истории

«Человечество прекрасно! Мы гении» Интервью Фрэнсиса Форда Копполы. Режиссер рассуждает о великом: Римской империи, себе и искусстве кино

Источник: Meduza

В России в широкий прокат выходит новый фильм Фрэнсиса Форда Копполы «Мегалополис», о котором начали спорить еще до выхода. После премьеры в Каннах картина, которую режиссер снимал за свои деньги, провалилась в мировом прокате, а также получила множество разгромных отзывов (впрочем, нашлись и критики, которые считают эту работу прорывной и новаторской). Обозреватель «Медузы» Антон Долин узнал у Фрэнсиса Форда Копполы, что тот имел в виду, создавая эту картину.

— Полагаю, «Мегалополис» — редчайший пример фильма, заслужившего от одних зрителей и экспертов звание лучшего за год, от других — худшего. Как вам такая противоречивая оценка? 

— Ну, вообще это большая честь для меня. Значит, мой фильм ступил на новую территорию, и многие увидели в нем шаг вперед. А другие… Они зациклены на прошлом, слишком к нему привыкли и приняли взгляд киноиндустрии на фильмы как на типовые продукты, наподобие кока-колы. 

— Что же в таком случае можно считать индикатором успеха? Определенно, не коммерческие сборы — в случае «Мегалополиса» довольно низкие. 

— Знаете, единственный судья не только для этого фильма, но и для многих моих предыдущих картин, включая «Апокалипсис сегодня», — это время. Оно покажет. Вопрос лишь в том, будут ли люди по-прежнему смотреть эти картины через десять или двадцать лет? Мне кажется, будут.

В «Мегалополисе» скрыто немало ресурсов — но только в том случае, если вы примете правила фильма и позволите ему делать то, что он пытается делать. Если вы отвергнете его потому, что он не играет по правилам блокбастера Marvel или иного супергеройского боевика, ваша оценка моей работы будет крайне низкой. Со мной такое случалось и прежде. Как и с другим великолепным искусством. Допустим, первое исполнение «Весны священной» Игоря Стравинского — вы же знаете, как его освистали в Париже, на торжественной премьере? Нет, я не сравниваю себя со Стравинским, будьте спокойны. 

— Название «Мегалополис» кажется говорящим. Вы считаете себя одержимым, мегаломаном? Или это оценка вашего героя? Или фантастического мира, в котором он живет?

— Если я и одержим, то исключительно тем, как кинематограф с самых своих ранних дней постоянно обращался к Римской империи, к связанным с ней эпическим формам. Почему? Наверное, потому что там хватало экшена и жестокости: были гладиаторы и сексуальные рабыни, безумные лидеры вроде Калигулы или Нерона, могущественные женщины вроде Ливии или Агриппины. То есть множество элементов, соответствующих форме кинематографа.

Даже в годы немого кино, давным-давно, режиссеры осознавали это и пытались воспроизвести на экране. На протяжении всей истории примерно раз в десять лет рождался фильм в жанре древнеримского эпоса. В моем детстве — «Бен-Гур», потом «Камо грядеши», хотя оба и были тесно связаны с мифологией христианства. Потом настало время для «Спартака», неразрывно связанного с марксистской идеей: любой раб рано или поздно взбунтуется. 

В самом деле, в любые времена древнеримские эпосы использовались для выражения политической идеологии той эпохи, когда они рождались на свет. И да, я давно хотел сделать собственный «древнеримский» фильм. На исследования, довольно глубокие и серьезные, ушли годы.

Прежде всего я изучал даже не материал, а самого себя: что же за картину я хочу снять? И однажды я осознал, что для меня Рим — современная Америка. Во всяком случае, Америка стала Римом после Второй мировой. Я перенес историю заговора Катилины в ХХ век, поскольку чувствовал: такое могло случиться здесь и сейчас. Цицерон мог бы быть мэром, а Катилина — кем-то наподобие Роберта Мозеса. Эта логика привела меня к той фантастической версии Америки, которую вы видите на экране.

— И как к этому замыслу отнеслись продюсеры и инвесторы?

— Разумеется, они все меня оттолкнули, от меня отвернулись! «Мы бы не хотели». Традиционные финансисты очень, очень боятся рисковать. Но я не считаю, что искусство должно бояться риска. Напротив, по-моему, риск до такой же степени неотъемлемая часть искусства, насколько секс — необходимый элемент для деторождения. Чтобы создать искусство, ты обязан рисковать, так что я все равно это сделал. Я принял все риски на себя. 

— Нынешняя Америка ближе к республиканскому или имперскому Риму?

— Между прочим, Рим был основан именно потому, что у них был очень плохой правитель, им хотелось избавиться от царей навсегда. Тогда римляне изобрели форму республики, в которой никто не мог бы стать царем. Однако, как мы все знаем, прошло время, и республика снова обрела единоличного правителя — императора.

В Америке происходит то же самое. Сенаторы должны были бы управлять страной. Но вместо этого они предпочли обогащаться, купаясь в деньгах, власти и привилегиях. Что ж, большинство на недавних выборах голосовало не за президента, а за диктатора или царя. Вопрос лишь в том, ждет ли нас инаугурация или коронация? Мы еще не знаем, скоро придется это выяснить. 

— «Мегалополис» выражает в большей степени состояние мира, состояние кинематографа или ваше собственное состояние и настроение сегодня?

— И то, и другое, и третье. Полагаю, кинематограф сегодня на развилке. Нам слишком часто говорят, что должен существовать единственный вид фильма, и он должен быть аддиктивным и влияющим на наши привычки, как кока-кола. Но для меня кинематограф нечто большее, и к нему нужно предъявлять более сложные требования.

Разумеется, он должен быть зрелищным, развлекательным, доставляющим удовольствие. Но также он обязан представлять современную жизнь в новом свете, чтобы мы лучше ее понимали. Ведь и еда обязана быть не только вкусной и приятной, но и питательной. Кинематограф, я верю, тоже может быть пищей для ума, дающей способность постижения мира. Художник обязан пролить свет на ту или иную ситуацию, чтобы люди смогли осознать ее.  

— Ваше альтер эго в фильме — новатор и визионер Цезарь Катилина, сыгранный Адамом Драйвером, или его оппонент, властный Цицерон, в исполнении Джанкарло Эспозито?

— Оба — носители важных моих черт. Я обожаю учиться и мне нравится разбираться в античности, я запоем читаю Светония или «Поэтику» Аристотеля. Но ближе всего мне образ Прометея, подарившего человечеству искусство и укравшего для людей огонь. За эту кражу он жестоко страдал, был прибит к каменному кресту. Он прототип Христа. Он страдал ради человечества, но, вообще-то, это не необходимо — страдать. Человечество прекрасно! Мы гении. Нам просто надо научиться говорить: «Мы гениальны, нет проблем, которые мы не смогли бы решить при помощи нашего таланта». Ни одно живое существо в мире больше не способно на подобное.

Абсурд, что мы живем в мире, где людям не хватает еды, где дети обречены на смерть. Из этих детей могли бы вырасти новые Архимеды, Моцарты, Бетховены. «Мегалополис» призывает покончить с этим абсурдом. 

— Что связывает вас с эстетикой ар-деко? Даже офис вашего Катилины расположен в Крайслер-билдинг. 

— Да просто Крайслер-билдинг до сих пор обладает удивительной красотой. А седан Citroen DS по сей день автомобиль будущего, Concorde — самолет будущего. Другими словами, мы теряем то чувство и видение прекрасного, которым обладали в прошлом. Теперь мы одержимы бессмысленной жаждой продавать все на свете. Мир тратит семь-восемь триллионов долларов на рекламу, чтобы продать чуточку счастья людям. Не значит ли это, что нас принуждают к несчастью, чтобы мы оставались хорошими покупателями? Полагаю, так и есть.

Нам пора преодолеть предрассудки или по меньшей мере научиться обсуждать их открыто. Хотя бы однажды в году — допустим, на Новый год — неплохо бы задаваться вопросом, действительно ли мы обречены жить именно в таком обществе и почему рекламные ролики на телевидении заставляют зрителей чувствовать, что те недостаточно хороши? Ты не в порядке, если у тебя нет «Мерседеса», ты недостаточно хорош, если не выглядишь как Клаудия Шиффер. Ты нехорош, если у тебя нет этих глупых объектов или тех символов счастья.

Пора сказать: нет, мы хороши, с нами все в порядке. Мы гении и можем справиться с любой проблемой. Американцы и русские — великие ученые. Русские ученые создали телевидение и ядерную физику. Так почему мы тратим время, убивая детей, вместо того чтобы создать для них рай на земле? Есть у вас дети?

— Двое.

— Вы же хотите, чтобы они жили в раю, а не в нынешнем абсурде? Мы не желаем, чтобы Россия опять строила империю. Мы хотим русского искусства! Русскую литературу! Русский театр! Русскую музыку! Боже, как я люблю русскую музыку… Русскую науку! А время империй кончилось. 

— Вернемся к «Мегалополису». Смотря его сегодня, вы не сожалеете о чем-либо? Не приходит в голову мысль, что нужно было сделать его иначе?

— Я очень им горжусь. Он превзошел мои собственные ожидания, ведь это настоящая притча. Он немного посмеивается над кинематографом, но в нем есть частичка тех фильмов, которые я люблю сильнее всего, всех моих предшественников в творческом отношении. Это фильм важен, потому что в нем есть Герберт Уэллс. В нем есть Кубрик. В нем есть Мурнау. В нем есть Майкл Пауэлл. Все, кого я любил, все, у кого я воровал. 

— Среди тех фильмов, что вы сняли прежде, какой вы считаете самым недооцененным?

— Я бы сказал, «Бойцовскую рыбку». Он провалился с треском. Заработал так мало, что я потерял на него права. Но с тех пор я постоянно встречаю молодых кинематографистов, снявших прекрасные фильмы, которые приходят ко мне и говорят: «Я выбрал эту профессию потому, что когда-то посмотрел „Бойцовскую рыбку“». Еще называют «Апокалипсис сегодня». Есть ли награда выше? Для меня — нет.

Я сам стал кинематографистом, потому что посмотрел «Октябрь» Сергея Эйзенштейна. До того я думал посвятить жизнь театру. Но после того просмотра сказал себе: «Я понятия не имел, что кино способно на такое! Я тоже так хочу». Так я стал режиссером.

Все мы стоим на плечах гигантов, но хотим передавать свой опыт следующим поколениям. Недавно ко мне подошел этот парень, который снял «На западном фронте без перемен», [Эдвард] Бергер, да? И сказал, что «Апокалипсис сегодня» вдохновил его на то, чтобы заняться режиссурой. В такие моменты и понимаешь, что ты создал что-то значительное. 

— Недавно мы с сыновьями ходили смотреть на большом экране первых двух «Крестных отцов», им обоим очень понравилось, а потом мы долго спорили, какой из них лучше.

— Спасибо вам, что сделали это. Молодые — ответ на все вопросы, и нам чаще надо их им задавать: у них свежий взгляд и неизвестные нам таланты.