истории

«Носферату» — Роберт Эггерс переснял классику Фридриха Вильгельма Мурнау. И вновь сделал ее чудовищно страшной Нет, правда, это самый пугающий хоррор о вампирах за последние сто лет

Источник: Meduza

На католическое Рождество в европейский прокат выйдет фильм ужасов Роберта Эггерса «Носферату» — ремейк немой картины Фридриха Вильгельма Мурнау 1922 года «Носферату, симфония ужаса» (в некоторых странах его начнут показывать в январе). На протяжении ста лет произведение немецкого классика оставалось самым прорывным и самым жутким в жанре вампирского хоррора: вампиры, появлявшиеся в более новых картинах, были либо по-голливудски лощеными, либо смешными. Эггерс восстанавливает репутацию монстра — и вновь предлагает зрителям не на шутку ужасающую историю. Кинокритик Антон Долин вспоминает главных Дракул в истории кино — и объясняет, чем смог удивить Эггерс.

Примечание. В этом тексте описано, как выглядит граф Орлок — вампир, списанный с Дракулы Брэма Стокера. На восприятие сюжета это описание не влияет, но авторы «Носферату» не показывали внешность вампира в промоматериалах, чтобы сильнее впечатлить зрителя в кино. Если для вас описание внешности — спойлер, пожалуйста, вернитесь к прочтению текста после просмотра картины.

Голливуду будет трудно придумать более оригинальный подарок на Рождество, чем выпуск «Носферату» Роберта Эггерса. В корне этого решения — не только стандартная вера в высокие сборы любого кино, если прокатать его на праздниках. События «Носферату» происходят в канун Рождества в самых новогодних местах на свете — Германии эпохи романтизма, в вымышленном городе Висборге.

Зимой, когда темнеет рано, а дом освещает неровное пламя свечи, тени принимают причудливые формы. Рождественскую магию придумали там и тогда, с подачи Гофмана: ее составные части — не только оживающий под елкой Щелкунчик, но и прожорливый Мышиный король. Не только Христос-младенец и Санта, но и жуткий Крампус. Фильм Эггерса — о явлении чуда, не больше и не меньше. Чудеса могут напугать до смерти. 

Этим проектом Эггерс, автор магнетической «Ведьмы», гротескного «Маяка» и темпераментного «Варяга», болел давно. Но почему? Ведь сюжет, изначально позаимствованный из «Дракулы» Брэма Стокера, пожалуй, самый избитый из существующих, дочиста стертый бесчисленными употреблениями, а вампиры — давным-давно анекдотические герои кинофольклора. Завораживающий опус магнум американского режиссера дает исчерпывающий ответ: ему захотелось вновь сделать эту историю страшной. И, как ни трудно в это поверить, ему удалось.

Общую канву вы знаете. Молодой честолюбивый агент по недвижимости Томас Хуттер (Николас Холт, только что представший в диаметрально противоположной роли в «Присяжном номер два») отправляется в Карпаты по требованию своего босса Кнока (свою роль корифей британского театра Саймон Макберни играет с извращенным наслаждением).

Там Хуттеру предстоит заключить сделку с эксцентричным графом Орлоком, собравшимся купить в Висборге полуразрушенный замок. На самом деле Орлока интересует лишь юная жена Томаса — сомнамбулическая Элен (прорывная и откровенная роль Лили-Роуз Депп, главной звезды фильма). Та с отрочества видит сны о зловещем и притягательном незнакомце. Вот-вот они встретятся, а вместе с Орлоком в портовой Висборг прибудет чума. 

Вампирские фильмы стоят у истоков хоррора, но переплюнуть оригинального «Носферату» (1922) Фридриха Вильгельма Мурнау по части ужаса не пытался никто (недаром фильм вышел с соответствующим подзаголовком). Даже более популярный «Дракула» с Белой Лугоши был более мягкой вариацией на тему, не говоря о последующих интерпретациях. Первый «Носферату» остался вне конкуренции — и даже уважительный ремейк Вернера Херцога с Клаусом Кински (1979) лишь укрепил его репутацию.

Мурнау проявил бескомпромиссность во всем. Не только неслыханная для 1920-х фабула и новаторские приемы (знаменитая тень, вползающая на экран прежде самого вампира, любопытно переосмыслена Эггерсом), но даже устаревшие эффекты и скудная по нынешним стандартам картинка до сих пор работают безошибочно. Съемки кажутся чуть ли не документальными. 

Потому вечно жива легенда о том, что сыгравший у Мурнау актер Макс Шрек и вправду был ходячим мертвецом, питавшимся кровью. Этому апокрифу посвящен фильм «Тень вампира», где Шрека играл Уиллем Дефо. В новом «Носферату» артист возвращается уже в амплуа борца с вампирами — профессора фон Франца, устанавливая преемственность. Здесь Дефо вновь подтверждает, что может исполнять самые дикие роли в самом радикальном кино, — недаром Эггерс снимает его в третьем фильме подряд. 

Чрезмерная педантичность, разностороннее образование и непомерные амбиции — главные союзники режиссера, но и противники тоже. Фильм трещит под собственным весом, но ко дну не идет: капитан Эггерс спасает судно от крушения. Чувствуется, как трепетно он относится к материалу. Покадрово изучены фильмы Мурнау и Херцога, их источники и влияние, трактовки и скрытые смыслы. Для самого Мурнау смена места (с Англии на Германию) и времени (с 1890-х на 1830-е), а также всех имен (Дракула стал Орлоком) была вынужденной мерой.

Но для Эггерса литературный первоисточник не так важен, он вдохновлялся именно творением Мурнау, фетишизируя находки гения немецкого экспрессионизма. Эффектное слово «носферату», вынесенное в название и не значившее для Мурнау, кажется, ничего, Эггерс сделал частью безумного вокабуляра фон Франца — ученого-оккультиста и очевидно автобиографического персонажа. 

В новом «Носферату» вынужденных мер нет. Напротив, буквально каждое визуальное и звуковое решение — осознанное. Плод напряженных раздумий и изощренных усилий.

На глазах у нас оживает живопись Каспара Давида Фридриха — Томас на обрыве на фоне тревожного пейзажа, Элен у окна. За ним следуют кошмары с гравюр Гойи (крысы тут живые, никаких спецэффектов — по заветам Херцога). Душные эротические сновидения — с полотен Иоганна Генриха Фюссли. Сумеречные интерьеры — Вильгельма Хаммерсхея. Красота — кровь из глаз; еще одна из визуализированных в «Носферату» метафор. Перфекционизм режиссера разделяет оператор Джарин Блашке (соратник Эггерса со времен «Ведьмы»), чья работа с естественным и искусственным светом не может не восхищать. А композитор Робин Кэролан знает назубок классику романтической и постромантической музыки. 

Музыкальный аспект можно рассмотреть и фигурально. Больше всего Эггерс с его командой напоминают, в том числе внешне, группу прог-метала, чье владение инструментами поразит даже филармонических знатоков. Главный вопрос — удалось ли им в «песнях» достигнуть того драйва, без которого любой прог-рок кажется невыносимым? В случае «Носферату» ответ — да, удалось.

Автор рискованно ставит то на смертоносную серьезность, то на ученый юмор, понять который удастся не каждому. Но умудряется не терять саспенса и временами не на шутку пугать зрителя. И воспринимать такое кино, при всем пижонстве создателей, следует все же не интеллектуально, а эмоционально.

Пиком «Носферату» становится ожидаемое и предсказанное, но все равно шокирующее явление Орлока, сыгранного неузнаваемым в гриме Биллом Скарсгардом (даже в облике его клоуна Пеннивайза просматривалось больше человеческого). Трансильванский граф с его глухим размеренным басом неожиданно напоминает казака-зомби из отечественного «Вия» (2014) — фильма никчемного по части драматургии и режиссуры, но впечатляющего визуально. Чуб на голове и длинные усы, развитая мускулатура и пронзительные жгущие глаза — кто же это, восставший из преисподней Тарас Бульба или проклятый колдун из «Страшной мести», самого пугающего текста Гоголя? Так или иначе, шаблон сломан, управляющий волками и крысами Орлок — восхитительный монстр, ничуть не похожий на притягательных вампиров голливудского производства. 

Эггерс не на шутку погрузился в трансильванский фольклор. Например, вампир здесь пьет кровь не из шеи жертвы, а из груди (неудобно с точки зрения физиологии, но именно так местные жители исстари объясняют тяжесть в груди). Его Орлок — плоть от плоти древней земли, реликт языческой стихии. А весь фильм — о встрече, то страстном романе, то безжалостной схватке природы с культурой, на защите которой стоят фон Франц с его просвещенным соратником доктором Сиверсом (Ральф Айнесон), да и Томас с его другом Фридрихом Хардингом (Аарон Тейлор-Джонсон).

Но женщины чувствуют, что противиться Орлоку смысла нет. Это заранее знают и Анна Хардинг (Эмма Коррин), и две ее дочки, напоминающие девочек из кубриковского «Сияния»: еще до прихода Орлока они провидчески визжат по ночам, почуяв монстра под кроватью, и не верят утешениям прагматичного отца. Тем более убеждена во всепобеждающей силе хтонического чудовища загипнотизированная Элен.   

Парадокс нового «Носферату» в том, что эротическая составляющая здесь усилена, вплоть до кульминационной сцены во впечатляющем финале. Но как же бледная романтическая дева Лени могла увлечься таким чудищем? Она и сама не знает ответа.

Для нее Орлок не красивый незнакомец, как в «Дракуле Брэма Стокера» Фрэнсиса Форда Копполы, а воплощенная смерть, сливаясь с которой в экстазе она ощущает стыдное и острое наслаждение. Лейтмотив «Носферату» Эггерса — введенная в обиход Рихардом Вагнером «любвесмерть», Liebestod. Когда-то именно немецкий композитор, сам того не зная, стал популяризатором вампиризма. Посмотрев оперную интерпретацию «Вампира» Джона Полидори, он вдохновился и написал своего «Летучего голландца» — прекрасную пугающую сказку о девушке, влюбившейся в проклятого моряка. А она повлияла на многих, включая Брэма Стокера. Недаром порочная связь Орлока и Элен моментально напоминает об обреченном романе Голландца и Сенты. 

С точки зрения содержания «Носферату» состоит из знакомых элементов, но расстановка акцентов делает фильм неожиданно своевременным. Среди прочего это исследование эпидемии и неразрывно связанных с ней суеверий и фобий, персонифицированных в образе инфернального кровососа с Карпат. Но также начисто лишенное иронии наблюдение за природой самой смерти, которая неумолимо приходит собирать свою жатву. Единственным шансом если не победить, то хотя бы временно ее переиграть становится серьезная вера в материальность этого зла, подлинность угрозы — и ее повседневную близость.

Возможно, именно неуютная мораль, пусть заключенная в непристойно красивую форму и обрамленная формалистскими виньетками, делает картину Эггерса подлинно страшной. И позволяет сравнить с великим первоисточником.