истории

Навального сравнивали со многими историческими личностями, но чаще всего — с Манделой. Их пути и правда похожи? Рассказывает исследователь российской политики Элиот Борейнштейн

Источник: Meduza

30 лет назад Нельсон Мандела возглавил ЮАР, выйдя на свободу после 27 лет заключения. Алексею Навальному, которого при жизни и после смерти неоднократно сравнивали с южноафриканским политиком и правозащитником, это не удалось. Как сформулировал американский философ Фрэнсис Фукуяма, «Навальный стал бы таким же бесспорным лидером», как Мандела, который «вышел из тюрьмы как будто сразу на пост президента ЮАР». По мнению Фукуямы, «именно страх перед этим сценарием заставил Путина убить Навального». В чем главный российский оппозиционер похож на лидера ЮАР? И почему, несмотря на сходства в их биографиях, Навальный не смог бы повторить политический путь Манделы? «Медуза» задала эти и другие вопросы Элиоту Борейнштейну — профессору Нью-Йоркского университета, который занимается исследованиями современной России.

— Навального часто сравнивали с Нельсоном Манделой. Алексей и сам хотел на него равняться.

— Это было неизбежно: людям настолько нужна была надежда, что они решили сравнивать Навального с человеком, который не просто смог пережить 30-летнее заключение и выйти на свободу, но и возглавить в итоге свою страну.

Каждый его поступок, каждый новый невозможный выбор разжигали в людях эту надежду. Когда кто-то посвящает себя идее, а потом еще сознательно отправляется в тюрьму… Конечно, всем хотелось, чтобы он освободился и привел Россию прямиком в ее светлое будущее.

Оба умели излучать ревностную искренность, причем Навальный делал это еще и в интернете, с чем Нельсону сталкиваться не приходилось. Невероятно жаль, что история так и не предоставила Алексею возможностей, которые она дала Манделе.

— Имеют ли вообще такие сравнения смысл? 

— Мы всегда ищем аналогии и параллели; сказать о чем-то, что «это новая Вторая мировая», «новый Вьетнам», «новый Афганистан», — это своего рода инстинкт. Мне иногда хотелось сравнить Навального с Марией Корасон Акино, которая стала оппозиционным лидером на Филиппинах только после гибели мужа, тоже политика [Бенигно Акино] — его убил тогдашний диктатор страны Фердинанд Маркос. В итоге в 1986 году Кори возглавила народную революцию, которая свергла Маркоса, — и всю эту борьбу она вела с улыбкой на лице! Такой счастливый воин.

Навального с Акино объединял тот же неубиваемый оптимизм: они как будто не унывали даже в самых безнадежных ситуациях, оставаясь абсолютно доступными, земными, такими «незаскриптованными».

Сравнивают его и с Вацлавом Гавелом — чешским интеллектуалом, который стал лидером бескровной революции и первым президентом независимой Чехии. Но Гавел всегда вел себя с такой мрачной серьезностью… А Навальный шутил, постил мемы и вообще был частью интернет-культуры — озорной и трикстерской.

Навальный отказывался воспринимать российский режим всерьез — и тем самым лишал его авторитета. И это прекрасно работало, пока в Кремле не решили, что «к черту — мы просто начнем убивать и сажать». Обратите внимание, как часто россиян сейчас преследуют именно за «неуважение» к власти и символам государственности.

А изначально я вообще воспринимал Навального — из-за его ранних националистических заявлений — скептически. И публично сравнивал его с Аун Сан Су Чжи, которая 15 лет, пока Мьянмой правила военная хунта, просидела под домашним арестом. После освобождения она возглавила новое демократическое правительство страны, но в итоге, когда там проводили геноцид [мусульманского меньшинства] рохинджа, просто отмолчалась.

Аун Сан Су Чжи пришла к власти как лидер влиятельного продемократического движения, но в критический момент не стала принимать всерьез жалобы национальных меньшинств страны. Про Навального я тоже когда-то думал, что он не сможет стать совсем уж «идеальным» лидером послепутинской России и, вероятно, продолжит позволять себе националистические высказывания. Сейчас я понимаю, что был несправедлив к нему — и недооценил ту трансформацию, которую он проделал за последние 20 лет.

Навального мне больше не хочется сравнивать ни с кем. Просто никто не приходит в голову. Его смекалка, политическая лихость, ультимативная готовность вернуться в Россию, наконец, его гибель… Это уникальная политическая траектория.

— Правозащитники из Amnesty International исключали из своих списков «узников совести» и Навального, и Манделу. Возможно ли практикующему революционеру оставаться безупречным?

— Революционеру, пытающемуся поменять власть в стране, соответствовать стандартам Amnesty в отношении нравственной чистоты практически невозможно. Навальный, очевидно, узником совести был.

Я часто вижу похожее в американской политике и медиа: сначала мы выбираем кого-то на позицию «святого» — а потом преувеличенно резко реагируем на каждую его ошибку.

— Свой первый срок — тогда еще условный, по делу «Кировлеса» — Навальный получил 18 июля 2013-го, в день, когда Манделе исполнилось 95. С тех пор часто говорили, что Кремль повторяет ошибку правительства апартеида Южной Африки: наделяет статусом мученика своего главного критика.

— К 2021 году, когда Алексей оказался в заключении, путинизм стал абсолютно безжалостным. Раньше, когда люди садились в тюрьму, оставалась надежда, что они из нее выйдут. И режим чуть лучше притворялся, что в стране есть работающая правовая система.

Мне тогда казалось, что он сможет выйти, только если Путин умрет первым. Процентная вероятность этого существовала, но режиму уже, очевидно, хотелось отбросить все эти тонкости — и начать-таки производить мучеников. Столько, сколько хочется.

Возвращаясь в Россию, Навальный сыграл в рулетку. Невозможно было не только предсказать, сможет ли он выйти из тюрьмы, но и какой окажется сама Россия к тому моменту.

Когда из своего долгого заключения освободился Мандела, в ЮАР уже началась своего рода перестройка. Всем было очевидно, что режим апартеида рушится, и люди, стоящие за ним — чтобы не попасть в тюрьму — включились в полноценные переговоры с теми, кто приходил на их место.

В нынешней России такого нет даже близко. Не знаю никого, кто верил бы, что возможны хоть какие-то переговоры между уходящим Путиным (или его преемником) и Навальным. То есть Алексей попал бы в очень нестабильную ситуацию, даже выйди он из тюрьмы.

К тому же за Манделой стояло темнокожее большинство, значительный процент населения ЮАР; о неприемлемости системы апартеида говорили публично. А у Навального, учитывая российскую репрессивную машину и пропаганду, не было возможности нарастить такую же поддержку.

В ЮАР большинству населения отказывали в правах просто на основании цвета кожи, угнетали десятилетиями — у них не было никакого повода считать, что режим хоть в чем-то легитимен. В России же значительная часть населения вынуждено рационализирует нынешнюю ситуацию.

— С гибелью Алексея Россия потеряла единственного потенциального лидера мирного транзита власти: у ЮАР для этого был Мандела, у России — Навальный.

— Гораздо важнее, у России есть Путин, а в ЮАР был [последний белый руководитель страны Фредерик] де Клерк — и он был готов к переговорам, потому что понимал: альтернативой станет кровавая гражданская война.

В России же такого и близко нет. И Путин вряд ли представляет себя где-либо, кроме как на посту президента. А еще понимает, что после транзита власти на свободе его не оставят. Так что ему остается только продолжать.

— После гибели Навального стали сравнивать уже не с Манделой, а с Мартином Лютером Кингом — младшим, который боролся за расовую справедливость и чье убийство в 1968 году убедило тысячи людей в том, что ненасильственное сопротивление ведет в тупик.

— Пока рано об этом говорить. После убийства Кинга люди могли открыто о нем вспоминать, демонстрировать его изображения, говорить, что намерены продолжать его работу. В нынешней России нельзя заявить, что ты «собираешься продолжить дело Навального», и не сесть в тюрьму.

Навальному не дали превратить свою харизму, ум, убеждения и моральный авторитет в реальную политическую власть — и это невероятно печально. Если кто-то и мог осуществить транзит власти, то это он. Но российский режим слишком хотел его смерти.

Если бы Мандела умер в тюрьме, мы бы запомнили его как мученика — а продолжение и финал его истории так и не были бы написаны. К сожалению, именно так мы запомним Навального — как человека, который так и не получил своего шанса.