истории

«Надо отменять то, что кормит российскую военную машину — нефть и газ. Но не искусство» Интервью художника Рагнара Кьяртанссона. Он переснимал «Санта-Барбару» в «ГЭС-2». А после начала войны закрыл выставку

Источник: Meduza

Рагнар Кьяртанссон — исландский художник, работающий с такими инструментами, как подражание и театрализованная постановка. Московской публике он знаком в первую очередь по перформансам «Печаль победит счастье» и «Санта-Барбара». Пересъемка «Санта-Барбары» проходила в доме культуры «ГЭС-2» — и была досрочно остановлена по решению художника сразу после полномасштабного вторжения России в Украину в феврале 2022 года. Несколько месяцев назад у Кьяртанссона открылась первая персональная выставка в Латинской Америке. Мы поговорили с художником о его уходе из «ГЭС-2», дружбе с Марией Алехиной и Pussy Riot и патриархате как причине всех войн.

— У вас есть картина «Российский дипломат, позирующий в образе князя Игоря». Как она появилась?

— В 2013 году моя подруга Доди Казаниан, куратор арт-программы Метрополитен-оперы в Нью-Йорке, попросила нескольких художников, и меня в том числе, написать фантазийный портрет князя Игоря для предстоящей премьеры [оперы «Князь Игорь»]. Я согласился — ведь я следил за российской политикой. Мне было интересно, как в обществе бродили идеи о «великой Руси», как они настаивались и пугающе трансформировались XXI веке.

Я позвонил в российское посольство в Рейкьявике и рассказал им о своей идее [написать портрет дипломата в образе князя Игоря]. К моему удивлению, они согласились — и отправили ко мне своего самого красивого и, судя по всему, довольно высокопоставленного сотрудника. Классный парень, очень ироничный. Он много раз приходил ко мне в студию позировать — думаю, ему тоже нравился процесс. Он часто говорил иносказательно, от меня постоянно ускользал подлинный смысл его слов. Думаю, тогда я начал понимать, как люди в России говорят о том, о чем говорить нельзя, как они «наводят туман».

— При этом в одном из интервью вы сказали, что политика интересует вас только как частного человека, но не как художника.

— Потому что политика всё равно повсюду, всё вокруг политическое. Конечно, я вплетаю политику в свои работы, но я не хочу, чтобы они были прямолинейными. Художники, умеющие делать прямолинейное политическое искусство, меня восхищают, но это другое. Кто-то хорош в этом жанре. А я хорош в другом.

— Можно ли требовать от художника публичного высказываться о политике?

— У меня нет никакого права требовать чего-то от кого-то. Художники должны быть свободными — они могут как высказывать свою политическую позицию, так и не говорить ничего. Свобода — основа искусства.

— Тем не менее вы высказались. И закрыли свою выставку в «ГЭС-2» после 24 февраля 2022 года.

— Да, конечно. Время «не все так однозначно» тогда закончилось. Решение было очевидным — когда у вас в ванной прорвало трубу, вы срочно ее чините. Когда я увидел новости, я сразу решил остановить выставку. Это был шок. Украинцы составляли треть членов команды, работавшей над проектом. 

— Предлагала ли «ГЭС-2» вам какие-то компромиссные варианты? Просили ли вас не закрывать проект?

— Нет, к чести команды «ГЭС-2», они [без уговоров] согласились с моим решением.

Я всегда интересовался русской культурой. В 1997 году приехал в Санкт-Петербург изучать искусство — хотел жить в мансарде, как классический художник XIX века. План не сложился, но я был восхищен [Россией].

[Перед выходом «Санта-Барбары» в «ГЭС-2»] я сомневался, стоит ли затевать проект в России. Особенно после аннексии Крыма в 2014 году, принятия закона о гей-пропаганде [среди несовершеннолетних], атак на оппозицию — вы прекрасно знаете, о чем я. Полгода я размышлял, стоит ли это делать. Но все-таки идея меня увлекла: мне захотелось сделать неоднозначную вещь, полную подтекстов, которая отражала бы сложносочиненную реальность. «Санта-Барбара» частично сформировала постсоветских людей, стала для них элементом свободы. Меня это захватило.

Я понимал, что захожу в «серую зону», играю со львом в его клетке. Но 24 февраля [2022 года] стало уже не до игр.

— Вас критиковали за «неэтичность»? Все-таки вы работали в близкой к Кремлю институции.

— Конечно. Неоднократно. На самом деле критиковали справедливо. Но я всегда осознавал, что и где я делаю. В мире искусства постоянно приходится решать моральные дилеммы.

Моя любимая Россия и частный культурный фонд [V-A-C], тесно связанный с Путиным, были, конечно, скользкой дорожкой. Но мне очень нравились люди в «ГЭС-2», их смелость и готовность экспериментировать. Всё это удалось бы сохранить, если бы не началась война.

Сама идея отменять Россию мне кажется странной. Долли Партон недавно сказала, что надо отменить культуру отмены, я склонен с этим согласиться. Кроме того, отмена русской культуры ничто по сравнению с тем, как российский режим отменяет свободу слова, свободу этой культуры. Россия — страна фантастических художников, которых постоянно затыкают и притесняют. Никто не отменяет русскую культуру так сильно, как российская власть.

— То есть для себя вы русскую культуру не отменили?  

— Нет, нет, нет! Я продолжаю к ней обращаться. За последние полтора года я лучше понял Анну Ахматову — столетиями русское искусство создавалось под гнетом. Надо отменять то, что кормит военную машину, — российские нефть и газ. Но никак не искусство. Проблема не в Чехове или Чайковском. 

В то же время я понимаю украинцев, которые не хотят иметь ничего общего с русской культурой. Тяжело читать стихи тех, кто вас бомбит. Но если ты уютный западноевропеец, нелепо и лицемерно рассуждать в таком ключе. 

— Что сейчас с «Санта-Барбарой»? В каком виде сохранился этот проект?

— Мы успели отснять [за время работы выставки] 83 эпизода — снимали по одной серии в день. Они у нас готовы, но пока не очень понятно, что с ними дальше делать. Я всегда смотрел на это произведение как на «живую скульптуру». И как на историческую живопись.

— Когда шла выставка, вы познакомились с Марией Алехиной. В 2022 году вместе с ней вы открыли в Исландии другую выставку — «Бархатный терроризм: Россия Pussy Riot». Расскажите, как складывалась эта работа? 

— Я был фанатом Pussy Riot с тех пор, как они ворвались на мировую арт-сцену в 2012 году. Они величайшие современные политические художники. В Москве я часто думал о них: я находился в одном городе с моей любимой активистской арт-группой!

Потом я познакомился с Машей через нашего общего друга [фотографа] Мишу Фридмана, серого кардинала всей «Санта-Барбары». Это он предположил, что на современную Россию и постсоветскую культуру сильно повлиял сериал. В общем, Миша пригласил Машу на открытие [«Санта-Барбары» в «ГЭС-2»]. Из-за приговора по «санитарному делу» она не могла прийти на открытие, но смогла зайти через пару дней на выставку просто так. Встретились и сразу подружились!

Мы с моей женой и с коллегой Ингибьёрг Сигурьонсдоттир сразу решили, что с Машей нужно делать выставку — в независимой галерее Kling & Bang в Исландии. Нам было интересно собрать стихийные акции [Pussy Riot] в одном пространстве — и рассмотреть их уже как произведение искусства. Думаю, нам это удалось. Сейчас выставка идет в лучшем художественном музее Северной Европы — датской «Луизиане», а также в Музее современного искусства MAC в канадском Монреале. Pussy Riot заслужили такое признание.

Название «Бархатный терроризм» придумала Маша. Это слова [Тихона] Шевкунова о панк-молебне — он говорил, что Pussy Riot представляют для России «национальную угрозу». Я же считаю, что Pussy Riot важны не только с политической точки зрения, но и с точки зрения истории перформанса, хеппенингов и акционизма, а также феминистского искусства.

— В 2022 году Мария Алехина смогла покинуть Россию. Вы принимали в этом какое-то участие?

— Некоторое участие принимал, да. Не буду уточнять какое. У меня почти мистическое ощущение от всей этой истории.

— Ваше отношение к России за время работы над выставкой Pussy Riot как-то изменилось? 

— Многие плохие предчувствия подтвердились (улыбаясь, вздыхает). Но работалось весело, мы влюбились в энергию их акций. Маша всегда говорила: «Мы не делаем выставку Аmnesty International». В ней была энергия панка. Получилось отлично, я доволен. Маша чрезвычайно умна. В ней много любви — это так вдохновляет. Забавно, что так называемые христиане пытались заставить ее замолчать, хотя сама она ведет себя — и мыслит — совершенно по-христиански. Она любит людей, даже своих тюремных надзирателей, она очень любит свою страну. И она одна из тех, кого российская власть ненавидит.

«Бархатный терроризм» — это история Pussy Riot, рассказанная именно Марией Алехиной. Конечно, в выставке много ее личных комментариев. О том, как быть активистом в России, пока страна дрейфует в сторону тоталитарного милитаристского кошмара.

С художественной точки зрения меня очень интересуют отношения художника и государства — художник устраивает акцию, а государство в ответ устраивает «акцию» еще более абсурдную. Например, отправляет казаков с нагайками [разгонять арт-группу]. Это уже почти художественный уровень. Реакция истеричная, инфантильная, до странного эмоциональная. Далекая от холодного образа «мачо», который так любит российская власть. Государственное насилие здесь становится рамкой вокруг произведения искусства. Но не думаю, что это особенная российская беда — такое может случиться где угодно. В любом авторитарном обществе.

— Не кажется ли вам, что взаимоотношения художника-акциониста и государства в какой-то степени созависимы?  

— Это немного циничный взгляд. Но, конечно, одно тянет за собой другое. Если бы Россия была свободной, российские художники, возможно, делали бы работы о том, какое небо красивое. Но из-за давления выдающимся художникам приходится стать активистами — в итоге их акции оказываются в ряду важнейших перформансов XXI века.

— Слышали ли вы о деле петербургской художницы Саши Скочиленко? Недавно она получила семь лет тюрьмы за антивоенные ценники в супермаркете.

— Да, это ужасающе жестокий приговор за красивый художественный жест. Саша Скочиленко — истинный современный герой. Ее история — еще один пример жестокого давления на художников в России, их отмены. В голове не укладывается. Думаю, у великих русских художников прошлого не было бы шансов [остаться на свободе] в современной России.

— В фильме «Soviet Barbara: История Рагнара Къяртанссона в Москве» исландского режиссера Гаукура Ульфарссона большинство эпизодов снято в Москве зимой 2021 года. Но есть и фрагменты, снятые уже после 24 февраля 2022-го. Как шли эти съемки?

— Это документальный фильм для исландского телевидения. Я был его героем, но к его созданию не имею никакого отношения. Это фильм об исландском художнике, который готовит очень-очень большую выставку в Москве. Такой был замысел. А потом вокруг нашего сюрреалистичного проекта начали развиваться события — никто не ожидал, что начнется война, что всё полетит к черту. Ребята просто это фиксировали, документ получился интересный: вот мы закрываем галерею [для посетителей] на три дня из-за визита Владимира Путина [в декабре 2021 года], а вот Маша Алехина приходит с альтернативным «официальным визитом». Насыщенные были деньки.

— Вы лично показывали выставку Владимиру Путину?

— Нет. Спасибо ковидным ограничениям, со мной это даже не обсуждали. Мне очень нравится картинка, где Владимир Путин, Леонид Михельсон и мэр Москвы [Сергей Собянин] стоят на фоне моей серии картин «The End». Вообще-то она о конце маскулинности.

— Вы сделали эту работу в 2009 году.

— Да уж. А маскулинность так и не закончилась.

— Почему, как вы думаете?

— Патриархат сопротивляется. Это просто ужасно. Думаю, все войны происходят в конечном счете только из-за патриархата, даже не из-за религии или денег. Корень всех наших проблем — мужская культура доминирования. Она начинается дома с агрессии к жене и детям, а заканчивается этническими чистками и ядерными бомбами.

— То есть у власти должны быть женщины?

— В этом нет никаких сомнений. Конечно, женщины в политике не обязаны быть левыми и либеральными. Но важно, чтобы они участвовали. Женщины вообще мудрее. 

— В конце октября в Исландии прошел «женский выходной» — массовая женская забастовка против гендерного неравенства. С 1975 года, когда состоялась первая такая забастовка, у вас в стране женщины уже занимали и пост президента, и пост премьер-министра. При этом исландки продолжают требовать равных прав?

— Они бастуют обоснованно — равноправия все еще нет, обществу нужно постоянно об этом напоминать. Когда феминистское движение в Исландии начиналось, активистки поступали мудро и привлекали к движению даже мужчин. Им удалось сделать идею феминизма настолько привлекательной (в том числе с помощью искусства и юмора), что она действительно стала в стране влиятельной. Это были наши «фем-биттлз». Волшебная банда. Поэтому Исландия много лет считается лучшей страной, где соблюдаются права женщин. Но первое место в списке не говорит о реальном равноправии.

Патриархат — одно сплошное страдание, и для мужчин в том числе. Так что мужчинам даже из эгоистических соображений лучше быть профеминистами.

— У вас открылась первая персональная выставка в Латинской Америке — «То, что мы видим, прежде чем опустится занавес» в Музее Тамайо в Мехико. Какой вы ждете реакции от аудитории?

— Как всякий здравомыслящий художник, я всегда хотел привезти выставку в Мексику. Поэтому, когда директор музея Магали Арриола связалась со мной и предложила сделать выставку в Тамайо, я сразу же согласился. Это честь работать над выставкой с Хосе Луисом Блонде — блестящим, чутким куратором, который полностью вник в театральную часть моей работы. Вся команда Музея Тамайо фантастическая.

От аудитории я никогда ничего не жду. Думаю, это как-то невежливо. Обычно я доверяю куратору и зрителям везде, куда бы ни приехал. 

— В одном из перформансов на выставке — «Возьми меня здесь у посудомойки: Мемориал браку» — задействованы мексиканские музыканты. О чем они поют?

— Это давний проект, который я делаю в коллаборации с композитором Кьяртаном Свейнссоном, впервые мы его показали в 2011 году в Вене, с тех пор продолжаем развивать. Мы подумали, что было бы интересно написать пространственную гитарную пьесу — и положить на эту музыку китчево-пошловатый эротический диалог со всеми этими «возьми меня прямо здесь». Такой разыгрывали мои родители в фильме «История убийства». В результате Кьяртан написал десять партий, которые вместе составляют сложносочиненное полифоническое произведение. На самом деле его не так просто исполнять.

В Мехико мы пригласили местных музыкантов — я восхищен тем, как они погрузились в материал. Сперва мы репетировали английский текст, но быстро поняли, что его нужно перевести на испанский, тогда все сработает. Когда ребята запели на испанском, все сразу зазвучало как надо, с нужной меланхоличностью. Я безумно рад этой новой версии — и тому, как наши трубадуры стали нашими братьями. 

— Где вы еще ищете надежду и вдохновение?

— Если честно, я свою надежду нахожу в феминизме. Давайте не дадим патриархату все задушить и уничтожить. Давайте быть равными — это делает общество только лучше, привносит в жизнь чувство радости, свободы. Надо верить в свободу.

— Вспомнилась картина советского художника Эрика Булатова, отметившего недавно 90-летие. Она называется «Свобода есть свобода». В ее основе стихотворение поэта Всеволода Некрасова.

— Да, это очень сильный образ! Еще такой меланхоличный.

Я тогда тоже поделюсь с вами чем-то печально-подбадривающим. Одна из самых обднадеживающих вещей для меня — стихотворение Тумаса Транстремера «Мадригал», где он, на мой взгляд, очень четко описывает, что такое надежда. Когда мы думаем о темных временах, когда мы поем об этих темных временах, важно не забывать о любви к человечеству. Нужно развивать в себе способность любить — это чертовски важно.