истории

Режимы Путина и Лукашенко часто называют разными сезонами одного и того же (шокирующе жестокого) сериала Белорусский политолог Артем Шрайбман рассказывает, через что в последние годы прошла его страна — и что еще только впереди у россиян

Источник: Meduza

Режимы Владимира Путина и Александра Лукашенко сравнивают уже давно. После массовых белорусских протестов 2020 года и последовавших за ними репрессий многие заговорили о том, что в ближайшем будущем Россия будет двигаться в том же направлении. В 2022 году началась полномасштабная война с Украиной, и репрессии против несогласных с политикой Путина россиян действительно стали еще более жестокими, чем раньше, — и кажется, это только начало. По просьбе «Медузы» белорусский политолог и приглашенный эксперт Берлинского центра Карнеги Артем Шрайбман рассказывает, через что уже прошла Беларусь — и что может случиться в России, если перемены так и не наступят.

Новости о том, что политик Владимир Кара-Мурза получил 25 лет колонии, а Алексея Навального, судя по всему, ждет похожий приговор, вызывают страх и недоумение у многих россиян. Но для белорусов это очередное подтверждение уже классической грустной шутки про два режима и сериал.

В интервью Юрию Дудю белорусский комик Слава Комиссаренко описал разницу белорусского и российского режимов так: 

Это не просто шутка. С точки зрения масштаба и жестокости репрессий Беларусь действительно почти на всех этапах правления Лукашенко опережала режим Владимира Путина. Исключением можно назвать разве что короткий промежуток с 2015 по 2019 год, когда Минск пытался вести себя приличнее ради оттепели в отношениях с Западом. Но затем «баланс» восстановился. Неудавшаяся революция 2020 года вызвала репрессии такой силы, что для них сложно найти аналог в постсталинской истории как России, так и Беларуси.

Хотя есть еще одно исключение. Речь идет о спланированных убийствах журналистов и политиков. Для Беларуси это было и остается крайне нетипичной мерой, на которую Минск пошел только однажды — в 1999–2000 годы, когда власти похитили и, скорее всего, убили двух белорусских политиков, Виктора Гончара и Юрия Захаренко, а также журналиста Дмитрия Завадского и бизнесмена Анатолия Красовского. Тогда даже официальное расследование указало, что к делу причастны близкие к Лукашенко силовики Виктор Шейман и Дмитрий Павличенко. Путинскую же Россию на протяжении всей ее истории сопровождали убийства политиков, журналистов и перебежчиков от спецслужб — или неудачные попытки сделать это. 

Но по остальным репрессивным практикам белорусские силовики действительно более жестоки, менее избирательны — и работают как будто с опережением российских коллег. Нельзя утверждать, что есть какой-то канал передачи опыта. Чтобы перейти к новым формам насилия и ограничений прав человека, российским силовикам не обязательно «подсматривать» у белорусов следующие ходы, здесь нет патентов и ноу-хау. Каждый режим проходит эту дорогу по своему собственному графику. Но поскольку Беларусь вступила на нее раньше, на некоторые методы ее силовиков имеет смысл посмотреть тем россиянам, кто хочет понимать, как их режим, возможно, будет деградировать дальше. 

Пытки — рутина для силовиков

Для начала в Беларуси произошла нормализация физического насилия при задержаниях, в отделах милиции и изоляторах. Пытки и избиение не что-то новое и для российских силовиков, но в Беларуси после 2020 года насилие над задержанными по политическим причинам стало чем-то рутинным. Это происходит не с каждым, но слишком со многими, поэтому издевательства нельзя списать на эксцессы исполнителей.

Во время протестов 2020-го избиения задержанных были дополнительной превентивной мерой. Чтобы 15 суток не казались слишком легким наказанием, которое ничему не учит протестующего. Теперь чаще бьют и пытают за отказ разблокировать телефон. Другим поводом может быть и простая злость или месть силовиков тем, кто их каким-то образом «оскорбил», — например, если человека подозревают в сливе персональных данных сотрудников МВД. 

Наряду с насилием в практику вошло демонстративное унижение задержанных на видео. В июне 2022 года одного задержанного заставили на камеру с помощью иголок и чернил сводить татуировку, в которой присутствовала свастика. Другим активистам для записи «покаянных» видео могли нарисовать что-то на лице или наклеить на него протестную атрибутику. 

К физическому насилию можно отнести и режим содержания политзаключенных, отбывающих административные сроки. Люди проводят долгие недели своего ареста — иногда по несколько 15-суточных сроков подряд — в сильно переполненных камерах, без постельного белья и матрасов, без душа, прогулок и передач (иногда близким разрешают передать лекарства), без права на переписку и возможности увидеть адвоката. Их будят два раза за ночь и круглосуточно не выключают свет. Многие жалуются на пытки холодом, когда людей оставляют камерах без отопления, забирая перед этим теплую одежду, которую удалось взять с собой в изолятор. Много ограничений испытывают на себе и сидящие по уголовным делам, но режим содержания «административщиков» пока явно жестче. 

«Экстремисты» теперь вообще все

На начало мая 2023 года белорусские правозащитники насчитывают в стране почти полторы тысячи политзаключенных (при населении чуть больше девяти миллионов человек). При этом сами же правозащитники признают, что эта цифра занижена: многие боятся сообщать о задержанных родственниках, чтобы не ухудшить их положение в тюрьме. 

Большинство политзаключенных осуждены по двум основаниям — за участие в протестах 2020 года и по так называемым диффамационным статьям, то есть по обвинениям в «неподобающем выражении своего мнения». Это статьи об «оскорблении президента» и отдельных чиновников, «разжигании вражды» против целых групп общества (вроде силовиков) и — в последнее время все чаще — «дискредитации Республики Беларусь». 

Разжигание вражды трактуется максимально широко. Может быть достаточно грубого слова, написанного в соцсетях или дворовом чате, в адрес всех омоновцев. Сотни людей попали в тюрьму за то, что радовались в соцсетях по поводу смерти сотрудника спецназа КГБ в перестрелке при штурме квартиры минского айтишника Андрея Зельцера осенью 2021 года или за сочувствие самому Зельцеру, которого застрелили ответным огнем.

Участие в протестах становится уголовным преступлением в Беларуси, если человек просто вышел на проезжую часть во время акции. Для этого есть статья 342 УК — «Организация, подготовка или активное участие в действиях, грубо нарушающих общественный порядок». Эту статью стали называть «народной» из-за количества осужденных по ней людей. Достаточно было пройти по Минску или другому городу в одном из крупных воскресных маршей 2020 года, чтобы сесть в тюрьму на срок до четырех лет. Аресты по этим делам проходят до сих пор: силовики находят все новые фотографии с тех маршей, а затем распознают лица людей, которые даже успели забыть, что они в те дни выходили на улицу. 

Как и в России, но с куда большим размахом власти Беларуси используют для репрессий законы об экстремизме. «Экстремистскими» объявлены почти все негосударственные СМИ (например, Zerkalo.io, «Наша Нива», «Радио Свобода» и «Белсат»), популярные телеграм-каналы (Nexta, «Беларусь головного мозга»), блоги (например, оппозиционных политиков Светланы Тихановской и Валерия Цепкало) и даже отдельные чаты, включая чаты жильцов отдельных микрорайонов, если в них когда-то обсуждались протестные активности. 

Подписка на «экстремистский» ресурс в телеграме — административное правонарушение. Чаще всего, чтобы выявить именно его, силовики и требуют разблокировать телефон при задержании, а затем просматривают переписки в мессенджерах и пытаются восстановить удаленные с устройства файлы. В 2021 году одна семейная пара отсидела больше 200 суток на двоих за новости, которые они пересылали друг другу в личном чате. 

Еще тяжелее судьба тех, кто ассоциировался или сотрудничал с сообществами или организациями, объявленными «экстремистскими формированиями». Это касается и тех, кто давал комментарии независимым СМИ или отправлял им информацию, вплоть до фотографии очереди в магазине. Один из ведущих военных экспертов Егор Лебедок сейчас отбывает пятилетний срок за пару интервью «экстремистскому» «Еврорадио». Жена известного блогера Игоря Лосика (который сам отбывает 15-летний срок), Дарья, за рассказ о своем муже телеканалу «Белсат» получила два года колонии. В итоге их четырехлетняя дочь осталась без обоих родителей и живет у бабушки и дедушки.

«Экстремистскими» белорусские власти считают и фонды солидарности вроде BySOL и ByHelp, куда люди отправляли деньги на поддержку жертв репрессий в 2020 году. То есть каждый такой донат постфактум стал уголовным преступлением даже несмотря на то, что «экстремизм» в этих фондах власти увидели уже в 2021 году, после основной волны пожертвований. Но поскольку донативших — десятки тысяч и многие из них — айтишники, которые могли быстро уехать, поняв, что началась волна арестов, власти решили не заводить на всех уголовные дела, а вытрясти из людей деньги. К тем, чьи банковские карты засветились на таких переводах, стали методично приходить из КГБ и предлагать сделать «донат» на нужды уже государственной благотворительности. Причем денег просят во много раз больше, чем человек отправил для помощи жертвам репрессий. На тех, кто соглашается и подписывает явку с повинной, обещают не заводить уголовное дело, но признание в совершенном «преступлении» остается для силовиков удобным крючком на будущее.

Элементом зачистки третьего сектора стали не только антиэкстремистские статьи, но и банальное уничтожение негосударственных структур. Белорусские власти подошли к этому вопросу не точечно и не стали играться с гибридными формами репрессий, вроде объявления кого-то «иностранным агентом». Просто с июня 2021 года, после очередного пакета европейских санкций, силовики начали ликвидацию сотен НКО — причем даже тех, что находились далеко за пределами «политизированных» структур. Например, объединения экологов и исторические сообщества, культурные организации и благотворительные фонды, объединения людей с инвалидностью, группы живущих в Беларуси литовцев и поляков, сообщества урбанистов, бердвотчеров и велосипедистов. А за деятельность от имени незарегистрированной организации тоже есть уголовная ответственность.

«Режим тишины»

Все перечисленные репрессивные практики знакомы россиянам — пусть и в другом масштабе. Но белорусский режим часто прибегает к ряду других репрессий, которые в России пока не практикуются регулярно. 

В последние годы многие громкие судебные процессы в Беларуси делают закрытыми — на них не пускают даже родственников обвиняемых. В итоге невозможно узнать ни обстоятельства дела, ни даже иногда имена некоторых политзаключенных. А в открытых процессах свидетелям-милиционерам, которые часто зачитывают типовые показания о том, что арестованный «шел по улице, ругался матом и сопротивлялся при задержании», разрешают давать показания под псевдонимом и в масках, чтобы их нельзя было идентифицировать. 

В «режим тишины» пытаются погрузить и известных политзаключенных, лидеров оппозиции. Их адвокатов нередко лишают лицензий и арестовывают. Что-то вроде регулярных твиттер-тредов от Алексея Навального невозможно в Беларуси: за попытку вынести из колонии какой-то политический текст адвокат может лишиться своего статуса или сам попасть за решетку.

Еще одна белорусская особенность — смертная казнь, на которую в России пока что действует мораторий. Весной 2022 года в Минске решили расширить сферу применения высшей меры наказания. Теперь казнить могут не только за жестокие убийства, но и за «покушение на теракт», а с марта 2023-го — еще и за «измену государству». Случаев казни по этим статьям пока не было.

В начале 2023 года Минск также возродил советскую практику лишения политэмигрантов гражданства, полученного по рождению. Закон вступит в силу в июле. Применять его, судя по всему, планируют к лидерам оппозиции в изгнании, которых для запуска этой процедуры уже заочно осудили на большие сроки. 

В некоторых менее брутальных формах репрессий белорусских силовиков отличают тщательность и тотальный подход к делу. Например, власти создали реестр сотен тысяч белорусов, которые либо когда-либо попадали на их радары за политическую нелояльность — участвовали в протестах, попадали за это на сутки либо даже просто подписались за альтернативных Лукашенко кандидатов на выборах 2020 года. Начиная с 2021-го, в зависимости от тяжести «греха», этих людей методично увольняют из государственных органов, банков, госкомпаний, бюджетных организаций, включая медицинские, образовательные и культурные, а также запрещают повторно устраиваться в госсектор. 

Известны случаи пристального внимания Минска к отдельным этническим группам. Выходцы из Украины, работающие в разных государственных организациях, и просто граждане Украины, давно живущие в Беларуси, рассказывали о вызовах на допросы в КГБ, в том числе с использованием полиграфа — так власти ищут потенциальных информаторов украинских спецслужб. А работники госструктур с польскими корнями, которые получили «карту поляка» — особый документ, дающий льготы при переезде в Польшу, — сообщают о том, что их заставляют отказываться от этих карт, если они хотят продолжать работать. 

Никакого дна нет

Невозможно предсказать, пойдет ли режим Путина в точности по следам белорусского. В Беларуси у всплеска репрессий был понятный триггер — попытка революции в 2020 году. В России контекстом для ужесточения репрессий стала война. Но есть реальный риск, что россиян ждет куда более масштабная эскалация внутренних репрессий, когда Кремль поймет, что его потенциал на поле боя в Украине исчерпан, и фрустрацию от неудач нужно будет куда-то перенаправить. Например, на усиленную зачистку страны от «предателей» и «внутренних врагов», которые не дают стране сплотиться, а армии — победить. 

Но самый важный белорусский урок состоит в том, что никакого дна нет. Вчерашние «красные линии» перестают работать, единичные эксцессы исполнителей становятся нормой. Общество адаптируется к жестокости режима, а люди, погруженные в новостную повестку, начинают ловить себя на пугающем внутреннем облегчении, когда кому-то дали два года тюрьмы вместо десяти.

Власть сама в каждый конкретный момент может не до конца понимать, есть ли у нее внутренние пределы в закручивании гаек, но она постепенно будет раздвигать границы дозволенного. Репрессии — как газ. Если есть куда расширяться, они будут заполнять все доступное им пространство, пока правящие элиты или общество не станут этому сопротивляться.

Это не всегда происходит потому, что какой-то конкретный злодей решил довести террор до максимума. Репрессии — самовоспроизводящийся механизм. Они создают класс своих бенефициаров — силовиков-карьеристов, для которых борьба с «врагами» становится карьерным лифтом и стахановским соревнованием между собой. Как только такие стимулы в системе заработали, ей больше не нужна команда сверху, чтобы искать новые формы жестокости. 

Психика человека держится за привычные, пусть и неформальные нормы сосуществования с государством. Но белорусский опыт учит тому, что эти нормы крайне неустойчивы, когда власть катится в бездну реакции, а общество слишком атомизировано и запугано, чтобы этому противостоять. Неспособность вовремя осознать, что прежние табу уже не актуальны, стоила свободы многим белорусам, которые не успели вовремя уехать от угрозы, потому что не верили, что так может быть.