционер думает в отношении этого, в отношении того, как вообще относиться к «Эху Москвы» и т.д и т. п. Вы все время скатываетесь на какие-то личностные, внутренние взрывы. Советское искусство понесло тяжелую утрату, вы не стали актером. Поэтому еще раз: акционер свою позицию продекларировал. Сегодня есть недопонимание между главным редактором и представителем акционеров.

Из зала: По каким вопросам?

Лесин: Я все сказал, ребят! По каким вопросам? Знаете вот — жил-жил один человек, у него в жизни ничего не получалось. За что ни возмется, все разрушается. Чего ни начнет делать, все не получается. Все уже, старый стал, 70 лет. Построил хибарку, залез внутрь. Гроза, гром, [хибарка] разрушилась. Он голову поднимает: Господи, за что мне все это? Что ж такое, за что?! Сверху откывается маленькая форточка: ну не нравишься ты мне, старичок.

Тишина в зале

Из зала: Это к чему?

Лесин: К тому, что я к Венедиктову отношусь, как… Венедиктов — человек, который много лет со мной работает в этой индустрии. У нас есть личные отношения. Даже если завтра я вынужден буду перед советом директоров ставить вопрос о его увольнении…

Венедиктов: Не завтра, в пятницу.

Лесин: В пятницу. Я завтра имел в виду… У меня длинное завтра. Это не значит, что мы теоретически вообще личные отношения испортим.

Юрий Кобаладзе, ведущий «Эха»: Ой, испортите.

Смех в зале

Бунтман: Так, пожалуйста, Наргиз.

Лесин: Какой вопрос? Вы вопрос сформулируйте.

Шум в зале

Лесин: Спасибо за внимание. Я рад, что вы меня сюда пригласили. Мне очень приятно было провести с вами вечер. Я от вас ничего не хочу вообще. Я пришел рассказать точку зрения мою личную как председателя совета директоров и отношение к вам акционеров. От вас лично ничего не хочу. Если вы все услышали, вам все понятно, я с удовольствием готов завершить свое собственное присутствие здесь, чтобы вы продолжили это обсуждение с главным редактором.

Кобаладзе: Давайте уполномочим Венедиктова сесть с Лесиным и договориться. Неужели мы раскачаем эту ситуацию до <нрзб> Совет директоров <нрзб> Венедиктова.

Венедиктов: Я не знаю, как у вас там в КГБ, Юрий Георгиевич (Кобаладзе — генерал-майор СВР в отставке — прим. «Медузы»), у меня все полномочия на это есть. И от вас в том числе. О чем говорит Михаил Юрьевич — позвольте, я вам переведу, наконец. А то большинство делает вид, что не понимает. Я перевожу Михаила Юрьевича. Вот те, кто читал внимательно его интервью «Новой газете», не поняли, что центральный абзац — это самая главная мысль, о которой Михаил Юрьевич мне всегда говорил — но впервые сказал публично. Это изменение погоды за окном. Вспомните, пожалуйста. Просто редакционная политика, которую «Эхо Москвы» проводило до сих пор, во всяком случае, пока я был главным редактором, перестала устраивать акционеров. [Их] перестало устраивать управление редакции, где главный редактор имеет такие полномочия, что без него нельзя уволить. Вы слышали, что сказал Михаил Юрьевич?

Лесин: Я хочу… Леш, стоп. Я хочу прекратить. Вот это неправильно.

Венедиктов: Ты сказал фразу «Акционеры вмешиваются…»

Лесин: Мы с тобой много раз обсуждали. Ты несешь ответственность за этих людей.

Венедиктов: Да.

Лесин: Ты их ориентируешь.

Венедиктов: Нет.

Лесин: Стоп. Можно я скажу?

Венедиктов: Я не согласен.

Лесин: Ты их прикрываешь. Ты их разбаловал. Много лет все защищаешь и закрываешь. Много лет <нрзб> огромное количество разных ситуаций. Удачно, успешно. Что-то менее успешно, что-то более. Они у тебя балованные. И много чего допускают.

Венедиктов: Детей надо баловать, тогда из них получаются настоящие разбойники.

Лесин: Ну, много, Леш. На всех не хватит.

Венедиктов: У меня хватит.

Лесин: Так вот. Что я подразумевают под «погодой в доме»? Погода за окном. Это не значит ни в коем случае, что та интерпретация, которую Алексей Алексеевич сейчас озвучил, что акционеров перестало устраивать. Это значит, что главный редактор средства массовой информации очень чутко чувствует конъюнктуру. Вот если мы сейчас начнем обсуждать… Я начну… Давайте по бизнесу обсуждать? Кто вы сегодня? Вы сегодня радиостанция 55+. Ваша аудитория вместе с вами, начиная с 1991 года, также постарела — как радиостанция.

Александр Пикуленко, автомобильный обозреватель «Эха»: Ну, неправда это.

Лесин: Правда. Это не мои исследования. Это исследования TNS.

Пикуленко: Я свою аудиторию знаю хорошо.

Смех в зале

Лесин: Пикуленко? Вот знаете, у меня такая проблема в жизни: я утром час трачу на подготовку к выходу из дома. Зарядка, побриться, почистить зубы. Я все время натыкаюсь на «Утренний разворот» (передача на «Эхе» — прим. «Медузы»). И вот этот Пикуленко… Голос про автомобили… Разная аудитория, на самом деле, но большинство, ядро аудитории — 55+. Очень мало молодой аудитории, молодых людей. Это тяжелейшая проблема для рекламного рынка. Потому что 70% сегодняшнего бюджета радиостанции формируется из БАДов и других лекарственных средств. И рекламодатель не хочет покупать рекламу на «Эхе Москвы». Я не хочу обсуждать мифы по поводу того, что успешная станция, коммерчески прибыльная — это все игра слов. И с моей стороны это тоже было бы некорректно использовать, чтобы мы это сейчас все обсуждали. Посмотрели бюджет на следующий год, там минус достаточно существенный.

Венедиктов: С приходом нового генерального директора у нас резко все пошло вниз.

Лесин: Леш, я тебя прошу, это коллектив. Давай при нем не обсуждать те вопросы, которые не надо обсуждать. Я просто сказал, что не буду обсуждать — что ты защищаешься сразу?

Венедиктов: Я не защищаюсь, я нападаю.

Лесин: Не надо нападать. Бессмысленно уже.

Венедиктов: Ладно. А мне кажется — осмысленно, Миш. Если ты начинаешь говорить про коммерческую…

Лесин: Я…

Венедиктов: Закончил уже?

Лесин: Не закончил. Ты начал, я хочу закончить. Поэтому у нас как у акционера нет никакого месседжа о том, что акционера перестала устраивать какая-то редакционная политика внутри станции. Вот в принципе, в целом, мне реально интересно слушать «Эхо Москвы». Я считаю, что это последняя станция, которая отражает те интересы…

Венедиктов: Мы с тобой 55+.

Лесин: Да, мы с тобой 55+, к сожалению. Но огромное количество вещей я… Мне не очень хочется о них говорить, потому что мы обсуждаем с главным редактором, что мне нравится, что мне не нравится. Я еще раз повторю это одной фразой: что если станция и люди, которые на ней работают, претендуют на какие-то определенные качества, и представляют какой-то слой общества — другой, по-другому как-то относящийся к большим каким-то процессам — то и ведите себя так же. Много в эфире допускается разных вещей очень таких — на грани фола. Человек, который говорит, что эта власть — говно, не может повторять то, что делает только что [критикуемая] им какая-то группа людей. Один в один. Так же шутить, так же ерничать, так же издеваться, так же делать. Смысл? Чем вы отличаетесь? Вы такие же. Зачем говорить, что вы другие? Просто вы верите в одну вещь, а они в другую. Какая разница-то? И это мы тоже с Лешей обсуждали. Поэтому еще раз: зачем я сюда пришел? Я не пришел с вами договариваться, я не пришел вас убеждать, я не пришел вас разводить с главным редактором…

Венедиктов: <нрзб>.

Лесин: Не надо, Леш, я все умею, все знаю.

Наргиз Асадова, ведущая «Эха»: Что я сегодня услышала — я услышала, что вы нас призываете жить по понятиям. А мы привыкли жить по закону. Нам нужны понятные правила игры. И понятные правила игры написаны. Написаны в уставе, написаны в Конституции, написаны…

Лесин: Слушайте, ребят, ну я устал. Я не призываю вас жить по понятиям. Я призываю вас жить так, как живет большинство — а вернее, не большинство, а все средства массовой информации. Какие понятия? Я вам что предложил — бабло попилить по понятиям? Или что? Вы понятия-то знаете что такое, девушка?

Асадова: Я, к счастью, не знаю, а вы, видимо, знаете, потому что вы каждый раз говорите, что вы…

Лесин: Я подтверждаю — знаю.

Асадова: …приняли незаконное решение и отстаиваете свое незаконное решение. Мы призываем законодательно оформить наши отношения. Прописать понятные нам правила игры. Спасибо.

Венедиктов: Они оформлены.

Бунтман: Много лет назад. Пожалуйста, Инесса.

Инесса Землер, журналист «Эха»: Здрасьте, Михаил Юрьевич. Вы нам сейчас рассказали, какая мы уникальная радиостанция — может быть, это для вас будет откровением, но это мы ее вообще-то такой сделали. Это так, ремарка. А вопрос у меня такой. Мы для вас очень проблемный актив и к тому же, как вы опять же только что обмолвились, уже и неприбыльный. Зачем мы вам? Мы вам как прыщ на залысине — его ни стереть, ни прикрыть, он всем мешает. Продайте нас! Другой части акционеров.

Из зала: Мы скинемся!

Землер: Алексей Алексеевич, ваше предложение о покупке акций еще в силе?

Венедиктов: Всегда.

Лесин: Вы знаете, мы, конечно, можем порассуждать на эту тему, в том числе, о принципе формирования цены радиостанции, и это, в общем, доступная информация. Сегодня радиостанции покупаются за стоимость лицензии. Неважно, какая — «Эхо Москвы», музыкальная станция. Ну, за исключением двух-трех лидеров, которые действительно генерят достаточно большой, сильный денежный поток, и можно говорить о мультипликаторе к ебитде [EBITDA]. Поскольку радио само по себе — маргинальный сектор медийного бизнеса, поэтому и мультипликаторы к ебитде не слишком высокие, поэтому эффективнее продавать стоимость лицензии. Лицензии нынче дороги. Пока еще. Думаю, что через какое-то время будут дешевле, но нычне дорого.

Из зала: Назовите цену!

Землер: Ну, мы же не просим вас купить, мы просим вас продать.

Лесин: Если вы просите продать — пожалуйста. Алексей Алексеевич хотя и заявлял, что он предложил продать ему станцию, но никакого официального предложения с ценообразованием мы не получали. Есть устное заявление Алексея Алексеевича, что он предлагал. Письменного нет. Если вдруг цена устроит — возможно. Но актив не всегда является плохим, просто он актив. Бывает, люди покупают квартиру, и ждут хороших времен.

Михаилу Лесину звонят, он говорит по телефону

Венедиктов: В течение 2014 года сформировать предложение от группы миноритариев с учетом лицензии на московском рынке, это я обещаю журналистам, официально предложить консолидировать пакеты в руках миноритариев, а дальше решение будет за мажоритариями.

Лесин: В общем, пока никто ничего не предлагал?

Венедиктов: Нет, предложили.

Евгения Альбац: Знаете, вот я вас слушаю, мы с вами люди примерно одного возраста…

Смех, аплодисменты

Евгения Альбац: …и у меня состояние такого абсолютного ужаса. Простите меня великодушно, Михаил Юрьевич, но вы тут разбрасываете пальцы. Значит, есть простая и понятная формула. Республика может состоять из дьяволов, если есть закон. Это Иммануил Кант, могу вам даже прислать, чтобы вы познакомились.

Лесин: Спасибо, Евгения Марковна.

Альбац: Пожалуйста. Я знаю, что это не ваша сильная сторона.

Лесин: И если можно, его телефон тоже.

Альбац: Есть простая вещь. Есть закон, который вы нарушили, что вы признали. Вы хотите, чтобы Плющева отшлепали розгами? Договорились, завтра позову его к себе домой и отшлепаю розгами.

Лесин: А вы-то тут причем? Садомазо?

Альбац: Я надеюсь, вы не будете бороться за мои моральные устои.

Лесин: Нет. Я просто посмотрю, если можно.

Альбац: Нет? А с мальчиками можно, да, Михаил Юрьевич?

Лесин: В смысле?

Альбац: Нет, это я про мораль. Ну вы не поняли. Я все-таки хочу сказать. Я вас слушаю, и у меня оторопь. Вы все время подчеркиваете, что вы представитель основного акционера «Эха Москвы». «Эхо Москвы» — репутационная станция. «Эхо Москвы» на протяжении всей своей истории отстаивала позицию верховенства закона. Я на этой станции с… Первый раз я на нее пришла в 1991 году 19 августа. Значит, вы нарушили закон. Вернитесь в плоскость закона. Это первая и необходимая вещь, которую вы должны сделать. Я просто не понимаю, как вы общаетесь со своими акционерами, на каком языке. Я искренне не могу этого понять.

Лесин: Я сожалею, что вы не можете этого понять, Евгения Марковна.

Альбац: Да вы не сожалейте, Михаил Юрьевич. Мы с вами давно знакомы, поэтому вы мне только про мораль не рассказывайте, ладно? Вы коробку из-под ксерокса вспомните, и про мораль мы на этом закончим. Значит, у нас с вами большая история, Михаил Юрьевич.

Лесин: <нрзб> фактов из моей биографии.

Альбац: Да не надо, мне кое-что известно даже из нашей с вами личной биографии. Так вот, значит, есть простая и понятная позиция. Вернитесь в плоскость закона. Это же абсурд. Вы разговариваете с журналистами. Значит, заткнуть рот журналистам нельзя, здесь сидит больше ста человек, которым вы рассказываете, что закона нет, вас он совершенно не интересует — и вообще про какую-то мораль, при этом сформулировать, что вы понимаете под моралью вы, конечно же, не можете. Значит, еще раз. Надо высечь Плющева розгами — давайте я высеку. Я с большим удовольствуем переманила бы Плющева к себе в журнал. Он прекрасный журналист.

Венедиктов: Обойдешься!

Альбац: Он замечательно знает тему интернет-СМИ. Я уже говорила это Венедиктову: Леш, отдай мне Плющева. Он безумно комфортный человек, он очень хороший профессионал, хорошо знает свое дело. Вам Венедиктов сказал: «Вы хотите, чтобы его отстранили от эфира? Ну хорошо, его не будет в эфире два месяца». Значит, по-моему, уже об этом договорились. Пункт первый — вернитесь в плоскость закона. Вернитесь, это полезно, Михаил Юрьевич, потому что, если когда-нибудь вы окажетесь в ситуации, в которой вас будут судить по понятиям, вы вспомните это. И вы захотите, чтобы был закон. И вы захотите, чтобы мы, журналисты, защищали Лесина, которого судят в нарушение закона. Это первое. Второе — Плющева нет в эфире. Я тоже считаю, что это некорректно — то, что он написал, но то, что вы устроили это шоу, и Иванову каждый день напоминают о том, что сказал по поводу его сына Плющев… Неужели вы сами не понимаете, что вы ситуацию сделали значительно более серьезной, чем она того стоит? Давайте мы сейчас все закончим. Ну понятно, вы отлично понимаете: «Эха Москвы» без Венедиктова нет. Если для вас это бизнес, то можете устроить «два притопа, три прихлопа». Вы потратите много денег, ни хера у вас не получится. И это уже однозначно совершенно. Значит, без Венедиктова нет этой радиостанции. Вы это понимаете, мы это понимаем, это все отлично понимают. Значит, либо надо закрыть радиостанцию — и вы возьмете на себя этот грех, Михаил Юрьевич, а мы сделаем так, чтобы весь мир знал. Здорово вас будут везде встречать. Давайте сейчас завершим эту историю. Вам она неприятна, нам она неприятна. Я вон все время боюсь, чтобы у Лешки инфаркта не было. Мы с ним немолодые люди.

Венедиктов: Я молодой!

Альбац: Ты вообще молодой, а я нервничаю. Закончим эту историю. Плющева два месяца не будет в эфире, снимайте вопрос с этого своего совета директоров и давайте закончим наконец-то этот бардак. И вернемся в плоскость закона. Вы его нарушили. Закон нарушать нельзя, даже в авторитарном государстве. Плохо кончается для автократов. Это я вам как специалист говорю.

Лесин: Спасибо, Евгения Марковна. А вот сайт «Медуза» в прямой трансляции передает нашу встречу.

Голоса в зале: То есть? Как это?

Лесин: Я тоже в этом, боюсь, не уверен.

Альбац: Да это прослушка, это ваши чекисты, друзья. Вы им скажите выключить прослушку.

Венедиктов — Кобаладзе: Юра, выключи прослушку.

Смех в зале

Лесин: Коллеги, я вас выслушал. Я вас услышал, послушал. Если хотите мне еще какие-то вопросы позадавать, что-то пообсуждать, я готов. Я прошу только одно и то же несколько раз не повторять. Я хорошо слышу и у меня хорошая память.

Венедиктов: Я сделаю ремарку Жене. Конечно, я, во многом, «Эхо Москвы». Но я хочу сказать, что не надо здесь устраивать уникальный журналистский коллектив и не надо из меня делать Женю Киселева. Если я уйду, если они меня уволят, если у меня будет инфаркт, мы будем все работать. Накакой «Ленты.ру», никаких заявлений, бросаний. Мы все славно умрем. Вы держите площадку и должны продолжать предыдущую редакционную политику. И пусть Михаил Юрьевич знает, что, уволив меня, он не решит ту проблему изменения редакционной политики, от которой он открещивается. Это просто не я, это вы. «Эхо Москвы» — это не я, Женя, «Эхо Москвы» — это они. Я в большой степени «Эхо Москвы», но там действительно есть и Бунтман, и Варфоломеев, и Цвей, и Королева, и вы все остальные. Или надо будет вас всех разогнать? Ну, и это можно. Вы думаете, зря, что ли, Михаил Юрьевич внес [вопросы] «о редакции» и «о смене формата»? Это чтоб вы затрепетали. Это правильно. Это мы знаем. Мы сами так умеем, как Михаил Юрьевич, чтобы вы трепетали.

Лесин: В одной школе учились.

Венедиктов: Да, действительно. Поэтому я очень прошу, Юра, тебя, Женя, тебя, старшие ребята. Я большой мальчик, я разберусь. «Эхо» должно существовать, даже если завтра самолет со мной грохнется. Понятно говорю?

Альбац: Типун тебе на язык.

Венедиктов: Жень, помолчи, пожалуйста. Ты уже сказала. Ты уже делаешь из нас УЖК, мы не будем УЖК, никогда не были УЖК.

Лесин: Я попрошу всех быть спокойными, потому что по сценарию, наверное, я должен выходить из себя, нервничать, кричать и злиться. Алексей Алексеевич, не надо. Вы нам нужны.

<…>

Лесин: Это <нрзб> главного редактора, он имеет на нее право. Еще раз повторю позицию, что «Эхо Москвы» действительно уникальный формат. «Эхо Москвы» выполняет очень важную роль для общества. Акционер ее понимает, акционер ее поддерживает. Но акционер хочет понимания во взаимоотношениях с главным редактором, и эту позицию мы обозначили.

Леся Рябцева, помощник Алексея Венедиктова: Михаил Юрьевич, здравствуйте. Леся Рябцева. Два вопроса. Считаете ли вы, что тот устав, который есть сейчас, является устаревшим и нужно его поменять? И второй вопрос: считаете ли вы, что нужно ввести правила поведения сотрудников в социальных сетях?

Лесин: Ну, во-первых, я еще раз прошу обратить внимание коллег на то, что это не первый прецедент в средствах массовой информации. В том числе, в западных средствах массовой информации. Там тоже были подобные моменты. Там тоже увольняли ведущих, там тоже увольняли журналистов и там тоже были жаркие споры по этому поводу. Я считаю, что если человек публичен и занимает публичную позицию… Я привел достаточно простой пример: пока гости в доме, я свою жену люблю, а когда гости уходят, я буду себя вести как угодно, в том числе ее унижать и делать, что угодно. Это хорошо или плохо? Если человек берет на себя какую-то функцию, если он в эфире говорит одно, а в жизни делает другое — как это можно совместить? Он может это в жизни делать — должен делать это публично. На сегодняшний день социальные сети — публичная среда. Мы можем говорить сколько угодно, что это не публичная среда — это все равно публичная среда. И оказывают огромное влияние на людей. Очень много современных людей, молодых людей давно отказались от потребления новостей и полностью перешли на новости в социальных сетях — таких, как твиттер, фейсбук и пр. И там у них формируется их точка зрения, понимание и все остальное, о чем вы говорите. Поэтому я еще раз повторяю, я не понимаю: если это личное, почему на сайте «Эха Москвы» блоги используются как очень важный информационный эвент и почему вы на «Эхе Москвы» это используете активно? Блоги же личное.

Венедиктов: Нет, это не так.

Бунтман: Пожалуйста, Алеша.

Венедиктов: Комментарий очень прост. Блоги, Михаил Юрьевич, используются тех людей, которые дают согласие на размещение их в средстве массовой информации сайта «Эхо Москвы». То есть люди вполне сознательно говорят в СМИ.

Лесин: Смотрите, вы же говорите, что вы, еще раз, современные люди, активно этим пользуетесь. По интернету большое количество вопросов до конца не разрешенных: ни с точки зрения регламентов, ни с точки зрения отношений. И я, допустим, много лет потратил на то, чтобы убеждать своих коллег, что интернета как интернета не существует. Интернет — это просто другая среда, это почта. Вот была старая почта, а были раньше гонцы, а были раньше барабаны, а были раньше костры. Вот сегодня способ доставки информации, контента, всего, чего угодно — превратился в интернет. Это технология. И на самом деле, в чем сейчас проблема большинства стратегов на рынке медиа, в построении моделей потребления контента в будущем — мы не можем ответить, как в будущем это будет устроено, как это будет потребляться. Потому что те, которым 14 лет, еще следуют где-то в нашем фарватере стандартного потребления, а те, которым четыре года — они будут совсем другие, но мы не можем угадать, как они все это будут потреблять. У меня внучке четыре года, я ей привожу книжку — такую нормальную печатную книжку «Русские сказки». Она открывает, тыкает пальцем, бросает на пол и говорит мне — «Неживой». Я говорю: «Что значит неживой?» — «Айпад». А вторая внучка, которой два года, мне по скайпу перезванивает, хотя я знаю, что ей нужно сделать четыре итерации, чтоб дозвониться до меня. В два года у нее получается. У меня, там, в мои годы не все получается в этом. Поэтому мы не знаем, как в будущем это будет потребляться. И от нас, в том числе, сегодня зависит, каким образом мы сформируем отношения к этим процессам, и как мы дальше будем к этому относиться. Поэтому по закону блог — личный. А в принципе? Или как вот меня все время упрекают, что я путаю принципы и понятия.

Из зала: Законы и понятия.

Лесин: Нет. Есть вещи, которые законом отрегулировать невозможно. И закон вообще в принципе не универсальное средство, закон не может описать все процессы, обозначить абсолютно четко все отношения. Вы знаете, как я там со своими друзьями различными обсуждаю все, и [они говорят:] «Все, невозможно, тошнит, жить невозможно, достало, ужасно. Вчера еду, ну выпил немного. Останавливает меня гаишник, видит, что я выпил, и говорит — отпущу за трешку. Я говорю — нормально оборзел? Раньше за штуку отпускал, а сейчас за трешку. Все, жить невозможно, все, плохая страна». И это тоже вот. Ну как к этому относиться? И мы тоже формируем это отношение. Если он сидит и говорит, что он вот там такой-сякой, так к этому относится, то окей, не надо тогда вообще ничего делать. Закон, конечно, такая вещь очень хорошая и правильная, она очень четко регламентирует нашу жизнь и что-то защищает. Но закон — все равно не универсальный способ отражения всей действительности.

Из зала: Что вы предлагаете?

Лесин: И когда мы говорим… Мы вот начали с того, что твиттер и все остальное, социальное — не социальное, личное — не личное, публичное — не публичное. От нас зависит, как мы сформируем отношение к этим процессам, которые происходят.

Из зала: Вы не ответили на вопрос.

Кобаладзе: По-моему, Женя [Альбац] все уже сказала. Сохраните Венедиктова.

Венедиктов: Значит, я тебе сказал, если ты устал, Юр, выйди.

Бунтман: Подождите, давайте с микрофоном работайте с вопросами.

<…>

Лесин: Я должен взорваться?

Венедиктов: Ну, взорвись. Должен? Взорвись.

Лесин: Вы должны меня вывести из себя или нет?

Венедиктов: А зачем? Ты не ответил на вопрос.

Лесин: На какой?

Рябцева: Считаете ли вы, что должны быть правила ведения социальных сетей для сотрудников редакции «Эхо Москвы»? И считаете ли вы, что действующий устав радиостанции устарел?

Лесин: Ну я считаю, что главный редактор ровно так же, как… Я не хочу сейчас доводить до маразма и говорить, чтобы девушкам ввели длину юбок и размер декольте…

Венедиктов: Это генеральный директор [вводит такие правила].

Лесин: Неважно. Но я по аналогии с руководителем. Но главный редактор все-таки определяет свое отношение и транслирует своим журналистам, как он к этому относится. Это, на мой взгляд, не личное решение одного журналиста, как он к этому относится. Конечно, должен существовать какой-то внутренний регламент.

Венедиктов: Извини, пожалуйста, а я определил свое отношение к твиту Саши Плющева тем, что я ему сказал. После чего он его снял. Я свое отношение не должен [высказывать] в эфире по отношению к поступку каждого сотрудника, хотя я и в эфире это сделал.

Лесин: Скажи, пожалуйста, что я утром этого дня, который мы обсуждаем, позвонил тебе и сказал.

Венедиктов: Ты мне сказал…

<…>

Лесин: Значит, отсутствует четкий регламент. Значит, журналисты, которые пропускают или не пропускают такие комментарии, не понимают, что они делают. Это работа главного редактора — объяснять своим подчиненным, что есть что.

Венедиктов: Вот после этого был прописан регламент. Спасибо тебе. Потому что до этого действительно наборы были разные. После этого, когда умер Каха, автоматически закрылись все комментарии. Кто бы ни умер. Главный редактор и главный редактор сайта приняли решение и написали регламент.

Лесин: Точно так же, я считаю, надо поступать в отношении тех процессов, которые у нас не имеют окончательного четкого понимания, что же это все-таки такое. Где начинается личное пространство и заканчивается публичное, например.

Венедиктов: С этим я полностью согласен.

Лесин: И объяснить своим сотрудникам.

Венедиктов: Нет, главный редактор, который не знает, что такое фейсбук, не может ничего объяснить своим сотрудникам.

Лесин: Ну а вот я звоню — «Леш, слышишь, у тебя вот в твиттере вот это». А он говорит: «Прости, но знаешь, я вообще твиттером не пользуюсь».

Венедиктов: Я пользуюсь, но я не слежу за ними.

Лесин: А я твиттером пользуюсь. И сколько Венедиктов там присутствует — это много, я столько не присутствую.

Венедиктов: Чукча не читатель, чукча писатель.

Лесин: О! Замечательная позиция!

Венедиктов: Нет, извини, пожалуйста. Дело не в замечательной позиции. Я считаю, что твиттер — личное пространство. И продолжаю так считать. Вот я так считаю. Если тебе нужен главный редактор, который считает по-другому — ищи его.

Лесин: Вот замечательная история. Отличная позиция — «я считаю».

Венедиктов: И считаю это правильным.

Лесин: Отлично. Вот если я сейчас скажу — умоляю, не сводить это опять к приказу — «я так считаю», то я очень плохой человек. Потому что я считаю отлично от вас. Вот он, отлично от меня, имеет право так считать, а я, отлично от него или от вас, не имею. Отличная позиция! Демократия!

Венедиктов: Нет, нет, нет. Это не демократия, а демагогия. Пожалуйста, создавайте корпоративные правила в «Газпром-Медиа» по ведению сотрудниками твиттера. Только для сотрудников «Газпром-Медиа», а не «Эха Москвы»! Только энтевешников туда включите — «Чрезвычайное происшествие»! И создайте корпоративные правила, соберите журналистов, поговорите с ними, какие должны быть ограничения, напишите кодекс для всех. И тогда то, «что ты считаешь», станет обязательным для всех. Мало ли что я считаю. Но из-за того, что я так считаю, я не увольняю и не нанимаю. Я не нанимаю людей, которые не ведут социальные сети, и не увольняю людей, которые ведут социальные сети. Понимаешь? Вот что такое — «считаю».

Лесин: Леш, я не хочу сейчас вступать в этот спор, потому что здесь сидит коллектив, которым ты управляешь…

Венедиктов: Я им уже не управляю после вашего решения! Я им не управляю — в этом проблема.

Лесин: Ты главный редактор?

Венедиктов: Номинальный главный редактор. Вы лишили меня права, которое мне предписано законом.

Лесин: Каким документов, прости, пожалуйста? Это демагогия.

Венедиктов: Нет! Устав! Вы за него голосовали!

Лесин: Стоп. Устав отменен?

Венедиктов: Нет.

Лесин: Устав продолжает действовать?

Венедиктов: Нет.

Лесин: По каким причинам?

Венедиктов: По причинам незаконного приказа генерального директора, который ты приказал ей сделать.

Лесин: Это разберет суд.

Венедиктов: А, мы идем в суд? Все, окей.

Лесин: Разберет суд.

Венедиктов: Ну, хорошо, ты же сказал, что он [приказ] незаконный!

Лесин: Каким образом твоя компетентность, твое экспертное мнение позволяют считать, что сегодня не действуют те нормативные документы, которые?..

Венедиктов: Отвечаю: потому что журналисту, которого я нанял на работу и которому поручены программы, преступным приказом перекрыт вход в здание (мы это тоже будем разбирать в суде), он не может выступать. Но если ты считаешь, что это все незаконно, он завтра выйдет в эфир — по скайпу, по телефону, как угодно. Да? Я как главный редактор поручил ему ведение программ, я отвечаю за программы.

Лесин: Так ты главный редактор или не главный редактор?

Венедиктов: Главный редактор.

Лесин: Ты сейчас выполняешь функции главного редактора?

Венедиктов: Нет.

Лесин: То есть ты не главный редактор?

Венедиктов: Главный редактор.

Лесин: А кто выполняет функцию главного редактора?

Венедиктов: Не знаю. Видимо, ваша Павлова.

Лесин: Не понимаю.

Венедиктов: Ну, что ты не понимаешь? Ты дал ей функции захватить часть моих полномочий. Всё.

Лесин: Так часть или все?

Венедиктов: Часть, конечно. Есть задача — разрушить «Эхо Москвы» и развести нас с коллективом.

Лесин: То есть на часть все-таки главный редактор, а на часть — не главный редактор?

Венедиктов: Да. Без функции найма и увольнения журналистов.

Лесин: Я понял твое отношение к процессу.

Венедиктов: Это не отношение мое.

Альбац: Венедиктов, на самом деле, предложил очень хороший вариант.

Венедиктов: Жень, не надо уже…

Альбац: <нрзб> <нрзб>!

Венедиктов: Отказ! Отказ! Задача — разрушить «Эхо Москвы»! И здесь задача — развести нас с коллективом. Не слышала? Что ты предлагаешь?

Бунтман: Мы идем дальше по вопросам или не идем?

Шум в зале

Лесин: Я не хочу обострять ситуацию. Не хочу нагнетать и какую-то планку переходить. Вот Алексей Алексеевич сказал сейчас некий лозунг-тезис, который меня, в общем, сильно расстраивает, потому что он не соответствует действительности и сейчас работает достаточно популистски. Я не вправе ему мешать, это его коллектив, его редакция. Наверное, так и надо. И диалог, и монолог, кажется, дальше бессмысленны. Одна фраза произнесена, уже пошли революционные речи и тезисы… Мы сейчас все равно ни о чем не договоримся.

<…>

Лесин: Я могу встать и уйти, обидеться, что вы меня все время обижаете.

Из зала: Вы пришли договариваться.

Лесин: Я не пришел договариваться. Вы все время ошибаетесь. Я пришел па-га-ва-рить. Если вот вы считаете, что я пришел договариваться и я могу рассчитывать, что я сейчас с вами о чем-то договорюсь, что вы сейчас, так сказать, выразите свое неудовольство главным редактором и заставите его пойти навстречу акционерам — я же не похож на сумасшедшего, несмотря на то, что про меня все пишут разные вещи. Но я-то нормальный здоровый человек. Я прекрасно понимаю, что я вот не могу получить здесь поддержку, которая позволит мне вдруг как-то Венедиктова поставить на место. Еще раз повторяю — я пришел поговорить, вот я поговорил. Если у вас есть еще какие-то желания поговорить, но без революционных речей и маевок, то я готов. Если нет, то я готов пойти дальше.

Бунтман: Сейчас, секунду. Эвелина! Она сейчас оторвет руку, и нечем будет качать детей.

Лесин: У меня просьба еще. Леш, ну я тебя очень прошу, ну, я тоже не хочу вставать на трибуну и читать политические лекции.

Эвелина Геворкян, журналист «Эха Москвы»: Михаил Юрьевич, вы не хотите, чтобы радиостанция была детсадом, хотите, чтобы она стала более серьезной, таким образом, вы хотите повлиять на главного редактора, выразить ему свои пожелания. А я хочу услышать чуть больше о критериях — что именно вы хотите донести до главного редактора, чтобы он донес до нас, [чего] нам не следует говорить в эфире? То есть, к примеру, личная жизнь руководства — это табу. Точка. Вы вот об этом говорите? Вы хотите ввести какие-то правила, ну, переводя на русский язык, элементы цензуры, которым мы должны следовать. Я правильно вас слышу? Что вы хотите донести — какие правила до нас?

Лесин: Неправильно, Эвелина, неправильно. Вот смотрите, я, может быть, что-то неправильно выражаю, но я не очень хотел бы сейчас приводить какие-то частные примеры на конкретном контенте.

Эвелина: Вот мы и ходим вокруг да около, потому что мы не понимаем, какую именно конкретику от нас вы хотите. Какой именно серьезности? Чего именно от журалистского коллектива вы бы как акционер хотели увидеть или услушать?

Лесин: Ну хорошо. Вот, предположим, последнее, что я читал. Талантливый и, в общем, уважаемый мною человек Шендерович чего-то там пишет.

Женский голос: Он не наш сотрудник.

Лесин: Ну дальше-то что? У вас он на сайте.

Женский голос: Мы за него не отвечаем. А за Плющева отвечаем.

Лесин: А-а-а. Извините меня, пожалуйста, я не знал. А можно тогда списочек, за кого вы отвечаете, а за кого не отвечаете?

Женский голос: Штаное расписание у вас есть, как и у генерального директора.

Лесин: Вот Шенедрович у вас бывает в эфире.

Венедиктов: У нас и Путин бывает в эфире, и Обама.

Лесин: Стоп. Ну это опять вот демагогия в части позиционирования. Шенедрович, по сути, является одним из ведущих вашей радиостанции.

Голос из зала: Нет, он гость. Он не является ведущим — он гость.

Лесин: Ну, хорошо, окей. Много раз я обращал внимание Леши, когда ведущие станции в случае, если гость начинает как бы перебарщивать что-то, вдруг начинают хихикать.

Смех в зале

Лесин: Или очень активно подыгрывать гостю в этой дефиниции. Вместо того, чтобы сказать: «А вы точно уверены? А не существет альтернативной точки зрения? А вот у нас есть еще такая точка зрения. А вот мы как бы еще какие-то взгляды имеем на эту ситуацию». Нет, этого не происходит. Но тогда в чем ваш професионализм как журналистов? Если вы такие вещи делаете?

Женский голос из зала: В том, что мы не занимаем сторону.

Лесин: Вы уже занимаете сторону только потому, что вы не говорите, что есть другая сторона.

Мужской голос из зала: Другая сторона в следующем эфире.

Лесин: Ну это ваша работа, ваш талант, ваше умение, ваш опыт. Слушайте, я не хочу устраивать разбор редакционный. Я не хочу заниматься редакционной деятельностью. Вы меня просили привести пример каких-то вот моих общений с Алексеем Алексеевичем. Я его привел. Алексей Алексеевич подтвердит или опровергнет.

Самсонова: Так а зачем, зачем?

Бунтман: Так, подожди, Тоня, сейчас. Давайте с микрофонами. Сергей Пархоменко.

Пархоменко: Спасибо. Сергей Пархоменко, ведущий программ.

Лесин: Не узнавал тебя раньше.

Пархоменко: Я изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Я все-таки хотел бы задать один вопрос по существу и вынужден дать одну справку по существу. Я не хотел ее делать, но так повернулся разговор. По всей видимости, я в этом помещении самый большой частный блогер. Так вышло. Больше твиттер Плющева, но его нет. Больше Венедиктова, но его ведет целый батальон народу.

Лесин: Вот где правда-то раскрывается.

Пархоменко: Мне так кажется.

Венедиктов: А можно я его уволю вместо Плющева?

Смеются

Пархоменко: Больше — корпоративный фейсбук «Эха», но, видимо, следующий я — 112 000 подписчиков в фейсбуке. Значит, то, что вы говорите о взаимооотношениях между социальными сетями и «Эхом», которое пользуется социальными сетями, это неправда. Вы не знаете этой системы. Я за день пишу — такова цена этих 112 000 подписчиков — с десяток постов. Иногда — не каждый день — по поводу одного поста, который я считаю общественно значимым, я звоню главному редактору сайта «Эха» и прошу его, предлагаю его поставить. Он выбирает: хочет — берет, не хочет — не берет. Недавно была ситуация, в которой я и ЗАО «Эхо Москвы» были соответчиками в суде по поводу одного из моих текстов, который появился на сайте. Позиция ЗАО «Эхо Москвы» на этом суде (абсолютно уверен, что она была поддержана дирекцией ЗАО; юрист ЗАО действует, несмомненно, по указанию директора) была такая: «Эхо» не несет ответственности за этого человека. Суд принял эту позицию и освободил «Эхо» от ответственности, признав такую позицию законной. Я один остался ответчиком по этому делу и был оштрафован. Я нахожусь в состоянии апелляции — скорее всего, я это отменю, но тем не менее. Но «Эхо» выведено из-под ответственности, суд согласился в этой точкой зрения. Таким образом, история о том, что «Эхо» манипулирует блогами и замешивает одно в другое… Не замешивает. «Эхо» предоставляет площадку, предоставляет сервис. К счастью, бесплатно. Я думаю, что многие были бы согласны и заплатить, но мне, слава богу, не приходится. Предоставляет сервис по публикации некоторых блоггеров. Суд считает такую постановку вопроса законной. Это была справка.

Лесин: Извини, пожалуйста, можно ремарку? Была такая функция заявлена с точки зрения логистики этого процесса, связанная с тем, что некий блогер, который обращается на сайт «Эха» и обращает внимание редактора сайта на то, что он сотворил общественно значимый пост?

Пархоменко: Ну да, я так поступаю, во всяком случае.

Лесин: И функция редактора на сайте — осуществить редакционную деятельность, то есть выбрать этот материал как информационное сообщение общественно значимое. Правильно?

Пархоменко: Нет, просто по своему вкусу. Я не знаю их мотивы. Я предлагаю то, что, как мне кажется, может быть полезно.

Лесин: Сережа, вы сказали: «Я обращаюсь к редактору сайта и обращаю внимание на то, что я написал общественно политически значимый пост».

Пархоменко: Как мне кажется.

Лесин: Значит, редактор в данном случае осуществляет функцию редакторскую — он принимает решение. Это является сообщением, это является новостью, это является общественно значимым обсуждением или нет?

Пархоменко: Нет.

Лесин: А как? За деньги, что ли? Законы несовершенны, и суд тоже, в общем.

Пархоменко: Суд стоит на моей стороне. Суд признал «Эхо» не несущим ответственности за блог постороннего сотрудника.

Лесин: Хорошо, согласились.

Пархоменко: По мне было бы удобнее разделить эту ответственность, но нет — остался один.

Лесин: В чем вопрос? Вопрос, Сережа.

Пархоменко: Теперь я бы хотел вернуться к чрезвычайно важному вопросу. Первый вопрос, который здесь был задан и который остался без ответа. Вопрос Ольги Бычковой. Это собрание, в сущности, произошло не после того, как был уволен Плющев, а после того, как за этим последовало следующее событие: было назначено заочное голосование — не заседание — совета директоров ЗАО «Эхо Москвы». Процедура, а мне много раз приходилось по разным поводам принимать участие в таких голосованиях, такова — за 24 часа до назначенного вами срока каждый из членов Совета директоров получит бумагу, в которой что-то будет написано, он будет должен на это что-то ответить — да, нет или воздержался. Вы поставили три вопроса. Вы так и не ответили, каковы будут те конкретные формулировки, которые вы намерены сегодня… Я понимаю, что есть еще 48 часов, вы можете еще изменить свое отношение к этому — но когда вы объявляли это голосование, вы, наверное, что-то имели в виду. На ваш взгляд, каковы формулировки, которые вы намерены внести в этот бюллетень для голосования? Я написал об этом своим 112 000 подписчикам — я считаю, что главный вопрос из поставленных вами — третий: о формате радиостанции «Эхо Москвы». Тем более что вы однажды сказали фразу, имеющую большой успех среди журналистов: «Пели бы и все». Был прекрасный такой афоризм. Значит, я, совмещая это «Пели бы и все» и пункт третий во внесенной вами повестке дня, интересуюсь этим третьим вопросом. Пожалуйста, сообщите нам, каков ваш проект формулировок на эти три вопроса? Спасибо.

Лесин: Спасибо, Сережа. Я являюсь одним из 112 000 подписчиков известного блогера Пархоменко и внимательно читаю. Точнее, я не читаю, а мне фейсбук автоматически присылает, поскольку я поставил «Нравится», там функция такая. Там нет функцкии «Хочу», а «Нравится» или «Не нравится». Так вот, я прочитал этот пост… Леша не даст соврать: в эфире «старики» («старики» в хорошем смысле слова, в кавычках, не по возрасту) гораздо более профессиональны, чем молодые. Мы говорили с тобой об этом?

Венедиктов: Угу.

Лесин: И вот минимальное количество вопросов возникает по поводу их деятельности, потому что — да, они действительно более профессионально ведут.

<…> 

Лесин: …cовета директоров в очную форму, о чем я, собственно, в интервью «Новой газете» ровно так же и сказал.

Бунтман: Вопрос о формулировке третьего пункта. Был вопрос о том, что означает третий пункт.

Из зала: Нет, секундочку. Вопрос о том, каковы сегодня эти формулировки?

Лесин: Я ровно так же могу сказать, что на сегодняшний день юристы готовят формулировки. Они будут готовы ровно в соответствии с временем, которое предписано законом. И я, на сегодняшний день, не могу до конца сказать, какие формулировки будут подготовлены юристами. Практика обычно состоит в том, что обычно дают несколько формулировок. И они же предлагаются на обсуждение на совет директоров. Спасибо.

Из зала [видимо, Светлана Сорокина]: А какая задача юристам была поставлена?

Лесин: Ну, вообще-то юристы действуют не по четко поставленной задаче, а в соответствии с действующим законодательством.

Смех, шум, аплодисменты

Лесин: А как вы хотели?! Вам что ли только революционные речи толкать?! Я тоже могу тельняшку на себе порвать!

Альбац: Вы ничего конкретного за 2 часа не сказали.

Бунтман: Женя, стоп.

Из зала: [Можно] короткий вопрос?

Бунтман: Быстро короткий вопрос, и [потом] Нарышкин.

Ирина Цвей: Короткий вопрос. Михаил Юрьевич. Можете ли вы до завтра дать указание, (поскольку, [как] вы сами сказали, что был незаконным приказ), завтра дать указание Екатерине Павлове, отозвать этот приказ?

Лесин: Теоретически, да. Я могу ее попросить.

Цвей: Тогда мы можем Вас теоретически попросить дать указание ее… это сделать.

Лесин: Я теоретически подумаю.

Бунтман: Нарышкин. Пожалуйста, Алексей.

Алексей Нарышкин, журналист «Эха Москвы»: Здрасьте. У меня вопрос в продолжение Сергея Пархоменко. Я, опят же, не понимаю. Смотрите, вы — инициатор собрания совета директоров. Вы знаете, и Алексей Алексеевич сегодня об этом сказал, и все последние дни говорил, что с Плющевым его позиция меняться не будет, редакционная политика меняться не будет. Ну, вы чего ждете от совета директоров? Опять же, просто по формулировкам. Вы говорите, что юристы готовят, но у вас-то какая-то концепция есть? Три вопроса: по главному редактору…

Лесин: Когда закончите вопрос, вы скажите, потому что я… <нрзб>

Нырышкин: Просто всем хочется услышать конкретные формулировки.

Лесин: Смотрите, я еще раз скажу, что реальную формулировку вы услышите, когда будут разосланы документы на совет директоров. Мы сегодня повстречались. Не буду скрывать, мы наверняка с Алексеем Алексеевичем будем встечаться завтра, еще обсуждать эту тему и разговаривать по этому вопросу. И, возможно, мы придем к какому-то решению по этому вопросу. Возможно, не придем. Поэтому как вы хотите, чтобы я преждевременно… Еще раз повторю — у меня не была самоцель прийти сюда и о чем-то договориться. Или вы что хотите, чтобы я публично, у всех на глазах, с Алексеем Алексеевичем стал договариваться? Неудобно это.

Венедиктов: Кому?

Лесин: Мне и тебе то же не удобно.

Венедиктов: Мне удобно.

Лесин: А вдруг, я начну левое предлагать? Присядь, я не договорил.

Венедиктов: Говори, говори.

Лесин: Так вот еще раз: завтра мы наверняка будем встречаться с Алексей Алексеевичем, и наверняка обсуждать эту тему. Я очень много услышал, много полезного, важного, нужного. Не шучу. И мы обсудим это с Алексеем Алексеевичем. У меня время для рассылки еще есть.

Венедиктов: Я просто еще раз повторю то, что сказал Леша Нарышкин. Я беру обязательства перед этой встречей, чтобы было понятно журналистам, не надо на меня обижаться. Я знаю, что есть люди, которые считают, что моя в этом вопросе несгибаемая позиция подводит вас — извините, значит я вас подвожу. Я делаю то, что я считаю правильным, хотя Михаилу Юрьевичу это не нравится. Я делаю то, что, как мне кажется, важно, для сохранения радиостанции в том виде, в каком она существует все 24 [года], надеюсь, просуществует, 25 лет будет. Мои публичные обязательства заключаются в следующем: мы, конечно, будем обсуждать с Михаилом Юрьевичем этот вопрос. Знаете, я и не с такими дьяволами обсуждал разные вопросы. Михаил Юрьевич — ангелочек, по сравнению с некоторыми. Меня это никогда не смущало, хотя среди вас есть радикалы.

Лесин: PR-кампания пошла! Я против, меня используют в рекламных целях.

Венедиктов: Конечно. Я тебя использую, а что ты думаешь.

Бунтман: Это неучтенная реклама.

Венедиктов: Неучтенка, да!

Смех в зале

Венедиктов: Я хочу сказать одно. Я повторяю, если Михаил Юрьевич не понял. Я считаю, что отъем наглый права главного редактора, исключительное право главного редактора, которое зафиксировано в уставе ЗАО «Эхо Москвы» со словом «только», должно быть возвращено к первобытности. Иными словами, главный редактор, и только он, имеет право представлять на увольнение и на прием. Это первая вещь, потому что сейчас я никто, и звать меня никак по отношению к каждому из вас. Потому что сейчас Екатерина Павлова где-то сидит и пишет приказ на увольнение какого-то еще. И на запрет входа в здание кому-то еще.

Лесин: Леш, ну я прошу…

Венедиктов: Ну так случилось!

Лесин: Леш, ну перестань. Я же сознательно не перехожу на позицию пропагандиста.

Венедиктов: Я не пропагандист. Я требую вернуть мои права, которые положены мне по трудовому договору.

Лесин: Ты имеешь свое отношение, я имею свое. Странная ситуация — ты имеешь право иметь отношение, как ты видишь эту проблему, а я нет. Почему?

Венедиктов: Там написано. И подписано.

Лесин: Написано? Отлично.

Венедиктов: И подписано.

Лесин: Леш, я тебя очень прошу, перестань в пропагандистских целях использовать этот формат.

Венедиктов: Они знают, я это в эфире говорил.

Лесин: Зачем тогда это еще раз говорить?

Венедиктов: Это я просто не знал, что ты меня позовешь завтра на встречу. Это первая история. И вторая история — даже если Плющев принесет мне, когда я буду восстановлен в своих правах, заявление на увольнение, я его не подпишу. По той простой причине, что сейчас, с моей точки зрения, Плющев — заложник. Он — заложник. И он это будет делать для того, что бы спасти вас, для того, что бы спасти формат, для того, что бы спасти редакцию, для того, что бы спасти главного редактора. Эта цена, лично для меня, слишком высока. И тогда следующий главный редактор, если Михаил Юрьевич примет решение — пусть он с этим разбирается. Но я, как главный редактор, увольнение не представлю в нынешней ситуации под давлением. И не подпишу, даже если он ко мне придет с этим. Не у меня, пожалуйста. Все остальное обсуждаемо.

Бунтман: Владимир Варфоломеев, пожалуйста.

Варфоломеев: Очень коротко. Каковы шансы на сохранение нынешнего главного редактора «Эха Москвы»?

Лесин: В цифрах, процентах?

Альбац: В цифрах, в цифрах! 70 — 30! 80 — 20!

Бунтман: Женя, Женя!

Лесин: Вы знаете, есть такая норма, по закону, совет директоров, участники — вот они и будут голосовать. Как же я могу знать, как они будут голосовать. Они же самостоятельные люди. Имеют самостоятельную точку зрения, Жень. Вот как бывает в жизни.

Варфоломеев: Михаил Юрьевич, ну Вы не ответили мне. Какие шансы?

Лесин: Я не знаю. Я точно знаю, как я буду голосовать. Как они — не знаю.

Из зала: Как вы будете голосовать?

Лесин: Не скажу.

Венедиктов: А я скажу. Я буду против вас. Как член совета директоров.

Варфоломеев: В начале вы сказали — я пришел поговорить, узнать мнение редакции. Это ваша цитата. Я записываю, у меня пол-книги [уже]. Вы представляете, я буду ее долго расшифровывать и вывешивать в фейсбук. Я не знаю, читаете ли вы мой, или нет.

Лесин: Да.

Варфоломеев: Я ваш не читаю. Учитывая, что третий час [продолжается встреча]. Какие для себя выводы, по итогам разговора с коллективом «Эха Москвы» вы, может быть сейчас, уже сделали? Спасибо.

Лесин: У меня есть выводы, и я считаю, что, в общем, хороший коллектив.

Смех в зале

Бунтман: Ира Воробьева, пожалуйста.

Воробьева: Правда, прошло 2 часа, Михаил Юрьевич. Мне кажется, я тоже, как жираф, до меня долго доходит, но до меня, наконец, дошло, почему мы не можем с вами нормально поговорить.

Лесин: Ну, вы как-то работайте над собой.

Воробьева: Я во время этой встречи активно работаю над собой, Михаил Юрьевич. Так вот. Я понимаю, почему у нас с вами разговор не получается. Вы пришли сюда поговорить, а мы пришли узнать, что будет дальше. Вы нам на эти вопросы не отвечаете. Но, если позволите, коротко, опять же, ваша речь. Вы говорите «ребячество»? Да, ребячество. В любом возрасте, вот эти сотрудники радиостанции творят ребячество. Потому что если этой искры не будет, то мы получим… Запись прерывается

<…>

…видите на первой кнопке телевизора. И Алексей Венедиктов, который дает нам возможность быть свободными, говорить и не бояться. Именно поэтому здесь Кабаладзе, который делает вид, что он сумасшедший. Кричит вон там с задних рядов «Сохраните Венедиктова». Я прошу вас Юрий Георгиевич, я ваша ведущая программы «Кейс», замолчите, пожалуйста, сейчас голосование идет. Михаил Юрьевич, вы говорите «комсомольское собрание», но к моему большому сожалению и позору именно вы пришли сюда устроить партсобрание по теме Плющева. И это отвратительно и моим морально-этическим нормам это не соответствует, простите. Кроме того, я хочу сказать, что если вы почитаете, а я надеюсь, что вы читаете, — наверное, у вас есть время — твиттер большей части здесь сидящих, наверное, вам многое не понравится большая часть того, что мы пишем. И будем писать дальше, дальше и дальше. Что вы, Михаил Юрьевич, ожидали от людей здесь сидящих? Что мы начнем что делать в отношении Плюбщева? Просить вас? Осуждать его будем? Нет, не будем. Вопрос у меня, в принципе, такой же как у Владимира Викторовича. Вы пришли сюда услышать. Вы услушали от нас, что мы думаем по поводу Плющева? И что мы думаем по поводу тех вопросов, которые вы поставили на повестку совета директоров? Вы услышали?

Лесин: Если отбросить лозунговую часть, то да. Но вы знаете, я вам хочу просто алаверды, раз уж присутствует эта тема — я вообще-то тоже родом из КВН. И много играл в КВН, много лет работал на этой программе, ее продюсером. Я очень люблю шутить, но, если б я в своей практике там или в управлении занимался любимым делом, совмещая управление и мой любимый в прошлом КВН — ну, наверное, это было бы неправильно.У каждого есть зона ответственности и каждый должен вести себя в соответствии с этой зоной ответственности, понимая, что он делает. Я тоже умею ребячится и мне это нравится, но я это позволяю крайне редко в смысле публичного позиционирования, а в личной жизни очень много. Но моя личная жизнь — это моя личная жизнь. Поэтому я согласен с тем, что это прикольно и очень даже клево, когда можно посмеяться, можно пошутить, можно поприкалывать, я это поддерживаю, но всегда должна быть граница дозволенного. Я сейчас не про конкретный случай, я выражаю свое отношение к этому. Это во-первых. 

Во-вторых, я еще раз повторяю: я не пришел сюда вас перековывать. Нет у меня такой задачи. И еще раз повторяю — я это уже много раз сказал — у меня это не получится: ни вы к этому не готовы, ни у меня нет такой цели. Я пришел посушать и сделать выводы. Мне предстоит еще работать с главным редактором. Я хочу знать те настроения, которые сопровождают работу главного редактора. Я хочу понимать, что он слышит от своих сотрудников. Наверное, он слышит больше, чем я сегодня услышал и не только в адрес мой лично, потому что здесь было важный элемент — конечно, я у вас вызваю раздражение, а по другому-то как? Должен я у вас вызывать раздражение — я угроза, я агрессор, я тот самый дядя, который пришел. Боялись с 94 года Гусинского, а пришел Лесин. Это все понятно. Я пришел послушать, какой жизнью в том числе живут главный редактор ваш. Я его знаю вот одного лично много лет, вот такого, какой он есть, но я не вижу, что творится под ним, я хотел посмотреть на ваши лица, на ваши реакции, на ваши вопросы. Я услышал очень много и мне это интерсно, поверьте. Мало того, опять же вот я, конечно, по версии Пархоменко к медиа-индустрии не имею никакого отношения, я только гадить привык в медиа индустрии, но а вот меня тоже за год на «Эхо Москвы» ни разу не приглашали.

Гул в зале

Лесин: Ни разу, ни разу. Вот Алексей Алексеевич мне говорит — что ж ты мне все так кулуарно рассказываешь, а ты приди и людям расскажи, но ни разу не пригласил. Говорит, что ему интересно, то, что я говорю, но ни разу официально не пригласил.

Реплики в зале:

— В программу «Дилетант»

— В «Кейс»!

Кобаладзе: Я предлагаю в «Полный Альбац».

Смех в зале

Лесин: Я не к тому, что я обижаюсь, что меня не пригасили — не в этом смысле. Я просто на радио больше люблю работу, че на телевидении. Мне радио больше нравится, чем телевидение, потому что оно всегда дает возможностей больше участнику, чем телевидение, которое сковывает, очень сильно сковывает и обязывает более внимательно следить за собой. Я увидел коллектив, я его услышал. Понимаю ваши настроения: есть какие-то очень стандартные вещи, которые я слышу много лет от одних и тех же людей, в одном и том же виде, с одними и теми же обозначениями и характеристиками. А есть очень много новых вещей, которые я услышал — мне это было действительно крайне интересно, спасибо вам огромное, я много получил для себя важной информации. И завтра мы продолжим разговор с главным редактором. Юра, тебе отдельное спасибо. Я рад был повидаться.

Кобаладзе:Я как самый старый там после после…

Лесин: Аксакал.

Кобаладзе: Да. Сохраните нам Венедиктова.

Бунтман: О, господи.

Лесин: Спасибо, коллеги. 

Исправление ошибки: Реплику «О, господи!» в финале встречи Михаила Лесина с сотрудниками «Эха Москвы» произнес не Лесин, а первый заместитель главного редактора радиостанции Сергей Бунтман. Приносим извинения читателям.