истории

«Это очень резкий пацанский брык» Иван Дорн — об американском альбоме, украинской эстраде и русском рэпе

Источник: Meduza

13 апреля вышел «OTD» — третий альбом украинского музыканта Ивана Дорна, записанный в Лос-Анджелесе и полностью исполненный на английском языке. Журналист «Медузы» Александр Горбачев встретился с Иваном Дорном и поговорил с ним о расцвете украинской эстрады, клубной музыке и амбициях в области русского рэпа.

— Я только что из Берлина прилетел — мы там клип снимали. В клубе был до четырех. У них, конечно, клубная культура сумасшедшая. Просто ****** [с ума сойти]. Звук до костей [пробирает]: ты входишь — и просто всасывает тебя, как в вакуум, — ву-у-ух! Единственное что — диджей мне немножко не понравился. Он играл техно, причем достаточно одинаковое. А я все-таки за разнообразие. Наверное, если ты под наркотиком, в этот транс можно уйти с головой и танцевать. Но если ты, скажем, пьешь алкоголь или просто за танцами пришел — хочется, чтобы секвенция все-таки менялась.

— Я как раз думал об этом, когда слушал альбом. Там все время меняется секвенция — а у меня ощущение, что у нас в клубах сейчас как раз скорее востребовано суровое техно. Когда вы сочиняли «OTD», ты думал о том, чтобы сделать музыку, которая будет играть в клубах?

— Конечно, я бы хотел, чтобы они [песни] там звучали. Но я понимаю, что они недостаточно жесткие для того, чтобы звучать в андеграундных клубах, — и недостаточно попсовые для попсовых. Так что, честно говоря, шансы невелики.

С другой стороны, мне кажется, мои слушатели — это люди, которые осознанно хотят воспринимать что-то сложное. Хотят себе поломать голову, что-то понять, пусть не с первого раза, постепенно себя переламывая. Знакомиться с моей музыкой нужно осознанно. Это не то, что поставил — и оно всегда зайдет. И это, честно говоря, мне очень нравится.

— А слушателям твоим это нравится? Ведь были же те, кто полюбил тебя как чистого поп-артиста — условно, за «Стыцамена»?

— Сейчас те люди, для которых я устоялся как «Стыцамен», негодуют, конечно, — ну, как я понял. Но ребята, появившиеся со вторым альбомом, говорят: терпение, просто немножко терпения. Вы войдите в режим ожидания, сюрпризов еще будет много. Нет смысла расстраиваться: они знают, что прошлый альбом мы тоже начали с самой сложной песни — со «Спортивной». Это всех, конечно, испугало — а потом пошло, пошло, пошло… 

— Ну а самого себя тебе приходится ломать? Вот только что вышел концертник, где струнные и духовые, фанк, эстрада, и тут бац — «Collaba» с очень сухим и футуристичным электронным звуком. Насколько органичны такие скачки?

— В том-то и дело, что это и есть моя органика. Я человек очень непоследовательный. Сегодня проснусь с одной идеей, завтра родится другая идея, послезавтра — концерт, придуманный на целый тур. То есть все это — отображение совершенно непоследовательного и в жизни, и в музыке меня. [Я говорю своей команде:] так, пацаны, следующий трек делаем такой-то. Все пришли, сели, начинаем работать… Нет, говорю, херня какая-то! Давайте вообще хип-хоп альбом сделаем! Хорошо, записали [песню «Лимонадный Джо»]. Нет, давайте сначала англоязычный сделаем! Ну давай, хорошо. Они уже привыкли, что я такой все время.

— Вы делали «OTD» в Лос-Анджелесе. Почему именно там? Все-таки если уезжать куда-то, тоже есть выбор: Нью-Йорк — это одни ассоциации и звук, Лондон — другие, Лос-Анджелес — третьи. Почему туда?

— Мы хотели сначала в Нью-Йорке все делать, на самом деле. Я четко был на это настроен, прилетел туда прошлым летом, в июле. И было очень жарко. Сначала я приехал выбирать студию: ходил, смотрел, что у кого есть, заходил в Electric Lady, еще на какие-то именитые площади. Ну и понял, что цены там соответствуют оборудованию. Чем больше твоя аналоговая консоль, тем дороже студия. А сейчас-то люди приходят, ставят на эту консоль ноутбук, втыкают в него мини-джек — и все. И я понимал, что мы, возможно, до этой консоли так и не дойдем. И на черта мне платить такие большие деньги? 

Я начал искать другие варианты, но мне ничего не нравилось — да еще и жара. И думаю: слетаю-ка я в Лос-Анджелес на всякий случай. Начал там ходить по студиям. У меня весь блокнот исписан (показывает): «Студия такая-то, лысый чувак, оборудование нормальное, селекция микрофонов слабенькая, атмосфера приятненькая, цена такая». Ну и пока я ходил, понял, что в Лос-Анджелесе жара переносится намного лучше, чем в этих каменных джунглях [Нью-Йорка]. И дома там будет снять проще и дешевле, чем тесниться вшестером в Нью-Йорке в квартире. 

— Вы же туда поехали вообще без материала, да?

— Да, это была такая авантюра: второй альбом мы записывали за городом, а тут просто перенесли эту идею в Лос-Анджелес.

— А смысл?

— Честно говоря, мы преследовали цель пацанского разбоя. Ну это же прикольно — поехать в Лос-Анджелес и записывать там альбом. Есть что детям рассказать. Вдали от всех, от семьи, никто нас не контролирует, делай что хочешь вообще, пиши, что хочешь, когда хочешь, во сколько хочешь. Ну блин…

Еще, наверное, я верил в то, что какую-то коллаборацию обязательно нам Лос-Анджелес принесет. Ну и плюс, мне нужен был английский язык. Это очень важная деталь. Я хотел принимать участие в сочинении слов, а так как я не совсем свободно им владел, мне нужна была среда. Я изначально даже сказал своим: пацаны, мы там будем разговаривать только на английском, даже не думайте. Но когда мы приехали, выяснилось в итоге, что трое из шести знают английский на уровне слов «тейбл» и «спун»…

— Лондон из зэ кэпитал оф Грейт Британ?

— Даже этого не знают. Мы, конечно, старались, но это вызывало дикий ржач у пацанов, просто ****** [бред]. Я понял, что с этим ничего сделать не смогу, и выбрал другую политику: стал приглашать людей, знакомиться с ними, общаться, чтобы они меня поднатаскали в плане языка.

— Мне просто показалось, что альбом очень лос-анджелесский по звуку. Есть в нем такая истома и расфокусированность, местами вспоминаются какие-нибудь Flying Lotus или Thundercat. 

— Знаешь, я верил в то, что, даже если бы мы поехали в Лондон, то у нас все равно была бы именно такая музыка, которая получилась в Лос-Анджелесе. Но с течением времени я все-таки понимаю, что, наверное, город дал какие-то свои феромоны в нашу музыку — и наверное, песни могут очень разниться в зависимости от того, где их записываешь. Ну и с кем: в том, что звук такой получился, виноваты два чувачка, которые присоединились к команде, Саша Гнев и Сурен Томасян, у них эта приджазованность и прифанкованность в крови.

— Половина, если не больше «OTD» — как будто не вполне песни; уж точно они строятся поперек обычной схемы куплет-припев. А ты все-таки в первую очередь сонграйтер, как мне казалось, — или нет? Как такое сочиняется?

— Просыпаемся мы с утра, и я говорю: ребята, есть идея. Я помню ******** [отличный] сэмпл у «А-Студио». Очень крутой! Что бы с ним сделать? Куда ты его ни вставляешь, ну бляха, не получается. В итоге решаем: разбить его на части и так засэмплировать. Эта идея задает тон — из нее рождается песня. А бывает, что есть некий панч: (напевает) пам-пам-пададабадам-whataboutyou — и я думаю: мне нравится, надо подстроить под это весь музон. То есть я работаю как генератор идей, креативлю в плане аранжировок, а пацаны такие: да, сэр, разрешите исполнять. И начинают это дело крутить-вертеть.

— Пожив в Лос-Анджелесе, ты все еще хочешь завоевать Америку? Как их заставить слушать твою музыку, когда своей навалом?

— Об этом я, честно говоря, не думал. Точнее, не так: думал, но от этого не отталкивался. Я знаю, что я хотел бы прийти туда со своей музыкой, а не с музыкой, которая есть у них. Понятно, что мы культурно пропитаны [Америкой], но у нас есть свои отголоски, я думаю, — советские, постсоветские. Это в любом случае отличает нас от американцев, и не нужно хоронить эту «отличность». Какой смысл приезжать туда и говорить так, как они? Тем более что сейчас в мире есть спрос на все постсоветское — в дизайне, в архитектуре, да и в политике, кстати говоря. 

— Отличная мысль, но тогда что советского или постсоветского в этом альбоме?

— Да, хороший вопрос. То есть мы все равно не похожи на украинцев, пишущих альбом в Лос-Анджелесе, да? Я думаю, знаешь что? Акцент, подход к словам, ну и песенная форма — мелодизм у нас все-таки отличается, это сто процентов. Ты слышал радиостанции в США? Это же кошмар какой-то. Есть и хорошие, но то, что популярно… Не хочу сказать ничего плохого про трэп, но мы точно не с этой музыкой.

— То есть не только у нас радио плохое?

— Так в том-то и дело! Я так скажу: зря наши люди жалуются на то, что у нас такая музыка. Мол, у них там все хорошо… Все у нас одинаково, на самом деле. Разница только в конъюнктуре рынка. 

— У тебя самого с конъюнктурой какие отношения? Все-таки ты тоже успешный артист, вряд ли ты совсем об этом не думаешь.

— Я не учитываю ее, но я думаю, что на подсознании она, конечно, на меня влияет. Конечно, хочется быть в конъюнктуре рынка — просто хочется ее предсказывать немножко каждым своим следующим альбомом. Мы стараемся быть вне конъюнктуры сейчас, чтобы то, что мы делаем, стало конъюнктурой в следующем году. 

— Если говорить о том, что звучит по радио, — не могу не спросить, как ты относишься к группе «Грибы» и прорыву Юрия Бардаша в массовое сознание.

— Ты знаешь, я перед ним снимаю шляпу. Как продюсер он просто великолепен. Есть у него чуйка. Мне кажется, она присуща тем в первую очередь, кто музыкален не по образованию, а сам по себе, изнутри себя. Вот родился чувак таким и понимает: это хорошо, а это плохо, но я знаю, как сделать так, чтобы оно качало. Думаю, что они отталкиваются от таких категорий, и это объясняет их популярность. Потому что так-то вроде бы все очевидно — все это в 90-х было. 

— Ты чувствуешь конкуренцию с «Грибами»? Тебя бодрит их успех?

— Очень бодрит, очень. Причем я всегда конкурирую в своей голове с теми, кто в принципе никогда со мной не будет пересекаться по аудитории. Просто потому что мне интересна их волна популярности, почему она возникла, как это применимо в моей музыке, что оттуда можно вынести… Я разбираю, пытаюсь все эти схемы понять. Конечно, конкуренция есть. 

— Надо сказать, что ты в свое время словно открыл какой-то ящик, из которого в Россию из Украины пошли отряды новой осмысленной поп-музыки — от тех же «Грибов» до «Время и стекло», условно говоря. У тебя за все эти годы не появилось объяснения, почему столько хорошей новой украинской поп-музыки?

— Наверное, потому, что у нас эстрада сама по себе другая. Это же можно исторически проследить. У нас сразу в постсоветское время начинают появляться мелодичные группы вроде «Скрябiн» или там «Океана Ельзи»… Хотя у вас тоже было все хорошо.

— Ну да — Земфира, «Мумий Тролль», это те же годы.

— Наверное, география еще влияет. Плюс народная мелодика все-таки немного другая. Плюс радио тоже отличалось от русского. И так постепенно в Украине начали появляться интересные коллективы, продюсеры начали их двигать — и их стало еще больше.

У вас был популярен русский рок, потом рэп, они диктовали свои условия. У нас сразу Вакарчук занял место такого народного глашатая — и пошли рок-группы такие фирмовые, но с украинским языком и интересной подачей. И каким-то… Ну не экспериментом, но какой-то заковыркой, которая заставляла это звучать по-другому. Плюс после 2014 года возник особенный спрос на все украинское — и музыки тоже стало еще больше.

— При этом окружает эту музыку риторика ненависти, которой тоже меньше не становится.

— И не станет. И у нас тоже. Я бы хотел, чтоб люди успокоились и посмотрели на то, что происходит со стороны. Тут нельзя винить людей, как это делает российское или украинское правительство, это неправильно. Я за то, чтобы все это как можно скорее закончилось. Я не политик, а музыкант. Музыка — это то, что нас объединяет, именно это я каждый раз пытаюсь донести на своих концертах.

— Ты очень осторожно говоришь сейчас. Есть что-то такое, что ты думаешь, но в интервью сказать не можешь?

— Да, все может быть. Любая хитрая фраза, из которой можно выдавить какой-нибудь заголовок, обязательно будет заголовком и будет использована против меня. 

— Сейчас еще сложилась довольно непростая ситуация с «Евровидением». Что ты о ней думаешь?

— Честно говоря, я спокойно отношусь к «Евровидению». В детстве я действительно переживал, мне хотелось там оказаться, выступить там, всех покорить. А потом я понял, что это все-таки не мой формат — к тому же оно не меняется. Так что я бы по этому поводу просто не переживал.

Тот факт, что не пускают девочку — ну… Получается, что есть закон Украины, с которым она пересеклась, и тут уж я точно не советчик. Естественно, будет защищаться закон, который был еще до «Евровидения». Конечно, со стороны России получился такой хитрый ход. Я вот что понять не могу: они знали, что ее не пустят, потому что она была в Крыму?

— Я думаю, что тут все варианты были просчитаны — так, чтобы в любом случае Украина выглядела максимально неловко. 

— Вот именно из-за этих просчетов, которые сплошь и рядом, создается впечатление, что это уже не конкурс, а политика. Хайп очень быстро улетучивается. Очень редко какая-то песня остается после «Евровидения» и становится настоящим хитом.

— Ты вообще за информационной повесткой следишь целенаправленно? «Евровидение», протесты, война…

— Нет. Вот когда я к родителям домой приезжаю — они все прямо на новостях сидят, как на наркотиках, и мне сразу все рассказывают: «Ой, ты слышал, что там…» 

— Вернемся к музыке тогда. Ты уже не раз анонсировал, что следующим у тебя будет хип-хоп-альбом. Тебе не страшно соваться в русский рэп?

— Конечно, мне лично хочется приходить в рэп с хип-хоповой точки зрения. Привнести что-то другое в эту устаканившуюся культуру.

— А чего тебе не хватает?

— Ритмики. Музыки. И мне кажется, я как минимум с этой точки зрения могу быть интересен аудитории. 

— То есть люди, которые тебе близки в русском рэпе, — это, допустим, «Каста», а еще кто?

— Миша Крупин, Ассаи, Krec. (Пауза.) Есть, наверное, еще какие-то имена.

— То есть не хватает тебе музыки в Оксимироне?

— Не очень. 

— Хочется переломить тренд.

— Не то чтобы переломить, просто как-то разбавить, привнести что-то другое. Плюс — знаешь, это такой очень резкий пацанский брык. Я, носитель поп-культуры, вдруг посягаю на рэп. И мне это очень нравится! Мне нравятся все эти возмущенные комментарии: «Ваня, пожалуйста, не надо писать [этот альбом], не трогай хип-хоп». Мне от этого только интереснее, у меня от противодействия рождается еще больше желания.