истории

«Я считаю, что зло должно знать, что оно зло» Преподавательница СПбГУ сделала независимую экспертизу по делу Саши Скочиленко, не нашла никаких доказательств ее вины — и лишилась работы. Вот ее рассказ

Источник: Meduza

Светлана Друговейко-Должанская — известный петербургский филолог. В октябре 2023-го ее уволили из СПбГУ несмотря на то, что она проработала в вузе больше 40 лет. Причиной стала экспертиза, которую Друговейко-Должанская сделала по просьбе защитников художницы Саши Скочиленко — ее держат в СИЗО и обвиняют в распространении «фейков» о российской армии. В своем исследовании филолог пришла к выводу, что экспертиза, ранее проведенная по заказу следствия (ее сделали другие ученые из СПбГУ), не выдерживает никакой критики. Кооператив независимых журналистов «Берег» узнал у Друговейко-Должанской, какие ошибки она нашла в первой экспертизе — и в чем конкретно ее обвинило руководство вуза. С разрешения издания «Медуза» публикует это интервью целиком.

— Как вы узнали о деле Саши Скочиленко и почему согласились провести независимую экспертизу? 

— Я уже выступала с лингвистическими экспертизами, поэтому весной 2022 года, сразу после ареста Саши, ко мне обратились несколько моих бывших учеников и коллег. Потом со мной связался адвокат [Саши Скочиленко] Дмитрий Герасимов.

Я прочитала материалы дела еще до того, как ознакомилась с экспертизой моих коллег по университету [Анастасии Гришаниной и Ольги Сафоновой]. Никаких признаков «фейков» о Вооруженных силах РФ и «разжигания вражды и ненависти» в этих текстах я не обнаружила. И глубоко уверена, что нет такого человека — не ангажированного, — который смог бы эти признаки там найти.

Прочитав документ центра экспертиз СПбГУ, даже не будучи Зоей Космодемьянской, я решила, что готова в этом поучаствовать в полной мере. Я ничего не знала о деле Саши, но, когда увидела это безобразие, поняла, что молчать не могу.

— Анастасия Гришанина и Ольга Сафонова работают в СПбГУ. Вы общались с ними до суда? Что можете сказать о них?

— Нет, впервые я увиделась с ними в суде. Ни про одну, ни про вторую я никогда ничего не слышала. Хотя Гришанина — кандидат филологических наук и работает на кафедре журналистики [СПбГУ]. Я не видела их на конференциях и не читала их научных работ.

— По вашим словам, их заключение содержит множество ошибок. Приведите несколько примеров.

— Ошибки их экспертизы можно назвать ошибками школьного уровня. Например, двусоставное предложение «В первые три дня погибли 4300 Российских солдат» и неопределенно-личное предложение «Российских срочников отправляют в Украину» они называют безличными, из чего делают вывод, что эти высказывания дают негативную оценку действиям российской армии. 

Во фразе «Российская армия разбомбила худ.школу в Мариуполе. Около 400 человек прятались в ней от обстрелов» к лингвистическим признакам такой оценки мои коллеги относят словосочетания «худ.школа», «около 400 человек» и «прятались от обстрелов». Совершенно непонятно, каким образом сочетание «худ.школа» способно характеризовать действия ВС РФ как жестокие и насильственные.

Подобные ошибки не позволили бы им получить хороший балл по ЕГЭ. Степени кандидата филологических наук они точно никак не соответствуют. Никаких признаков [адекватного] лингвистического анализа в их экспертизе нет.

— Как вы пытались доказать, что в словах Саши нет «фейков» про армию? 

— Если в тексте содержатся «фейки», то признаки этих «фейков», причем конкретно вооруженных сил, надо найти. Где во фразах «Остановите войну» или «400 человек прятались от обстрелов» указания на российскую армию? Во второй фразе даже не сказано, кто именно прятался. Вот еще фраза — «Путин врет нам с экранов телевизоров», в ней тоже ничего не говорится о Вооруженных силах РФ. 

Любое наукообразие может запутать несведущего человека. Может, это прозвучит снобски, но наша [с Гришаниной и Сафоновой] квалификация очень сильно разнится. Они говорят, что там [в их лингвистической экспертизе] использованы такие методы, как контент- и интент-анализ — это правильные названия, но следов этих анализов в их экспертизе нет. Я спросила у Гришаниной, как она понимает термин «пропозиция», который она употребляет в своем заключении. Когда я услышала ее объяснение, у меня чуть слезы не потекли.

— Какое впечатление на вас произвела Саша Скочиленко?

— На заседании этической комиссии [СПбГУ накануне увольнения] меня трижды спрашивали, поддерживаю ли я действия Скочиленко, и я трижды ответила, что нет. Я действительно считаю поступок Саши детским и инфантильным. С такими серьезными заболеваниями, на мой взгляд, ей стоило бы подумать, чем для нее могут быть чреваты такие действия.

Про себя могу сказать, что в жизни бы не вышла ни на какой митинг, потому что я знаю, что, ежели надо мной нависнет омоновец с дубинкой, я окочурюсь на месте. 

По-человечески мне очень жаль Сашу, я ей безумно сочувствую. Но как эксперт в суде я относилась к ситуации объективно. 

— Как проходили судебные заседания, в которых вы участвовали? Сколько раз вас вызывали в суд? 

— Точно сосчитать трудно, потому что часто эксперты центра СПбГУ [Гришанина и Сафонова] не приходили на слушания. Как только выяснялось, что их не будет, меня освобождали от дальнейшего участия [в конкретном заседании]. Я дважды опрашивала Ольгу Сафонову и один раз Анастасию Гришанину.

— Как они комментировали ваши аргументы? 

— Мне показалось, что они даже не всегда понимали суть вопросов, которые я им задавала. Во всяком случае, когда я спрашивала Анастасию Гришанину, продолжает ли она утверждать, что такое-то предложение безличное, и приводила ей определения из академической грамматики, она говорила, что все равно подтверждает написанное ею. О чем тут говорить… Это примерно то же, как если бы эксперту предъявили красный флаг, который он в своем тексте описал как зеленый, а он все равно продолжал бы настаивать на своем описании. На многие вопросы они отвечали в стиле «Я не буду это обсуждать».

Как я уже сказала, с Ольгой Сафоновой мы беседовали дважды. Я твердо убеждена, что перед вторым ее опросом и перед опросом Гришаниной их обеих кто-то готовил. При первом опросе Сафонова признала, что не может подтвердить, будто в текстах Скочиленко есть признаки распространения заведомо ложной информации. После этого прокурор прервал заседание, сославшись на свою занятость. На следующее заседание Сафонова пришла с совершенно другой позицией: она была готова подтверждать истинность их экспертизы.

— Вы понимали, что после проведения экспертизы вас могут уволить из СПбГУ? 

— Я была бы совершеннейшей идиоткой, если бы этого не предполагала. У меня были такие опасения. Но все равно то, как все это произошло, выглядит для меня довольно дико.

Меня никто не предупреждал, хотя я и понимала, что на мне сосредоточено пристальное внимание [руководства вуза]. На моих занятиях уже прошлой весной [2022 года] начались бесконечные проверки. Мне выносили то замечания, то выговоры, и я прекрасно понимала, к чему идет дело.

— Решение о вашем увольнении приняла комиссия по этике. Что происходило на заседании?

— Там должны были быть двенадцать членов комиссии, в реальности же их было только пять. Я знаю, что моя близкая коллега, Кира Анатольевна Рогова, которая числится в этой комиссии и якобы подписала этот документ [об увольнении], была в шоке от того, что ее имя туда вписали.

Никто из членов комиссии не выразил мне сочувствия. Меня глубоко поразила присутствовавшая на заседании Дженевра Игоревна Луковская, вдова Сергея Гречишкина, который в 1980-е годы был уволен из Пушкинского Дома за «антисоветскую деятельность». Она его преданная жена и специалист по правам человека, и мне хотелось спросить у нее, как она к этому всему относится.

Решение определенно было принято заранее, и моих доводов они не слушали. Просто из-за того, что я анализировала этот материал [в деле Скочиленко], они были твердо уверены, что я занимаю антироссийскую позицию, что неправда.

— Какие еще были доводы против вас? 

— Часть вопросов касалась жалобы, которую на меня написала Анастасия Гришанина. Председатель комиссии почетный профессор СПбГУ [Геннадий] Богомазов простодушно зачитывал выдержки из ее жалобы. Там было сказано, что во время судебного процесса я ее оскорбила, а потом называла «неуважаемой коллегой». 

Поскольку есть запись аудио и расшифровка, это нетрудно опровергнуть. Не надо быть лингвистом, чтобы понимать, что фраза о том, что я «не могу назвать ее уважаемой коллегой», не равна тому, что я назвала ее «неуважаемой».

В итоге уволили меня якобы за «аморальный проступок» — и это очень интересно, потому что доцента [Олега] Соколова, расчленившего свою аспирантку, та же комиссия по этике подвергла порицанию по такой же причине.

— В заключении комиссии сказано, что вы якобы «с сарказмом высказывались о компетентности своих коллег». Администрация вуза пояснила, о каких именно ваших словах идет речь? 

— Разумеется, нет. Никто не анализировал мои реальные высказывания. Я член научно-методического совета гильдии лингвистов-экспертов по документационным и судебным спорам. Я знаю, что и где можно говорить, а что и где нельзя. По-видимому, я окажусь первым человеком в истории Санкт-Петербургского университета, которого уволили за «сарказм», что достаточно мило.

— Вы писали, что будете оспаривать увольнение в суде, но не сомневаетесь в «безуспешности» этих попыток. Если так, то зачем вам это нужно? 

— Я считаю, что зло должно знать, что оно зло. Я не могу уйти без попыток доказать свою правоту. 

Был еще забавный момент. Я получила уведомление об увольнении с 13 октября, а в этот день у меня [в расписании] стояла лекция. Когда я провела ее, попрощалась со студентами и пришла в отдел кадров, мне вручили приказ об увольнении, трудовую книжку и служебную записку от проректора [Владимира] Еремеева с требованием объяснить, почему я не была на этой лекции. То есть администрация университета была уверена, что на эту пару я не приду, и заранее сочинила филькину грамоту.

— Вы проработали в СПбГУ больше 40 лет. Вы бы хотели когда-нибудь вернуться?

— Я не вернусь в университет ни при какой погоде. Безумно жаль расставаться со студентами. После последней лекции мне пришлось уезжать на такси, потому что охапку цветов, которую они мне подарили, мне было никак не унести. Но, может быть, действительно настала пора что-то поменять.

— Что вы планируете делать дальше? Вы не боитесь, что после дела Скочиленко вас не возьмут на работу в другие университеты?

— Мне уже поступило довольно много предложений по работе — одно из них я приняла. Но пока не хочу говорить об этом.