истории

«Бабушка Жени Беркович сказала: я больше никогда ее не увижу» В 2010-х адвокат Ксения Карпинская вела дело «Седьмой студии», в 2020-х — дело «Финиста». Вот ее интервью

Источник: Meduza

Второй западный окружной военный суд приговорил режиссерку Женю Беркович и драматурга Светлану Петрийчук к шести годам колонии общего режима по обвинению в оправдании терроризма. Это дело завели из-за спектакля «Финист ясный сокол», героини которого по сюжету едут в Сирию, чтобы выйти замуж за исламистов. Защитники Беркович и Петрийчук собираются обжаловать решение суда. В истории современной России это уже второе «театральное дело»: в период с 2017 по 2020 год в Москве рассматривалось дело «Седьмой студии», фигурантами которого были Кирилл Серебренников, Юрий Итин, Алексей Малобродский и Софья Апфельбаум. Адвокат Ксения Карпинская работала на обоих этих процессах: тогда она защищала Алексея Малобродского, сейчас — Женю Беркович. Кооператив независимых журналистов «Берег» поговорил с Ксенией Карпинской. «Медуза» публикует этот текст целиком.

— Насколько неожиданным для вас стало решение судьи, который полностью поддержал требование прокурора и назначил Жене Беркович и Светлане Петрийчук шесть лет колонии? 

— Для меня это было абсолютно неожиданно. Конечно, в тот момент, когда процесс закрыли, я поняла, что, видимо, штрафом не обойдется. Но я все-таки была уверена, что будет не шесть, а хотя бы пять. Оставалась надежда, что дело все-таки переквалифицируют: если бы вменяли часть первую ст. 205.2 УК РФ, то могло быть от двух до пяти [лет лишения свободы]. 

Версия [обвинения] о том, что Женя и Света, находясь в СИЗО, якобы дали кому-то указание распространить видео [спектакля] в YouTube, ничем не подтверждается. Видео выложили 8 мая 2023 года, а Беркович и Петрийчук задержали и отправили в СИЗО 4 мая. С пятого по восьмое были выходные, то есть доступа в СИЗО ни у кого не было. А публикация [видео] читки пьесы Петрийчук на фестивале «Любимовка» вообще не зависит от автора: по правилам фестиваля, если пьеса проходит отбор, ее публикуют на сайте.

В общем, мы не признаем это обвинение в принципе. И даже если говорить о какой-то кровожадности, то, конечно, часть вторая никак не ложится, потому что Беркович поставила спектакль. [А] театр — это не средство массовой информации, [которое подразумевается в ч. 2 ст. 205.2]. 

— Замечали ли вы еще какие-то сигналы, говорившие, что суд пойдет по «кровожадному» сценарию?

— Нет. Судья все так внимательно слушал — казалось, он понимает, что ему объясняют. Он задавал вопросы, которые, казалось, направлены на то, чтобы разобраться. Казалось, что суд хочет разобраться. Но исходя из того, что я прочитала в приговоре, — получается, что нет, не хотел.

— Прения, последнее слово и приговор состоялись в один день. Почему, на ваш взгляд, суд так спешил принять решение?

— Мне это, честно говоря, непонятно. То суд [проводил слушания] до 10 вечера, то у него были дела поважнее и мы по пять часов ждали, когда у нас наконец начнется заседание. А неделю вообще ничего не слушал. 

К проведению прений, последнего слова и оглашению приговора в один день мы с Женей были готовы. Обычно, конечно, последнее слово и приговор назначают на разные. Я не могу сказать, почему сейчас все было так, за почти 30 лет работы я в первый раз в жизни была в военном суде.

— Что в итоге содержится в мотивировочной части приговора?

— Этого я не могу вам сказать, но сам приговор начинается примерно как английская сказка: «Once upon a time…» (давным-давно, — прим. «Берега»). Могу [приблизительно процитировать] первое предложение: «Однажды осенью 2018 года Петрийчук решила написать пьесу, оправдывающую или пропагандирующую терроризм». А потом как в сказке «Репка»: через полтора года она увидела Беркович, и они решили начать оправдывать терроризм вдвоем. Потом поняли, что надо еще каких-то людей позвать, поэтому пригласили актрис. А потом пошли в Союз театральных деятелей (СТД), и там решили выделить Беркович деньги на оправдание терроризма. Правда, все эти люди не поняли, что этот спектакль — оправдание терроризма. Видимо, знаний не хватило. 

Представить, что это разумно, не представляется возможным. Примечательно, что и показания [нижегородского актера Владимира] Карпука не были положены в основу обвинения. В приговоре о нем ни слова. Получается, он зря себя так повел, зря старался. Суд его старания не оценил.

— На какие доказательства в итоге опиралась прокурор Екатерина Денисова? 

— На результаты «деструктологической экспертизы», что, конечно, было удивительно. Потому что есть ответы Минюста и Федерального центра судебной экспертизы [адвокатам] о том, что деструктология не наука и такие экспертизы не проводятся в государственных экспертных учреждениях. 

Такие экспертизы вообще нигде не проводятся, кроме лаборатории деструктологии МГЛУ, директор которой — [Роман] Силантьев. Зайдя на официальный сайт МГЛУ, вы обнаружите, что пройти курсы повышения квалификации по основам деструктологии и стать деструктологом можно за 18 часов. А если хотите стать супердеструктологом — то за 72 часа! Такой сертификат есть у одного из авторов экспертизы Галины Хизриевой, он находится в материалах уголовного дела. Не думала, что эта экспертиза может быть положена в основу приговора, но, [по-видимому], деструктология — наше все! И «борьба с андроцентричным общественным укладом в России», и «русские жены-неофитки» — это осталось в приговоре. 

А вчера я посмотрела передачу на РБК, куда были приглашены эксперт Силантьев и режиссер [Александр] Сокуров. И каково было мое удивление, когда на вопрос о том, экспертизу чего именно он делал, Силантьев сказал, что [анализировал] читку, но делал это по тексту [пьесы]. А спектакль посмотрел потом, когда его выложили. Я тогда вообще ничего не понимаю! В его экспертизе написано, что он смотрел спектакль и делал [анализ] по спектаклю. Что происходит, чему верить?

Дальше у нас есть эксперт ФСБ [Светлана] Мочалова и ее экспертиза. Она все время пишет: «Марьюшка осознавала то, Марьюшка осознавала это». Так кого судят-то, Марьюшку или Петрийчук и Беркович? Эксперт на полном серьезе говорит, что так как спектакль и пьеса основаны на русской сказке, то все женщины и девушки захотят повторить действия этих Марьюшек. У меня вопрос: почему тогда эксперт Мочалова еще здесь? И есть ли хоть один человек, который [посмотрел спектакль] и повторил [поступок Марьюшки]? 

В спектакле показывают, например, как на девушку пытались надеть пояс шахидки, как ее ребенка убили, а потом в России ее судят за пособничество терроризму. И дают восемь лет — под похоронную музыку. И мы, посмотрев этот спектакль, можем решить, что нам надо это повторить?

Мы вызывали свидетелей, которые были в жюри и экспертном совете «Золотой маски». Они не нашли в спектакле никакого оправдания терроризма. Но эти свидетели не годятся — прокурор просто сказала, что их показания «неинформативные». 

В закрытом судебном заседании был допрошен лингвист Анатолий Баранов, специалист по лингвистической семантике и политической лингвистике, автор учебного пособия «Лингвистическая экспертиза текста: теоретические основания и практика». Он также автор большого количества научных работ на эту тему, на них в своих экспертизах ссылаются [Мочалова и Силантьев]. Но он, по мнению обвинения и суда, недостаточно компетентен. 

Интересно, что «неинформативными» оказались даже показания свидетелей обвинения! То есть прокуратура пригласила актрис, [игравших в спектакле «Финист ясный сокол»], и продюсера [театрального проекта «Дочери СОСО» Александра Андриевича] в качестве свидетелей обвинения, задавала им вопросы, но ей не понравились их ответы — и поэтому они «неинформативны». А зачем вы их вообще приглашали? Получается, все эти люди и больше полутора тысяч зрителей ничего не поняли, а поняли только деструктолог Силантьев, две его помощницы и эксперт Мочалова?

20 декабря 2022 года спектакль сняли с показа, больше его никогда не показывали. Но секретный свидетель «Никита» сходил на последний показ, снял видео — как он нам рассказывает, для какого-то своего друга с Кавказа, — и через три месяца решил пойти и показать это сотрудникам [Центра «Э»] на Петровке, 38. Оперативный сотрудник говорит, что этот свидетель захотел быть секретным, потому что он «боялся ИГИЛ», а сам «Никита» — что боялся за свою репутацию в театральном мире. Они даже между собой не договорились! Ну и, собственно, это все доказательства обвинения.

— Есть ли у Жени догадки, кто такой «Никита»?

— Нет, у Жени нет догадок. Собственно, мы даже и не хотим догадываться. Зачем нам это?

— В фейсбуке обсуждаются две версии: первая — что это один из сотрудников или волонтеров «Любимовки», который действительно знаком с Беркович, вторая — что это оперативник, чьей задачей было дать показания таким образом, чтобы суд и общественность поверили, что он якобы из театральной среды. Какая версия вам кажется более реалистичной?

— Нам кажется, что это оперативный сотрудник, потому что [в его показаниях было] слишком много ошибок. Если бы этот человек реально был на «Любимовке» или имел к ней отношение, он бы этих ошибок не допустил. Например, он говорил что читка [«Финиста ясного сокола»] показывалась онлайн — нет, не показывалась, потому что это был 2019 год, а онлайн-показы были только в 2020-м, когда началась пандемия. 

Он перепутал всех руководителей «Любимовки» — сложно представить, что за два года человек забыл, кто был директором в месте, где он работал. А на все [вопросы, которые помогли бы понять, был ли он на фестивале], он отвечал, что [не будет давать показания, потому что] его могут раскрыть.

— Ведущая телеканала «Дождь» Юлия Таратута 13 июля сообщила, что, по информации ее источников, истинная причина преследования Беркович и Петрийчук не спектакль «Финист ясный сокол», а антивоенные стихи Жени. По информации Таратуты, дело «Финиста» было возбуждено по доносу режиссера Никиты Михалкова. Вы можете прокомментировать эту версию?

— Без комментариев.

— Каждый раз, когда в суде проходили заседания по делу «Финиста», даже когда процесс сделали закрытым, у здания дежурила группа поддержки, но почти никогда среди них не было знаменитостей, в том числе театральных. Что вы об этом думаете?

— Мне кажется, что [то, что произошло с Беркович и Петрийчук], могло бы случиться с каждым. Меня, конечно, поражает театральное сообщество, но в принципе, у нас сейчас разные сообщества так себя ведут. 

Наверное, кто-то мог бы выступить и сказать, что нельзя судить за творчество и за спектакль, который носит иносказательный характер, потому что абсолютно любой спектакль можно за уши притянуть [под статью]. Можно взять «Воскресение» Льва Толстого и сказать, что в этом произведении проповедуется проституция, в «Анне Карениной» — самоубийство, а в «Отелло» Шекспира — домашнее насилие.

— Для Жени было важно, чтобы ее коллеги приходили к суду? Интересовалась ли она тем, приходят ли люди, сколько их, кто это такие?

— Конечно, да. С одной стороны, ей хотелось видеть своих близких, потому что такая возможность есть только раз в два месяца. С другой — хотелось узнать, кто же из театрального мира пришел [к зданию суда], написал [слова поддержки в соцсетях]. И для Жени была очень большая и приятная неожиданность, когда [актер] Алексей Макаров пришел дать показания. Они [со Светланой Петрийчук] были удивлены и очень рады, что человек, который в принципе никакими [судебными] делами не интересуется, вдруг пришел и рассказал свои впечатления от спектакля.

— Во время каждого заседания в группе поддержки Жени Беркович находились те, кто с горечью отмечал, что людей приходит недостаточно много. Насколько, на ваш взгляд, важно ходить на процессы политзаключенных и почему?

— Мы, как и сами Женя и Света, все-таки считаем, что они не политзаключенные. Женя и Света не участвовали ни в каких политических протестах: они хотели жить в своей стране, заниматься своим делом. И их судят не за какие-то политические высказывания, а за пьесу 2018 года и спектакль 2020-го.

Они сразу сказали, что не хотят быть лозунгом, не хотят быть каким-то флагом, а хотят просто объяснить, что ни в чем не виноваты и ничего такого не делали и сделать не могли. 

Это социальный спектакль, профилактика терроризма, именно на такой спектакль было получено целевое финансирование от СТД. Но так как их судят, как мы считаем, неправедно, получается, что [в глазах общественности] они как бы политические заключенные. А они не такие политические заключенные, как Яшин или Кара-Мурза, у них нет таких идеалов, за которые они готовы положить свою жизнь. В данном случае это совершенно другая история.

— Когда прокурор Денисова только запросила срок для Беркович и Петрийчук, вы пообещали рассказать прессе, о каком наказании идет речь, только после того, как подготовите к этой информации родственников — бабушку и дочерей Жени. Чья это была инициатива? 

— Инициатива исходила от Жени, потому что у нее во время суда уже умерла одна из бабушек. У второй бабушки незадолго до этого был инсульт, сейчас у нее есть сиделка, которая пытается ограждать ее [от тревожных сообщений], а сама Женя звонит бабушке из СИЗО и пишет ей письма.

Ни мы, ни Женя не хотели бы, чтобы вторая бабушка умерла после того, как внезапно увидит новость в СМИ, поэтому вечером ей сразу отключили все телефоны, а утром в Петербург поехал [близкий] человек и все ей объяснил.

Нас уже обвиняли, что мы скрываем информацию, что мы не знаем закона. Конечно, срок, который запросила прокурор, не секрет. Все это было сделано только потому, что мы сочли это важным для бабушки Жени. Она сейчас одна в России, все ее родственники — Женины папа, сестра — находятся за границей. Мы хотели, чтобы с бабушкой все-таки все было нормально, чтобы ей все объяснили ее близкие. То же самое касалось дочерей.

Ну а после на нас, простонародно скажу, наехал Александр Подрабинек. Его не устроило, что мы вовремя не сообщили [сроки, которые потребовала прокурор], и вообще «раньше-то адвокаты диссидентов были гораздо лучше», и в период его молодости деревья были большие. И каким-то образом адвокаты в закрытых процессах умудрялись вести записи, и еще почему-то родственников туда пускали, а тут вот такие плохие адвокаты, и значит, они в сговоре со следствием.

А вчера мы не угодили товарищу [Сергею] Маркову: он в своем телеграм-канале написал, что Беркович и Петрийчук «наняли оппозиционных по сути адвокатов» и что «эти адвокаты не защищали их, а хоронили» и «занимались троллингом власти». Я не занималась троллингом власти и вообще никого не хоронила! 

Дальше он пишет, что «иноагенты» [Мария] Певчих и [Леонид] Волков, оказывается, хотят сделать Беркович и Петрийчук узниками совести. Но мы не знакомы ни с Певчих, ни с Волковым, и с самого начала Женя сказала, что не хочет стать узницей совести. [Еще] Марков написал, что кто-то — уж не знаю кто — образует сеть активистов, которые занимаются угрозами [в отношении экспертов] и экстремизмом. 

Это запугивание с разных сторон: с одной стороны, мы якобы оппозиционеры и не любим государство, а с другой — мы в связке с прокуратурой, поэтому мы плохие адвокаты. Хотелось бы посоветовать товарищу Маркову встретиться с товарищем Подрабинеком и исключить нас из своего общения. А мы продолжим делать свою работу максимально открыто, но не нарушая закон.

— Некоторых комментаторов смутило, что вы не стали называть запрошенный прокурором срок, а спустя несколько часов Женя Беркович сама показала его репортерам пальцами.

— Сама я не видела, поэтому спросила у Жени, действительно ли она что-то показывала и если да, то зачем, если мы договорились, что сначала должны сказать бабушке. Она сказала, что вроде ничего не показывала, но после того, как ей запросили шесть лет, она была в таком состоянии, что не может вспомнить, что с ней было. Это стало шоком и неожиданностью. В общем, если кто-то что-то не так понял, просим у всех прощения.

Вообще, история странная: Женя сидит в тюрьме ни за что, мы пытаемся ее защитить, а к нам тысячи претензий с разных сторон. Я пытаюсь защитить Беркович от конкретного обвинения, которое считаю незаконным. Это моя задача, и я делаю все возможное, чтобы доказать, что она невиновна. К сожалению, больше ничего сделать я не могу.

— Как в итоге близкие Жени отреагировали на приговор? В первую очередь те, за кого вы боялись больше всего.

— Поехали к бабушке во второй раз, бабушка сказала: «Ну понятно, я больше никогда ее не увижу». Что касается девочек — одна вообще сказала вначале: «Я жить не буду». Близкие пытаются с ними разговаривать. Теперь надеемся на апелляцию.

— Чего вы ждете от апелляции?

— Милосердия. И справедливости. У нас есть 15 дней на обжалование приговора. Пока мы ждем, когда будут готовы протоколы судебных заседаний, на которые мы могли бы ссылаться. У нас, конечно, есть аудиозаписи открытых заседаний, и мы старались успевать подробно записывать, что было на закрытых, но нужно [сравнить это с тем, что содержится в] официальных протоколах.

— Получается, еще несколько месяцев Беркович и Петрийчук проведут в СИЗО. В каких условиях они живут, как выглядит распорядок дня?

— Вообще камера [рассчитана] на четверых. Бывает, когда там два человека, а бывает и четыре. В основном Женя читает книги, отвечает на письма, по мере возможности занимается спортом, пишет книгу.

Никакого полноценного рабочего места нет: камера площадью около десяти квадратных метров, там две двухъярусные кровати, какой-то стол — точно не могу сказать, как это все выглядит, я там никогда не была, мы встречаемся в следственных кабинетах. В СИЗО всегда плохо с освещением, и Женя жалуется на проблемы с глазами. Ну и сейчас, конечно, жуткая жара: там же нет кондиционеров. В четверг (11 июля, — прим. «Берега») я была в СИЗО в следственном кабинете — там такая духота, что даже конвоирам становится плохо.

— На всех открытых заседаниях Беркович выглядела очень ухоженно: макияж, свежий маникюр. Есть ли в СИЗО-6 «Печатники» люди, которые помогают с этим?

— В СИЗО-6 «Печатники» есть такие услуги: [можно записаться] к парикмахеру, на маникюр, на педикюр. Жене кладут деньги на счет, она может записаться [на процедуру] и все это получить. Но это примерно раз в четыре месяца: в СИЗО много желающих, а возможностей мало. Накануне [судебных заседаний] она, видимо, объяснила, что ей очень нужно, и потом маникюр какое-то время держался. Услуги оказывают другие заключенные, которые имеют соответствующую специальность.

Косметику можно передать, и, конечно, она красилась. Красивую одежду ей тоже передавали, чтобы ездить в суд, — они же девочки! Еще в СИЗО-6 есть спортзал, его тоже можно оплатить, и иногда тебя выводят заниматься спортом — но это есть и во многих мужских СИЗО.

— А в каких-то культурных мероприятиях есть возможность участвовать?

— Нет. Все мероприятия, которые проходят в СИЗО, [доступны только] для осужденных, у которых приговор уже вступил в силу, и для попавших в хозотряды. Это те, кто не поехал в колонию, а отбывает свой срок в СИЗО, работает там пекарями, библиотекарями и так далее. Обвиняемым — нет, потому что до момента вступления приговора в законную силу они считаются невиновными.

Но обвиняемые могут раз в месяц посещать церковь при СИЗО. И многие это делают, потому что это возможность сменить обстановку, пройти по улице, подышать, посмотреть на других людей и вообще оказаться в помещении без решеток. 

— Вы несколько раз писали в своем телеграм-канале, что записаться на встречу с Женей даже вам, адвокату, бывает сложно. Сохраняются ли эти сложности сейчас?

— Есть такая услуга — «ФСИН Визит». Адвокаты и следователи могут записаться на определенный день для посещения находящихся в СИЗО — это очень удобно. Когда нет свободных мест, можно записаться в лист ожидания, и, если кто-то откажется, твоя очередь продвинется. А в СИЗО-6 примерно 15 следственных кабинетов, соответственно, [одновременно] могут работать 15 человек. Как только кабинет освобождается, туда пускают следующего.

Если у тебя нет места в электронной очереди, ты должен пойти по живой очереди. Туда записывают за два дня, там очень сложные правила, их каждый раз меняют. И когда нужно попасть [к своему подзащитному] срочно — ну мало ли, что-то случилось, — возникают большие трудности, перед тобой может быть много народу. 

В понедельник мы с адвокатом [Светланы Петрийчук Марией] Куракиной записывались на вторник — и были 20-й и 21-й. 34 градуса жары, ты стоишь на солнцепеке и караулишь эту живую очередь, ждешь какого-то чуда. В итоге мы попали, нам повезло.

Есть проблемы и с передачами — нужно поймать электронную запись, а желающих много. Поэтому Жене в основном отправляют посылки. Но сейчас жара, это проблематично. И так посылают не скоропортящиеся продукты, но даже если ты пошлешь сырокопченую колбасу, а она будет лежать при такой температуре, понятно, что с ней произойдет.

— В середине июня в канале Жени было сообщение о том, что ей не отдают часть писем.

— Сейчас проблем нет, ей дошло много писем. Возможно, она не отвечала, когда был суд, потому что было некогда. Но сейчас она всем ответит.

— Как часто Женя видится со своими родными в СИЗО и как проходят эти встречи?

— Свидания проходят один-два раза в месяц, обычно ходят муж Жени Коля [Матвеев] с девочками. Когда девочки были в лагере, он ходил один. Общаются через стекло. Свидания дают только близким родственникам. Мама [Елена Эфрос] в другом городе, поэтому дают мужу и девочкам. Звонки дают бабушке, девочкам, Коле и маме Жени. По-моему, они могут разговаривать раз в 10 дней.

— Есть ли понимание, куда отправят Беркович и Петрийчук, если суд не изменит свое решение после апелляции? 

— Мы пока не знаем, и никто не знает этого до последнего момента.

— На следующий день после оглашения приговора ТАСС со ссылкой на военный суд напомнил, что Беркович и Петрийчук имеют право обратиться к президенту с просьбой о помиловании. Обсуждали ли вы такую возможность с Женей, что она думает об этом?

— Меня просто потряс этот пост, поэтому я его репостнула. Военный суд дает шесть лет невиновным людям и тут же разъясняет, что они имеют право на помилование. Это выглядит странно. Не знаю, как еще это назвать.

Мы не обсуждали этот вопрос. Мы ждем апелляцию и кассацию и будем бороться, насколько это возможно. А дальше будет видно.