Война Тысяча пятьдесят третий день. В Киев впервые доставили пленных военнослужащих из КНДР, заявил Зеленский. При них нашли документы, выданные в Тыве

Александра. Мне кажется, меня разорвет, если я этими чувствами не поделюсь. Знаете, я все прошла, все стадии. От посыпания головы пеплом под «стыдно быть русским», [от] полугода, которых я вообще не помню, потому что просто тонула в слезах 24/7 и орала в подушку. [От] сердечного приступа, потому что жизнь меня к этому кошмару не готовила, [от] отправки половины зарплаты на сборы для беженцев — до ненависти, от которой трудно дышать. [До] желания задушить своими руками любую встречную падаль с богомерзкой Z на авто, порывов поделиться с «той стороной» координатами или подборкой зетников, и будь что будет. До пропущенных ударов сердца, когда раздавался шум за дверью, а я понимала, на сколько фашистских статей успела наговорить в защиту соседей, а арестовывают нынче и за меньшее.

Но сейчас, читая каждый день презрительное «непричемыши», «они все одинаковые», «каждый из вас виноват», я понимаю, что с каждым подобным выпадом во мне что-то еще умирает. Что-то хорошее, что помогает держаться и сохранять человечность. Да, я, конечно же, понимаю людей, которые не хотят копаться в сортах русских, разбираться, есть ли среди нас хорошие. [Понимаю] людей, которые после всего, что с ними было, хотят лишь чтобы никого [из] нас не было в их жизни. Но не пойму, не приму и не прощу тех, кто прицельно поливает грязью противников войны, выбивая последние осколки почвы у них из-под ног. Размазывает по ним чужие преступления. Убеждает, что люди, рискующие многим и от многого отказывающиеся просто чтобы остаться людьми и быть на их стороне, — такая же мерзость, как маргиналы, начавшие и поддерживающие бойню. Нет, я ни-ког-да не признаю себя виноватой. Вот хоть обплюйтесь.

Я этого не хотела, я это не поддерживала, я не радовалась Крыму, осталась без работы, чтобы не участвовать в пропаганде, не донатила на «носочки нашим мальчикам», полностью лишилась безопасности, чтобы не молчать. Разорвала отношения почти по всем кругом общения, на собственную мать больше не могу смотреть без боли и презрения. Фактически лишилась страны, потому что сейчас нельзя быть против и одновременно считать себя ее частью — мы же теперь «мерзотная либерота и предатели, которых надо бы как-то уничтожить». Я, блять, в момент, когда на мой город и лично меня летят ракеты, читая тонны ненависти от моих соотечественников, продолжаю желать удачи ВСУ [и] надеяться, что эти ракеты достигнут целей. И ненавижу за эти «приятные» моменты лишь тех, кто начал войну. Не сомневалась с 24 февраля ни секунды, не было никакой неоднозначности или сочувствия фашистам и оккупантам. Так я виновата в чем? Что родилась? Что не сожгла себя перед танком? В том, что делают незнакомые мне люди — только из-за того, что у нас один цвет паспорта? В том, что условный рецидивист Вася из Воркуты жену бьет — тоже виновата? Нет никаких «всех русских», или украинцев, или гондурасцев, есть миллионы никак между собой не связанных организмов, и отвечает каждый лишь за свои личные выборы и поступки. <…>.

И после этого кто-то смеет нас обвинять, что мы делаем недостаточно, чтоб остановить зло. Весь мир пытается его остановить, но виновата больше всех какая-нибудь питерская студентка, раз еще жива и не сидит. Хотя сесть — тоже не панацея: до сих пор помню коммент про Яшина, что он даже в тюрьму сел, лишь бы не бороться по-настоящему. Так что да, мы тоже устали. И ракеты летят уже давно не в одну сторону, и перспектива арестов с унижениями, пытками и сломанными жизнями ничуть не менее страшна, чем дроны и взрывы (лично для меня даже страшнее). И получать плевки от тех, на чьей стороне был все три года, платя за это цену буквально каждый день — можно нам тоже из-за этого немного погрустить? <…>.