«У них такая позиция: защищаем только невиновных» «Команда 29» всегда бралась за самые сложные дела — и самых безнадежных обвиняемых. Мы поговорили с теми, кого она спасала от российского государства

Юристы из независимого объединения «Команда 29» считались главными в России специалистами по защите людей, обвиняемых в госизмене. Помимо этого, именно «Команда» вела дело ФБК о признании фонда «экстремистской» организацией — и вообще бралась, пожалуй, за самые сложные уголовные кейсы. В середине июля объединение объявило о вынужденном закрытии из-за преследования со стороны силовиков. Лидера «Команды 29», адвоката Ивана Павлова еще в апреле обвинили в нарушении тайны предварительного следствия, а в июле Роскомнадзор по решению Генпрокуратуры заблокировал сайт организации. В августе 2021 года «Команде 29» должно было исполниться семь лет — и за это время юристы защитили многих людей. «Медуза» поговорила с теми, кого адвокаты из «Команды 29» спасали от российского государства.

Геннадий Кравцов

Бывший радиоинженер ГРУ, обвинялся в государственной измене

В 2013 году ко мне на улице подошли сотрудники ФСБ. Сказали, что хотят просмотреть мой компьютер. Приехали ко мне домой, изъяли компьютер, нашли письмо и резюме, которые я отправлял в Швецию. Обвинение ко мне было из разряда: 

— Ну что же вы — хотели работать с нашими врагами?

— Швеция же не в НАТО!

— Не в НАТО, но вся Европа против России. Если бы пошли работать к ним, то разработали бы что-то против России. 

Слово «госизмена» не прозвучало. Мой бывший сослуживец тогда сказал мне: «Ген, тебя могут посадить». А я сам приехал к операм в ФСБ и спросил: «Меня могут посадить?» На что мне ответили: «Сейчас не 1937 год. Поэтому ничего страшного».

Прошел год — лето 2014-го, мы с женой решили поехать на отдых. А за неделю до вылета на выходе из дома меня уложили лицом в асфальт. Потом были дополнительные обыски и обвинение в госизмене. [По телевизору] показывали кадры: «Вот мы поймали шпиона».

Все это было театром абсурда — и очень шокировало. Изначально нас приучают верить властям. Но вся эта ситуация научила меня не верить ни одному их слову.

Когда меня привезли в камеру [СИЗО], мой сокамерник сказал: «Тут про тебя в телевизоре рассказывают». Я слушаю — и оказывается, что я продал досье на космический аппарат «Целина-2». Но это вообще не соответствует правде! Просто наглое вранье.

Я верил, что наша страна — правовое государство. До суда верил, что удастся развалить бредовые обвинения. По этой статье должны сажать людей, которые продают государственные секреты вражеским странам и организациям. Но в итоге осудили меня — без доказательств. Наши суды умеют так все переворачивать: «Ты сволочь, ты продался».

«Команда 29» боролась за меня. Указывала на грубейшие нарушения. Например, в суде говорили, что я нарушил приказ министра обороны 2013 года — хотя я уволился в 2005-м. Но суд на это не обращал внимания. Когда рядом не было адвокатов, меня убеждали: «Если признаете вину, то получите минимум — а если не соглашаетесь, то по полной».

Сначала мне дали 14 лет. Потом мы подавали на апелляцию, я ожидал пересмотра экспертизы по делу. Видно, они посчитали, что уже невозможно составить новую экспертизу, которая бы меня обвинила. Поэтому решили дать минимум в шесть лет — а официально срок снизили за внесенный вклад в научно-техническую сферу в своей отрасли. 

У меня двое маленьких детей — сейчас им 10 и 14 лет. И семья без меня страдала. Сложно было, связи были нарушены — хотя жена и привозила детей на свидание в Мордовию. Еще рад, что отец дождался меня [из колонии]. Он умер пару недель назад — от ковида. Если бы я отсидел 14 лет, мы бы так и не увиделись больше.

После того, как я вышел, попытался найти работу программистом. Подал резюме на сайт на HeadHunter, но его заблокировали. Сказали, что я не указал опыт работы за последние три года. А что мне указать? «Швейное производство Мордовии»? Начал работать репетитором по математике с пятого по 11-й класс, готовлю к ЕГЭ по алгебре и геометрии.

У меня есть чувство «разделенной жизни». До уголовного дела все было масштабно: работал в своей отрасли, разрабатывал все по своей инициативе. Очень сокрушался, почему в нашей отрасли в России все разваливается и никто не поддерживает. А сейчас на душе легче. Есть семья, есть люди, которые имеют потребность в моей работе преподавателя: дети получают хорошие оценки, а я получаю копейку. Живу честным трудом, как и тогда. Но теперь моя работа — работа социального потребления. Хорошо, что я встроился в общество.

Некоторые ученики знают мою историю, некоторые нет. Это неважно. Но бывает, что родители учеников узнавали мою историю и прекращали работать со мной. Иногда называют причину, а иногда без объяснений сообщают: «Наш ребенок не будет с вами заниматься». 

Сейчас я вспоминаю, как в первый раз во время следствия встретился с [адвокатами «Команды 29»]. Мы вошли в переговорную. [Евгений] Смирнов и [Иван] Павлов попросили рассказать, в чем суть моего дела. И сказали: «Только говорите правду, чтобы мы поняли, что вы невиновны. Потому что если окажется, что вы виновны, мы не будем вас защищать». У них такая позиция: защищаем только невиновных. 

Они высокие профессионалы и не боятся огласки. Мне нравилось это во время нашего процесса — пусть люди знают правду. Вообще, весь стиль работы «Команды 29» — это предание огласке. Например, все хотят знать по делу Сафронова: какая же там гостайна могла быть у журналиста? И люди ждут, что скажет Павлов, который ознакомится с обвинительными документами. А сейчас власти просто решили перекрыть этот ручеек информации для общества. Хотя уже и так нет веры.

Ярослав Кудрявцев

Сын физика Виктора Кудрявцева, обвиненного в госизмене. Весной 2021 года Виктор Кудрявцев умер в возрасте 77 лет, находясь под следствием

У каждого человека, попадающего под такую статью, как мой отец, есть адвокат. Но обычно его роль сводится к паллиативной. Он помогает человеку, ходит к нему в СИЗО. Поддерживает по мере возможностей добрым словом. Что-то передает от родственников: люди, сидящие по такой статье, редко имеют возможность увидеться с родственниками. Формально следит за соблюдением всех процедур. Этим обычно все и заканчивается. А дальше ничего не происходит. Человек получает свой срок и уезжает [в колонию]. 

«Команда 29» и Иван Павлов защиту строят не только на этом. Безусловно, Павлов и его сотрудники — большие профессионалы. Но важно еще и то, что они обеспечивают общественный резонанс вокруг дела. Это важно для человека, который сидит. А еще, может быть, более важно для его родственников. Ведь вашего близкого вырвали из семьи, жизни, работы и отправили неизвестно куда — и неизвестно на сколько.

«Команда 29» была неформальным объединением, которое связывало адвокатов со СМИ и другими правозащитными организациями. Оно помогало правдиво распространять информацию о ходе дела. Кроме того, через них мы имели прямую материальную поддержку — они объявили сбор пожертвований, чтобы закупить папе передачи, так как ему нужно было специальное питание.

В итоге отца выпустили из СИЗО по болезни. Уже была такая ситуация, что не выпустить его было нельзя — все это было чревато большим скандалом с Европейским судом по правам человека, идти на который никто не хотел. «Команда 29» все время настаивала на обследовании и медицинской помощи. Система упиралась, но, когда здоровье стало совсем ухудшаться и появилось онкологическое заболевание, его выпустили. Если бы не было такой активной деятельности «Команды 29», он бы остался там.

Отец прожил на свободе еще полтора года. Он считал, что обижаться на ФСБ [за уголовное дело] — это как против ветра плевать. Но он обиделся на свой институт [ЦНИИмаш] за то, что они никак не взялись его защищать. Ведь у отца и допуска не было соответствующего — он просто не мог знать ничего секретного.

После выхода из «Лефортово» отец лечился. Он не хотел болеть, ходил, гулял, к нему приезжали родственники. Расстроился, что нет возможности работать. Но так как болел, большая часть времени уходила на лечение. У него 12 раз была химиотерапия. Но он старался, читал и готовился к продолжению его дела. Он думал, что подлечится — и ему придется дальше сопротивляться следственным действиям. Но получилось как получилось. Он умер.

А «Команда 29» в результате получила высокую оценку своей работы: они сразу были объявлены не «иностранными агентами», а «нежелательной организацией». Вроде звучит не так неприятно, как «иностранный агент», но это гораздо хуже. Ведь «нежелательные организации» — это те, кто якобы расшатывает основы государства. Не просто те, кто участвует в политике на иностранные деньги, а те, кто якобы тайком пытаются разрушить конституционный строй. Но если адвокаты своей обычной работой расшатывают систему, то что-то не так в системе.

Их решение самораспуститься очень правильное. Все равно их затаскали бы по судам. И сейчас они будут продолжать работать на своих клиентов, а иначе бессмысленно боролись бы просто за то, чтобы называться «Командой 29». Но Павлов всегда говорил, что они не юридическое лицо, а объединение единомышленников. И он [Иван Павлов] продолжит эту работу, хотя она под запретом. Это его дело жизни.

Александр Никитин

Эколог, капитан I ранга в отставке. Обвинялся в государственной измене

Когда рассматривалось мое дело, основной защитник — адвокат Юрий Маркович Шмидт — уже был в возрасте. Он был очень опытным адвокатом и руководителем группы, которая меня защищала. А Иван Юрьевич Павлов тогда был молодым, я бы сказал даже — юным. Он только пришел в коллегию адвокатов.

Юрий Маркович [Шмидт] вместе с этой группой молодых ребят долго работал вместе — практически до самой смерти Шмидта. Их группа называлась «Комитет адвокатов в защиту прав человека». Это были ребята, которые тесно взаимодействовали со многими правозащитными организациями. Такая группа энтузиастов, которая верила, что они могут защищать права человека на всех уровнях — в том числе и в судах по делам о госизмене. Это была сильная команда, одна из лучших в России групп. В части решения юридических вопросов я ощущал себя очень уверенно.

Тогда было совершенно другое время, другое государство — и отношения были другие, и судьи. Каждый делал свою работу: и прокуроры, и следователи. Тогда [в 1995 году] только появилась новая Конституция, закончилась перестройка. Начался процесс разделения властей. Судебная власть на какое-то мгновение почувствовала, что она тоже власть — и что она принимает самостоятельные решения. Это то, чего сейчас мы практически не наблюдаем. Сейчас, насколько я вижу, все работает по-другому. 

Все пять лет, пока шел процесс, у меня была уверенность, что все-таки справедливость и разум возобладают. Меня поддерживала сильная юридическая команда, с которой были очень хорошие отношения, в какой-то степени даже дружеские. Это не были формальные отношения, как бывает: товар — деньги — товар. 

Какой-то обиды во время обвинения я не чувствовал. На кого обижаться? На следователей, которые делали свою работу? Я их где-то понимал. Они просто работали как механизм. Как всякая система.

После освобождения я, честно говоря, давно не возвращаюсь к своему делу в подробностях. Придерживаюсь логики, что кое-что из прошлого должно оставаться в прошлом. Не хочу на этом вопросе спекулировать и пиариться. Может быть, еще и потому, что я освободился и продолжил работать. Для меня этого достаточно. Я продолжаю заниматься тем, что начал делать 25 лет назад.

После снятия обвинения мы встречались с Ваней Павловым, но специальных контактов у нас нет. Одно время после окончания моего дела он был исполнительным директором в «Беллоне» — организации, которую я возглавляю. А потом решил сделать свою адвокатскую группу и ушел. Иногда мы с ним видимся — просто потому, что мир тесен, а Санкт-Петербург маленький город. 

От всех юридических вопросов я ушел ровно тогда, когда в президиуме Верховного суда РФ прозвучали слова о том, что [в отношении меня] утверждается оправдательный приговор. Поэтому мне сложно оценить Павлова и его работу сейчас. Но нынешнее время точно стало жестким. Теперь нет, так сказать, той свободной демократии, которую чувствовали люди в конце 1990-х. Со стороны государства борьба стала более жесткой. Это касается не только адвокатов — но и журналистов, и правозащитников, и других активистов.

Например, меня когда-то обвиняли в госизмене, а спустя 20 лет организацию, которой я руковожу, записали в «иноагенты». Мы ходим и не понимаем, что происходит. Сегодня ты не «агент», а завтра уже чей-то «агент» — или вообще становишься «нежелательным».

Александр Эйвазов

Бывший секретарь суда, обвинялся в клевете и «противодействию осуществлению правосудия»

Это большая несправедливость, когда тебя помещают в тот зал, где ты работал. В ту клетку, куда ты передавал документы подследственным. На глазах твоих товарищей и коллег тебя просто приносят в жертву. Только чему — непонятно. 

Во время преследования я понял, что о справедливости речи быть не может. Изначально я верил, что будет как нас учили на юрфаке: вы подадите жалобу, ее рассмотрят в установленный срок, примут решение, обидчик будет наказан по закону. Но практика оказалась другая: нужно бороться, сидеть (Эйвазов провел год в СИЗО, — прим. «Медузы»), быть на психоэкспертизах. Все преследование, которое было инициировано в отношении меня, было за то, что я рассказал обществу о том, что происходит [в судах].

«Команда 29» не была со мной с самого начала. Во время доследственной проверки, возбуждения дела и первые месяцы следствия я пытался самостоятельно решить вопрос через Генеральную прокуратуру. Восемь месяцев пробыл в федеральном розыске — был на Кавказе, в Краснодарском крае, в Москве. Защищался всеми не запрещенными законом способами, все время отправлял жалобы. Всюду либо не получал никакого ответа, либо получал письмо, что моя жалоба перенаправляется в Следственный комитет.

Я как никто знаю, что человек в ситуации полного отчаяния остается наедине со своим горем. Я писал во многие СМИ — в «Коммерсант», РБК, «Медузу». Но история была темная, никто о ней не хотел рассказывать, и никто мне не верил. Но все, что я говорил, было правдой. 

Единственные, кто обратились ко мне, — [петербургское] издание «Бумага». Журналистка Виктория Взятышева взяла у меня большое интервью, когда я находился в федеральном розыске. Также она взяла экспертное мнение у «Команды 29». Иван Павлов в своем комментарии сказал, что здесь нет состава преступления. Что это чудовищная несправедливость и что человека преследуют за отказ в фальсификации приговора.

Я прочитал и понял, что есть человек, который верит в мою невиновность. Уже в августе 2017 года Иван Павлов стал моим защитником.

К тому моменту я даже патриарху Кириллу отправил письмо. И написал папе римскому на английском. Но не успел отправить, потому что меня взяли: 22 августа 2017 года в Сочи меня задержал Центр по борьбе с экстремизмом. Меня привезли спецбортом в Петербург. Когда я ехал, адвокаты были в курсе, что меня задержали, и ждали, когда меня привезут. С того времени адвокаты всегда были со мной. Это очень важно. 

Меня защищали Иван Павлов и Евгений Смирнов. Мы работали вместе. Была линия защиты адвокатов и линия подзащитного, но они друг другу не противоречили, а взаимодополняли. Павлов не подавлял меня как подзащитного, а наоборот — ему нравилось, что я борюсь.

В 2018 году меня оправдали. А по клевете прокурор отказался от предъявленного обвинения. Мы выяснили, что меня преследовали за «высказывание мнения в форме утверждения». А мнение — это не клевета.

Вчера [21 июля] было три года, как я освободился из «Крестов». В тот день меня встречали три человека: моя мать, мой бывший сокамерник и мой адвокат Иван Павлов. Тогда я увидел Ивана Юрьевича с самой человечной и лучшей стороны, которая может быть. Он ждал меня несколько часов под проливным дождем — и дождался. Я был очень рад ему. Для меня это было важно, ведь он мог бы и в другой день увидеться со мной, но выстоял под дождем. И я увидел в нем человека, которому не безразличен его подзащитный и его судьба.

После освобождения у меня продолжается процесс реабилитации. И я решил продолжить учебу. Сейчас нарабатываю практику. Я не отказался от идеи стать высокопрофессиональным судьей по уголовным делам. Наоборот, еще больше укрепился в этой идее. В СИЗО, можно сказать, я прошел курсы повышения квалификации, уголовная магистратура у меня была там.

«Команда 29» была очень сильным проектом по защите лиц, которых обвиняют по особо тяжким статьям. Впечатляет сложность дел и стойкость адвокатов. Но, к сожалению, у нас профессионалов не любит никто. Профессионалов не любят не только процессуальные оппоненты, но даже те, кто называется коллегами. Но Павлов всегда мужественно защищал людей и был со своими подзащитными до конца. Павлов знает: надо всегда бороться, никогда не останавливаться. Он никогда не останавливается.