истории

«Эйзен» — новая книга Гузель Яхиной о Сергее Эйзенштейне Писательница верна своей главной теме, трагической истории XX века, но в этот раз находит для нее неожиданный поворот

05:20, 19 март 2025

Источник: Meduza

Вышел роман Гузель Яхиной «Эйзен»: писательница работала над ним в Казахстане, куда уехала в 2023 году. Главный герой книги — Сергей Эйзенштейн. Впрочем, это не традиционная биография знаменитого режиссера, каких много, а скорее текст, созданный по методу самого Эйзенштейна — с помощью монтажа аттракционов. Литературный критик Лиза Биргер рассказывает, как фигура режиссера помогла Яхиной найти новый поворот ее важнейшей темы — травматической истории первой половины XX века.

Четвертый роман Гузель Яхиной, «Эйзен», вышел в России 5 марта. В соцсетях он подвергся беспрецедентному хейту за «антисоветчину», а критика, наоборот, предпочитает о нем помалкивать. Скорее всего, дело не в книге, а в фигуре писательницы. В дебютном романе «Зулейха открывает глаза» Яхина сумела найти слова и героев, чтобы щадяще проговорить не самые приятные страницы советской истории, — и стала любимицей читателей. За минувшие десять лет писательницу возненавидели патриоты, причем за то же самое.

«Эйзен» сложно назвать историческим романом, пусть действие его, как и в других книгах писательницы, тоже в основном происходит в молодой Советской стране. В первую очередь это книга о художнике, живущем в эпоху больших потрясений, и о компромиссах, на которые ему приходится идти. Как несложно догадаться из названия, в центре романа — судьба и жизнь режиссера Сергея Эйзенштейна. Но, конечно, герой этот немного игровой, воображаемый — не столько реальная историческая фигура, сколько фантазия о режиссере Эйзене.

В четвертый раз Яхина пишет о двадцатых годах прошлого века, о травматическом историческом опыте и о том, что мы из этого опыта унаследовали. «Эйзен», однако, становится поворотом темы. Писательница впервые рассказывает не о безымянных жертвах исторических событий, а о человеке, судьба и дела которого нам известны очень хорошо.

Трудно найти героя в советском искусстве XX века, о котором написано больше книг и сказано больше слов, чем о Сергее Эйзенштейне. Он сам о себе много и с удовольствием рассказывал: в мемуарах, публицистике, автобиографических заметках, теоретических трудах, таких как «Мемо» и «Неравнодушная природа». В 1973 году вышел «Эйзенштейн» Виктора Шкловского, довольно безжалостное исследование, написанное в авангардной рубленой манере, близкой стилю самого режиссера.

Есть не менее пяти замечательных биографий, опубликованных уже в XXI веке, например «Судьба броненосца» киноведа Оксаны Булгаковой, написанная сначала по-немецки, а затем, в 2017 году, изданная по-русски. Или книга выдающегося российского философа Валерия Подороги «Второй экран. Сергей Эйзенштейн и кинематограф насилия», где он рассматривает фигуру Эйзенштейна как культурное явление, выходящее за рамки кинематографа: личность и философия режиссера оказываются неразрывно связаны с его художественным методом.

Все это важно упомянуть, чтобы проговорить несколько вещей. Во-первых, книга Яхиной никак не стремится быть исчерпывающей биографией ровно потому, что биография эта уже не раз написана. Невозможно придумать такой разворот, такую точку, с которой все это можно было бы радикально переосмыслить. С другой стороны, разве сама эта биография недостаточно радикальна? 

Потому в романе Гузель Яхиной факты становятся основой для увлекательной литературной игры. Среди этих фактов и асексуальность Эйзенштейна (про возможную гомосексуальность, о которой много писали исследователи, в книге ни слова), и сложные отношения с мамой, и буржуазное детство в Риге, где его отец-архитектор украсил зданиями в стиле модерн практически всю улицу Альберта. Ведь в Эйзенштейне всегда было немало излишества — именно он придумал «монтаж аттракционов», в своем первом спектакле по Островскому «На всякого мудреца довольно простоты» выпускал на сцену живого верблюда наряду с акробатами и клоунессами, а в кино создавал контрастные образы кровавых столкновений, в действительности никогда не существовавших (вроде расстрела рабочих на Потемкинской лестнице в фильме «Броненосец „Потемкин“»). 

В ответ Гузель Яхина придумывает свой монтаж и называет книгу «роман-буфф». В ней название каждой главы отсылает к какому-нибудь фильму — «Жертвоприношение», «Персона», «Покаяние», — но не к картинам Эйзенштейна. А эпиграф каждой главы подобран из стихов Дзиги Вертова, который в романе выступает для Эйзена в роли «злостного неприятеля, извечного поединщика и обвинителя в плагиате». Уже своим устройством роман как будто дразнит героя, про которого не устает напоминать, как болезненно завидовал он другим, как мечтал о всемирной славе.

Не меньше веселья и буффонады происходит и в описаниях съемок, где режиссер кривлялся перед газетчиками, придумывал фразы похлестче («Убитые, не забывайте падать») и способы убиения младенцев подраматичнее, рубил ноги валькириям, мечтал сбросить в Неву живую лошадь, и даже пяти тысяч массовки было ему мало. А когда сомнения в творческой состоятельности все-таки посещали его, он плакал и звал маму, которая читала ему вырезки статей из мировой прессы о его гениальности, пока сын не шел на поправку.

«Эйзен», конечно, ни разу не исторический роман, хотя и тут есть место истории. Иногда автор переводит камеру с крупного плана героя на сцены окружающей действительности, чтобы напомнить, что рядом люди гибнут от голода и умирают в тюремных застенках. Такой же прием использовал в своих фильмах и сам Эйзенштейн: лица показывал крупным планом долго, исторические кадры — общим планом стремительно. Но как вырвать его самого из истории? Как забыть, например, что Всеволод Мейерхольд, учитель Эйзенштейна, и Исаак Бабель, его друг, писатель и кавалерист, были оба расстреляны после того, как под пытками подписали признание в шпионаже? И прах их сброшен в одну яму, добавляет Яхина, заключая, что правда все равно выйдет на свет, если не через сто лет, так через двести: «Правда умеет жить лишь обнаженной».

Но можно представить, что в ее собственном романе историческая правда занимает отнюдь не центральное место. Ведь герой Яхиной постоянно фантазирует о реальности, переписывает историю в пользу красоты и головокружительности аттракциона. И не он один. Его ближайший ассистент — Гриша, он же Григорий Александров, мастер счастливого вымысла, который раз за разом создавал «чудо-фантазии», где современность превращалась в сверкающую сказку. Юный Гриша, описывает Яхина, работая режиссером на фронте Гражданской войны, в своих фантазиях отматывал время назад, как кинопленку: «Повешенные вылезали из петли, а заложники из целой еще избы, и расходились по домам, и топили печи, и пекли пироги с черемухой».

Другой соратник Эйзенштейна, оператор Эдуард Тиссе, видел столько ужасов в объективе своей камеры на Первой мировой и Гражданской, что в итоге твердо усвоил, что над любыми полями самых чудовищных сражений всегда поднимется солнце, а его, Тиссе, задача — «ловить свет и передавать зрителю». И только Эйзен никакого света ловить не хочет, не знает другой сверхзадачи, кроме как завладеть зрителем целиком, и вечно страдает, что ему это не удается. Только для этого он одержимо нанизывает гротескные кровавые сцены, фантазируя о смерти, сталкиваться с которой ему самому почти не приходилось.

В этом романе-буфф, конечно, не обошлось и без перекличек с фигурой самой писательницы — перекрестных мерцающих цитат, не уловить которые невозможно. Он немецкого происхождения — часть ее семьи из поволжских немцев. Его обвиняли в плагиате — обвиняли и ее, причем одинаково неоправданно. Как и режиссеру, писательнице предъявляли претензии и в эстетизации насилия, якобы в ее книгах оно становится безопасным и ручным — хотя как раз ее сложно уличить в попытке игнорировать историческую правду. Эйзенштейн снимал свою последнюю картину в Казахстане, где оказался в годы Великой Отечественной, — Гузель Яхина пишет свой роман в Казахстане, куда переехала в итоге уже другой войны, и Казахстану, «самой гостеприимной стране», посвящает эту книгу.

Именно эти переклички позволяют автору предельную безжалостность к своему герою. Она словно показывает нам, что художник вообще существо не самое симпатичное. Он готов на все, чтобы только всецело завладеть зрителем и получить свою порцию славы, он эгоист, немного истерик и меньше всего способен на сочувствие и понимание. В романе есть чудовищная сцена, как Эйзен попросту игнорирует отчаянные письма умирающей от рака второй жены режиссера Елизаветы Телешевой, поскольку слишком занят написанием сценария к «Ивану Грозному».

Все так, и одновременно в «Иване Грозном», последней и неоконченной работе режиссера, он выходит наконец к состраданию и сочувствию, которых современники так долго не находили в его картинах. По сути, получается такой «Мефисто» или «Доктор Фаустус» наоборот: вместо героя, продавшего душу дьяволу и окончательно окаменевшего, — человек, вовсе лишенный души, который вдруг отправился искать своего героя «на пути человечности». Внезапный оптимизм на фоне исторической катастрофы — та самая вера в правду, которая проявится несмотря ни на что, слабый свет надежды, что сопровождает все проекты и тексты Яхиной.

Трудно сказать, насколько это оценят обычные ее читатели, те, что полюбили ее за образы сильных и ярких женщин и попытки добавить неожиданного света в эпизоды совсем глубокого исторического отчаяния. Но в момент, когда перекличка наших двадцатых с двадцатыми годами прошлого века звучит невероятно напряженно и актуально, ее роман звучит как комментарий не к вчерашнему, а к сегодняшнему дню, в первую очередь о том, что любой роман с властью обречен на плохой финал.

Мы запустили «Плот» — телеграм-канал, где говорят о культуре в эпоху плохих новостей. Каждый день редакторы «Медузы» Софья Воробьева и Антон Хитров рассказывают о кино, сериалах, музыке, литературе и современном искусстве. Подписывайтесь: будем вместе спасаться в бурю.