истории

«Изначально целью были не свобода и демократия, а прекращение войны» 50 лет назад в Португалии произошла бескровная «революция гвоздик» — она положила конец диктатуре Салазара. Рассказывает историк Жозе Мигель Сардика

Источник: Meduza

50 лет назад в Португалии произошла «революция гвоздик» — практически бескровный военный переворот, который положил конец 41-летнему Новому государству Антониу ди Салазара, самому долгому авторитарному режиму в Европе. Португальские офицеры, воевавшие в африканских колониях, свергли преемника Салазара, премьер-министра Марселу Каэтану, и через два года, преодолев переходный период, Португалия стала демократической страной, которой остается и сейчас. Большинство португальцев считают дату «революции гвоздик» самой важной в истории страны. «Медуза» поговорила об истории переворота с Жозе Мигелем Сардикой — профессором факультета гуманитарных наук в Католическом университете Португалии, специалистом по португальской и международной истории XIX и XX веков, автором 16 книг, одна из которых называется «Завершить революцию: португальская политика от Наполеона до Салазара».

— Каково ваше первое воспоминание о революции? 

— Личных [воспоминаний именно о революции] у меня нет, мне тогда не исполнилось и четырех. Помню только, что весь день провел дома, играя со старшей сестрой. Родители смотрели новости по телевизору, и их тон казался радостным, что, возможно, запомнилось мне как нечто положительное.

В 1975–1976 годах я слышал, как родители и бабушки с дедушками обсуждали политические события и угрозу распространения власти коммунистов. Когда мы в те годы уезжали на лето в Алгарве, взрослые жаловались на дефицит товаров из-за экономического кризиса, например на нехватку молока, и обсуждали проблему реторнадуш. Это было не проявлением ксенофобии, а скорее осознанием того, что страна впитывает новых людей, новые настроения, новые идеи.

Португалия вела войну в африканских колониях до получения ими независимости после революции 1974 года. Одно из моих самых ранних воспоминаний относится к началу 1974 года, еще до революции, когда мой отец вернулся домой из Африки. Он участвовал в колониальной войне в Гвинее как младший офицер, это было для него чрезвычайно тяжелым испытанием. Я помню день его возвращения очень отчетливо: я стоял у двери нашего дома вместе с мамой и сестрой и видел, как отец выходит из такси в камуфляжной форме с рюкзаком на спине. Мне было меньше четырех, но слова моей мамы о том, что это важный день, потому что отец возвращается домой, сильно врезались в память. Этот день для меня был важнее, чем сама революция.

— Как долго ваш отец служил в Гвинее?

— Он был там дважды, в общей сложности почти три года. Тогда каждый здоровый мужчина в Португалии от 18 до 45 лет должен был отслужить в Африке. Он не любит вспоминать о военном опыте ничего, кроме каких-то смешных историй, но я знаю, что он видел много ужасов.

— Как воспринимали войну в вашей семье?

— Я бы сказал — но это мое выражение, — что война была пустой тратой времени. Его заставили служить в Африке. Он мог дезертировать или эмигрировать, как это сделали тысячи людей, бежавшие от войны и политического преследования. Но моя мать работала на государственной службе. У них было двое детей — я и моя сестра, — и если бы отец бежал, мать потеряла бы работу. Мы были обычной средней семьей. Политическая полиция нами не интересовалась. Но война, как вы, к сожалению, знаете, это всепоглощающая реальность.

— У многих, кто пережил боевые действия, возникает ПТСР. Как чувствовал себя ваш отец?

— В 1970–1980-х годах в Португалии о ПТСР практически не говорили. Мой отец просто хотел продолжать гражданскую жизнь — найти работу и заботиться о семье. Он считает, что деколонизацию провели неудачно, [не дав африканским странам независимость сразу и спровоцировав войну] — для солдата, защищавшего заморские провинции, а затем оставленного без поддержки, это трудный момент. Но он никогда не считал себя ультрапатриотом, поэтому не чувствовал себя предателем.

В Португалии долгое время [до середины 1990-х] поддерживался консенсус о забвении имперских войн и строительстве демократии. Сейчас дебаты о постколониализме и расизме заставляют переосмыслить многие аспекты истории. Но для моего отца, как и для многих других, важнее всего было выжить и продолжить жизнь после войны.

— Какой была обстановка в Португалии перед революцией?

— Бремя колониальной трехфронтовой войны, которая началась в Анголе в 1961 году, расширилась до Гвинеи в 1963-м и Мозамбика в 1964-м, оказалось огромным для Португалии. К концу режима [Салазара], после десятилетия войн, португальское государство тратило около половины госбюджета на военные нужды. Если бы не революция, к концу 1970-х Португалия могла бы обанкротиться.

Более миллиона португальцев служили в Африке — каждый четвертый взрослый мужчина. Единовременно около 200 тысяч солдат воевали на одном из трех фронтов. Это 2% населения Португалии — пропорционально выше, чем у любой другой страны в колониальной войне.

Португалия переживала последние годы Нового государства — диктаторского режима, установленного Антониу де Оливейрой Салазаром в начале 1930-х. После отстранения Салазара в 1968 году последовал период «марселизма» [либерализации] под управлением Марселу Каэтану, который был политическим преемником Салазара. Это [1968–1974 годы] было время внутреннего кризиса и упадка на фоне международной критики колониализма, особенно в ООН, где Португалию обвиняли в отказе от деколонизации.

Несмотря на политическую изоляцию, Португалия экономически интегрировалась в Европу благодаря членству в Европейской свободной торговой ассоциации (EFTA) — это способствовало значительному экономическому росту. Туризм начал приносить стране большие доходы — продвигался образ солнечной и дешевой Португалии. Все это помогло модернизировать общественное сознание и привело к [полноценной] европеизации страны.

Португалия больше не была привязана только к атлантическим связям с заморскими провинциями. Быстро росла сельско-городская миграция, и для развивающегося среднего класса в 1960-х — начале 1970-х дела пошли лучше. Могли идти еще лучше, если бы не [колониальная] война. Война блокировала дальнейший экономический прогресс из-за расходов государства на нее. Она ограничивала свободу, счастье и перспективы.

В то же время была сельская, стареющая, неграмотная Португалия. В целом в 1974-м это была все еще бедная, неразвитая страна. Национальной службы здравоохранения не существовало — ее создали только в 1979 году. Электричество не доходило до многих районов. Младенческая смертность была одной из самых высоких в Европе — сейчас она одна из самых низких.

Но нет сомнений, что в 1960-х случился важный прогресс. Радикально левые голоса очень критиковали бы мое мнение по этому вопросу, но это правда. Подумайте о правах женщин, например. Прежде существовало резкое неравенство между гендерами. Женщины не могли путешествовать без разрешения мужей. У них не могло быть банковского счета на свое имя. Женщины не могли открывать свои магазины, предприятия или компании. Им настоятельно рекомендовалось одеваться скромно и не курить в общественных местах. Главным был образ женщины-домохозяйки. Это полностью изменилось в 1960-х — еще до революции. Контроль рождаемости, школьное образование, университет стали доступны для многих девушек.

Социальный прогресс, достигнутый при салазаризме, и открытость «марселизма» способствовали революции, потому что помогли развитию среднего класса, хоть сами политики к этому и не стремились. Именно благодаря достижениям 1960-х — начала 1970-х португальцы смогли в полной мере осознать себя как новое общество — и начать бороться с режимом. Это драма каждого диктатора: если вы хотите стать популярным, вы должны развивать страну и создавать средний класс. Но создавая средний класс, вы создаете тех, кто в конце концов потребует от вас большего.

Внутренне Португалия оставалась разделенной. Молодое поколение и средний класс требовали либерализации и окончания колониальной войны. В таких условиях традиционные столпы салазаризма переходили в оппозицию — например, католическая церковь после Второго консилиума, университеты.

В то же время у Салазара была очень важная речь в 1965 году, в которой он заявил: «Мы воюем без зрелищности и союзников, в гордом одиночестве». Это выражение «в гордом одиночестве» — явный признак политической изоляции. Режим как будто заморозился во времени и не мог меняться. Имперское наследие было так священно, что обсуждение деколонизации было для Салазара совершенно немыслимо. Это напряжение между старыми и новыми взглядами создавало атмосферу, в которой изменения казались неизбежными.

— Как много людей на самом деле поддерживали Новое государство Салазара? 

— Трудно сказать, потому что выборы не были свободными. Голосовали лишь образованные представители элиты, но и они не могли отдать свой голос за оппозицию. В 1969 году, когда Марселу Каэтану впервые допустил к выборам оппозиционные силы (хоть и не организованные в политические партии), они получили значительную народную поддержку. Они не выиграли выборы, но это все равно было выражением народной воли. 

Сейчас мы считаем, что есть два периода: до 1950-х годов Новое государство выиграло бы на свободных выборах, потому что пришло после республиканской анархии и нестабильности, жесткого кризиса, уличного насилия и последствий Первой мировой войны.

Для страны, ищущей порядок, Салазар был шансом на спокойствие, мир и некую «нормальность» — это то, что он и предоставил португальцам. Но с началом колониальной войны он перестал считаться спасителем страны, его начали воспринимать как увядшего человека, устаревшего политика, кого-то, кто не мог понять меняющееся время. Так что если представить, что к концу 1960-х Салазар сказал бы: хорошо, давайте пойдем на свободные выборы, — он бы проиграл. На первых выборах в 1975 году проголосовали 91% португальцев. Люди стремились участвовать.

Сегодня половина населения Португалии не голосует — ну, немного больше поучаствовало в последних выборах [в марте 2024 года] из-за шума вокруг [крайне правой партии] Chega, но стандартные уровни воздержания составляют 30–40%.

Важно понимать, что Салазар, бывший священник и академик, был застенчивым и скромным диктатором, далеким от военной риторики Гитлера или Сталина. Каэтану, его преемник, также был академиком и не пытался создать устрашающий режим. В отличие от нацистской Германии или СССР, где люди ежедневно рисковали жизнью, португальская диктатура основывалась на авторитарном правовом порядке. Да, была политическая полиция [ПИДЕ], но в масштабах репрессий Португалия несравнима с тоталитарными режимами. Около тысячи человек пострадали от репрессий, что, несмотря на все его недостатки, делает режим Салазара несопоставимо более мягким по сравнению с другими диктатурами того времени.

Салазар пришел к власти без гражданской войны, был мирно назначен министром финансов [в апреле 1928 года], что также отличает португальскую диктатуру от более кровавых режимов. Но, несмотря на это, его правление было морально неприемлемым, и Португалия потеряла десятилетия, которые могла бы использовать для развития демократической жизни страны.

— Что пытался изменить Марселу Каэтану?

— После инсульта в 1968 году Салазар был уже не способен управлять страной. Он всегда считал себя вечным и не подготовил никакого решения на такой случай. Есть много исторических источников — это может звучать практически как комедия или трагедия, — что Салазар умер убежденным в том, что он все еще председатель Совета министров. Никто не осмелился сказать Салазару: «Вас заменил Марселу Каэтану». Есть интервью Салазара для французской газеты LʼAurore 1969 года — бравший его журналист рассказывал, как сильно его впечатлило то, что Салазар все еще верил, что он — правитель Португалии.

Марселу Каэтану пытался реформировать режим, предложив умеренные либеральные меры, но он не был демократом — он был наследником Салазара, человека, который «спас» Португалию от анархии Первой республики и во Второй мировой войне. Молодое поколение в этот образ Салазара не верило — для них он был просто диктатором, который отказывался уходить.

Я обычно сравниваю «марселизм» с попытками Горбачева реформировать коммунизм с помощью перестройки и гласности. Каэтану ввел электоральную конкуренцию в 1969 году и выступал по телевидению — например, обращался к нации напрямую в программе «Семейные разговоры», что было немыслимо для Салазара. Каэтану пытался стать популярным, но в конечном счете не мог предложить ничего больше, чем просто косметический ремонт режима. Подобно Горбачеву, Каэтану столкнулся с противодействием как консерваторов, так и либералов, которые требовали более радикальных изменений. Африканская война стала тесно ассоциироваться с режимом. Чтобы решить проблему Африки, нужно было свергнуть режим. В конце концов, эти две вещи стали неразрывно связаны.

— И свергнуть его решили с помощью военного переворота.

— Мы часто видим, что, когда военные приходят к власти, они устанавливают авторитарные режимы взамен демократического управления. Примером служит Чили, где [в 1973 году] за полгода до «революции гвоздик» власть захватил военный диктатор [Аугусто Пиночет]. Но в Португалии был другой сценарий: здесь военные свергли диктаторский режим, стремясь не к установлению новой авторитарной власти, а к освобождению от нее. История Португалии показывает, что армия часто играла ключевую роль в революциях — так было в 1820 году и в 1910 году: военные инициировали изменения, после которых власть передавалась гражданским правительствам. Процесс передачи мог занимать разное время, но конечной целью была демократизация управления.

В 1974 году ситуация повторилась: MFA провело успешный переворот, захватило ключевые стратегические позиции и обеспечило капитуляцию Марселу Каэтану. Это были младшие ранги, которые жертвовали и рисковали жизнью в Африке. Они просто устали от тринадцати лет войны.

Это событие запустило длительный процесс демилитаризации, в ходе которого Португалия постепенно превращалась в полностью гражданское государство. Окончательное утверждение гражданской демократии произошло не в 1976 году с принятием Конституции, а в 1982-м — после пересмотра Конституции и ликвидации Совета революции.

Главной целью военного переворота 25 апреля в Португалии — хотя это может показаться неожиданным — не было достижение свободы и демократии. Эти аспекты были скорее фоновыми. Основная цель заключалась в завершении колониальной войны. Свобода и демократия пришли как результат деколонизации, которая была первым шагом в рамках широкой программы MFA, включающей три Д: деколонизировать, демократизировать и развивать. В 1974 году общее настроение было таким: «Ни одного солдата больше в Африку».

— Важную роль в революции сыграла книга «Португалия и будущее» Антониу ди Спинолы. Как ему это удалось в условиях цензуры?

— Цензура действительно существовала на протяжении 48 лет, с 28 мая 1926 года до дня революции. Теоретически Конституция 1933 года гарантировала свободу слова, но была другая статья, которая гласила, что пресса должна быть лояльна ценностям режима. В некоторые периоды цензура была жестче — во время гражданской войны в Испании, во время Второй мировой войны, в некоторые годы африканских войн. Из-за паранойи цензоры вырезали все.

Но это ни в коем случае не сравнимо с типом цензуры, которая существовала в нацистской Германии или в СССР. Это была «провинциальная» цензура, почти «любительская». Иногда одобряли одно, а иногда — другое. Все зависело от настроения чиновника, который в тот день работал с газетой. Португалия — маленькая страна, так что журналисты знали цензоров, а цензоры знали журналистов.

Позвольте привести пример. В январе 1973 года уже стала выходить очень популярная еженедельная газета Expresso, и ее первый заголовок гласил: «63% португальцев никогда не голосовали». Это было своего рода зашифрованное сообщение. Цензура уже не могла контролировать информацию, информация уже циркулировала: «Две трети португальцев не знают, что такое свободное голосование».

Спинола, будучи бывшим генерал-губернатором Гвинеи и популярным военным лидером, имел огромный авторитет. Несмотря на неудачную попытку стать президентом в 1972 году, его репутация и политические амбиции оставались высокими. Он предварительно согласовал публикацию книги с начальником Генерального штаба вооруженных сил генералом Франсишку да Коштой Гомешем. Спинола предупреждал Каэтану, что пишет о своем опыте в Африке, и прислал ему копию с автографом. Каэтану после ужина сел на диван, начал читать — «посмотрим, что этот генерал говорит об Африке» — и закончил к утру, понимая, что это будет бомба.

Сначала напечатали 50 тысяч экземпляров, используя подпольные коммунистические типографии, а на следующей неделе тираж достиг 250 тысяч. Это был невероятный бестселлер. Все впервые видели в напечатанных буквах то, что и так чувствовали: что военного решения конфликта нет и победить в войне невозможно.

У меня есть первое издание книги. Мой отец служил под командованием Спинолы в Гвинее, когда Спинола был не генералом, а только бригадиром. В экземпляре моего отца очень много подчеркиваний, особенно восклицательных знаков в заключении. Это как бы знак: «Вот оно — этот человек говорит то, что мы все думаем. Война — это попытка самоубийства. Решение должно быть политическим».

Но вернемся к Каэтану. Благодаря этой книге он почувствовал, что это конец. Ее все восприняли как призыв к свержению режима — Спинола, генерал армии, человек, который командовал войной в Гвинее, говорил: «Я не могу предать Марселу Каэтану. Но я разрешаю вам [офицерам MFA]».

К рассвету Каэтану закончил читать и явился в Беленский дворец, чтобы встретиться с президентом [Америку Томашем] и уйти в отставку. Президент ответил: «Марселу Каэтану, вы никогда не уйдете. Если падем, то вместе».

— Насколько радикальной была революция 25 апреля?

— Это был классический военный переворот, в ходе которого несколько подразделений захватили стратегические точки в Лиссабоне: телевидение, аэропорт, радиостанции. В 00:20 на радио поставили песню «Grândola, Vila Morena», и это был сигнал для военных подразделений в Сантарене, откуда участник MFA, капитан [Фернанду Жозе] Салгеру Майя с колонной танков двинулся на Лиссабон.

Каэтану разбудил телефонный звонок министра внутренних дел [Мануэля да Кошты Браса], который сообщил, что в Лиссабоне находятся военные подразделения и это враждебная операция. Каэтану отправился в казармы Карму [в центральном районе Шиаду] к шести-семи утра — искать убежище. Салгеру Майя прибыл в Лиссабон и установил блокаду возле казарм, но его сразу же окружили люди.

Это был четверг, горожане собирались на работу — но все чувствовали, что что-то меняется, потому что в ранние часы радио начало вещать: «Движение вооруженных сил начало действовать на рассвете, пожалуйста, оставайтесь дома, крови не будет, но нужно подчиняться». Но, конечно же, люди вышли на улицы, чтобы побрататься с солдатами. Военных стали кормить фруктами, бутербродами и пивом. В какой-то момент солдаты спросили у продавщицы цветов на улице, есть ли у нее сигареты. И она ответила: «Нет, но у меня есть цветы, если хотите», — и они начали вкладывать гвоздики в винтовки. Фотографы и газетчики подхватили этот образ. Он не был абсолютно оригинальным, но стал символическим.

Солдаты окружили казармы на площади Карму, где с шести утра прятался Каэтану, и потребовали сдачи. Спинола лично пообещал ему, что с ним ничего не случится. Тогда Каэтану сказал: «Кажется, революция победила, и я сдаю исполнительные полномочия вам. Я только надеюсь, что вы будете относиться ко мне с честью, которую заслуживает человек, который служил этой стране. Я делал все, что мог. Я проиграл». Спинола ответил: «Даю вам слово чести, что с вами ничего не случится». И приказал бронированной машине эвакуировать Каэтану — его отправили на Мадейру той же ночью.

Он провел там неделю, а затем его отправили в изгнание в Бразилию — его и президента, адмирала Америку Томаша. Томаш позже вернулся в Португалию и несколько лет жил инкогнито. Он написал книгу воспоминаний — очень интересную, — в которой говорит о том, что ему просто нужно было больше времени. Но время истекло, люди не хотели больше ждать. 

Во время штурма штаб-квартиры политической тайной полиции ПИДЕ полицейские, боясь за свои жизни, убили четырех человек — других погибших в ходе «революции гвоздик» не было.

Переворот создал совершенно новую ситуацию: старый режим свергли, людей [главных должностных лиц] отправили в изгнание, уволили с должностей — но мести не было. 25 апреля [в обществе] возник консенсус о том, чего мы не хотим, — мы не хотим старого режима. Но не было консенсуса о том, какой режим мы хотим строить дальше. Деколонизация — да, давайте решим этот вопрос. Но как? Вести переговоры с освободительными движениями? Просто покинуть территории, признать их независимость? Вести переговоры через ООН?

Спинола хотел выйти из ситуации с помощью федерализма, попытаться снизить напряжение в Африке из-за войны и сесть за переговорный стол — но освободительные движения не хотели никаких переговоров. Они просто хотели как можно скорее избавиться от португальцев, так что умеренная модель деколонизации Спинолы потерпела неудачу. 

В первые недели после революции на первый план вышло много новых политических сил, которые начали спорить о модели общества. Есть много интересных исторических параллелей между российской революцией 1917 года и португальской. Марселу Каэтану — как Николай II: последний царь, человек, потерявший власть. Апрельская революция в Португалии — это как Февральская в России: свержение царя и попытка создать умеренный буржуазный демократический режим. Затем [в России] было Временное правительство Александра Керенского, и Керенский выступал своего рода посредником между царизмом и большевиками.

В итоге Ленин и большевики свергли Временное правительство, тогда как в Португалии в течение революционного двухлетия 1974–1976 годов умеренная оппозиция во главе с социалистическим лидером Мариу Суарешем смогла одержать верх над португальским Лениным — Алвару Куньялом, генеральным секретарем Португальской коммунистической партии.

То есть боролись две разные модели: плюралистическая демократическая капиталистическая Португалия со свободным рынком, свободой слова, прозападная, проевропейская — и крайне левая Португалия с ее ортодоксальным коммунизмом, централизованной плановой экономикой, цензурой и преследованиями (в 1975 году были аресты португальцев, которые не соглашались с радикальной позицией революции).

11 марта 1975 года революция повернула влево. Спинола, избранный президентом, отказался от поста в сентябре [1974-го], попытался вернуть власть в марте 1975 года, но был побежден — и в марте 1975 года началась национализация корпораций, газет, радиостанций и коллективизация экономики.

Затем 25 апреля 1975 года прошли выборы в учредительное собрание, которое должно было разработать конституцию. Победили социалисты. Люди хотели, чтобы социалистическая и другие умеренные партии продолжали революционный процесс и разрабатывали либеральную конституцию. Но эту электоральную легитимность оспаривала фактическая революционная легитимность на улицах и заводах, в профсоюзах и школах.

Это была квазигражданская война между умеренными и радикалами — так называемое жаркое лето 1975 года: консервативные силы штурмовали штаб-квартиру коммунистической партии на севере страны; коммунисты насильственно захватывали земельные угодья на юге Португалии. Противостояние достигло пика в ноябре 1975 года, когда умеренные силы смогли добиться равновесия в политическом спектре. 

Радикалы говорили: нам плевать на конституцию и выборы — это буржуазные механизмы. [Лидер коммунистов Алвару] Куньял говорил: мне без разницы, чего хотят португальцы, — я тот, кто будет интерпретировать, чего они хотят. И португальцы ответили — поддержали [социалиста] Мариу Суареша: мы 50 лет жили с людьми, которые думали за нас. Молчаливое большинство просто хотело продолжать свою жизнь, свободно говорить и потреблять, и это то, чего Куньял никогда не понимал. Люди не свергали диктатуру, чтобы попасть в руки другой.

Если маятник застрял с одной стороны и вы его освобождаете, он не остановится в центре. Сначала он пойдет до другого конца спектра. Так что с правой стороны его освободили во время «революции гвоздик», и ему пришлось идти до радикальных настроений 1974 года, чтобы в конце концов остановиться в центре.

2 апреля 1976 года, почти через два года после «революции гвоздик», в ассамблее парламента наконец проголосовали за многопартийную демократическую прозападную конституцию. Экономика все еще была в значительной степени национализирована, но были гарантированы гражданские свободы. Мариу Суареш выиграл выборы и сформировал первое конституционное правительство: его девиз был — «Европа с нами». Потому что для работы с травмами деколонизации новому режиму нужно было предложить португальцам новый путь. И этот путь заключался в том, чтобы присоединиться к Европе и стать членом тогдашнего Европейского экономического сообщества.

Португалия пережила сейсмическую трансформацию идентичности. С XV века она была атлантической многоконтинентальной имперской страной, рассеянной по всем углам земного шара на протяжении пяти веков. И тут ее свели к своей маленькой европейской полосе. Это было буквально «возвращение домой». 

С 1960-х молодое поколение уже чувствовало себя европейцами, действовало как европейцы, хотело вести европейский образ жизни и эмигрировало в демократические страны. 800 тысяч португальцев уезжали [учиться и работать] во Францию, Германию, Швейцарию, Люксембург — и приезжали домой на каникулы преобразившимися. Прошедшим через революцию было очень легко забыть о прошлом, диктатуре, Африке — это была потерянная страница истории. Нашим фокусом стала Европа.