истории

Почему миротворцы все время подводят? Выпуск рассылки «Сигнал» на «Медузе»

Источник: Meduza

От миротворцев в разных частях света ждут очень многого: защиты, помощи, мирного разрешения конфликтов, предотвращения войн. Как-то интуитивно предполагается, что они должны быть универсальной силой добра. На деле все, конечно, не так, а иногда даже ровно наоборот. Неужели миротворцам никогда не удается «сотворить мир»?

Этот текст впервые опубликован 25 сентября 2023 года в рассылке «Сигнал» — медиа от создателей «Медузы». «Сигнал» разбирается в происходящем в мире, анализируя язык, при помощи которого разные люди это происходящее описывают. «Сигнал» выходит трижды в неделю в виде имейл-рассылки и дважды — в виде подкаста. Подписаться на новые выпуски можно здесь.

Непризнанная Нагорно-Карабахская республика ликвидируется по итогам азербайджанской военной операции 19–20 сентября. Российские миротворцы, которые с 2020 года были размещены в регионе, не смогли предотвратить кровопролитие. Премьер-министр Армении Никол Пашинян возложил на них часть ответственности за гибель людей. Протестующие у российского посольства в Ереване требовали, чтобы российские миротворцы защитили карабахских армян от азербайджанской армии. Но российские власти заявили, что считают происходящее в Карабахе внутренним делом Азербайджана.

20 сентября в результате двух обстрелов с азербайджанской стороны погибли шесть российских миротворцев, в том числе заместитель командующего контингентом капитан первого ранга Иван Ковган. Президент Азербайджана Ильхам Алиев принес за это извинения Владимиру Путину, азербайджанская прокуратура начала расследование — и российские власти этим удовлетворились. Для сравнения: в 2008 году гибель миротворцев в Южной Осетии стала официальным поводом для войны России с Грузией.

Кого называют миротворцами?

Для тех, кто был в сознательном возрасте в девяностые, миротворцы — это в первую очередь ооновские «голубые каски». Тогда про них очень много говорили, возлагали на них надежды в связи с войнами в бывшей Югославии. 

Надежды по большей части не оправдались: войны они не остановили, этнические чистки не предотвратили. И в Руанде в 1994 году «голубые каски» тоже были — но с геноцидом тутси ничего поделать не смогли. С тех пор миротворцы — один из символов бессилия ООН.

Это не вполне справедливо. За все время своего существования ООН провела больше 70 миротворческих миссий по всему миру, в них участвовало больше миллиона человек из 125 стран (собственной армии у ООН нет, «голубые каски» — это всегда солдаты из разных стран, отправленные в такую специфическую командировку). Исследования показывают, что, несмотря на отдельные провалы вроде Руанды или Сребреницы, в целом миротворцы ООН эффективно защищают гражданское население, снижают уровень насилия, разоружают комбатантов, обезвреживают мины и помогают местным властям исполнять свои функции.

Но громкие провалы и подмоченная репутация сделали свое дело. В нулевые наметилась новая тенденция: миротворчество стали брать на себя региональные организации, отдельные государства или их ситуативные коалиции (пара работ об этом: 1, 2).

Собственные миротворческие операции проводили НАТО, Европейский союз, Африканский союз и Экономическое сообщество западноафриканских государств. Операции в Гаити, Индонезии и Папуа — Новой Гвинее проводили коалиции под руководством США и Австралии. А Франция все чаще предпочитает проводить такие операции самостоятельно, как это было в Кот-дʼИвуаре в 2004-м или в Центрально-Африканской Республике (ЦАР) в 2013-м.

Миротворческую операцию, которая проводится не под флагом ООН, бывает непросто отличить от военной интервенции. Например, в 1998-м ЮАР и Ботсвана направили в Лесото военных, чтобы предотвратить переворот. Формально операцию авторизовала региональная организация (Сообщество развития Юга Африки), а легитимные власти Лесото сами попросили разместить на территории страны миротворческий контингент. Но у ЮАР был собственный интерес — сохранить доступ к стратегическим ресурсам.

ООН обычно старается вмешиваться в подобные операции: авторизует их, помогает сформулировать мандат миротворцев. Далеко не каждую миротворческую операцию, в которой не участвуют «голубые каски», стоит считать скрытой военной интервенцией. Напротив, большинство из них все же действительно имеет классический миротворческий характер.

Миротворческая миссия фундаментально отличается от военной интервенции по трем признакам: 1) согласию легитимных властей на стационирование в их стране миротворческого контингента; 2) непредвзятости миротворцев по отношению к сторонам конфликта; 3) авторизации на применение силы только в случае самообороны или защиты мандата миссии. В период военной интервенции вооруженные силы третьей стороны (чаще всего государства), напротив, активно поддерживают одну из сторон и неограниченно применяют силу во время активной фазы вооруженного конфликта.

Почему миротворцы не могут остановить войны?

Это далеко не всегда их первостепенная задача.

Начнем с того, что обычно миротворцев размещают в зоне конфликта уже после того, как его активная фаза завершилась. Они должны не допустить возобновления боевых действий и способствовать послевоенному восстановлению. Миротворцы — не «международные жандармы», их миссия — гуманитарная, они не сила принуждения. 

По крайней мере, так некогда задумывался институт миротворчества. И некоторое время он так и работал. После прекращения огня власти страны обращались к международному сообществу (к ООН, региональным организациям или отдельной стране, например к США), просили разместить на своей территории миротворцев — и те помогали налаживать мирную жизнь. Одно их присутствие сдерживало тех, кто хотел бы возобновить войну. Плюс они распределяли гуманитарную помощь, под их защитой работали врачи, учителя, инженеры и другие специалисты.

Однако опыт Сребреницы и Руанды поставил этот институт под сомнение. Поэтому в 2005-м страны — члены ООН приняли доктрину «ответственности по защите»: суверенные государства обязаны обеспечивать эффективную защиту прав человека на своей территории, а если их власти не справляются — международное сообщество может и даже должно вмешаться в ситуацию, вплоть до военной интервенции. Такие «гуманитарные интервенции» имели место в Сербии в 1999-м (еще до официального принятия доктрины), в Ливии в 2011-м, в Сирии в 2014-м.

Более того, в последние 15 лет мандаты миротворцев разрешают им быть более проактивными и даже превентивно использовать силу против комбатантов, которые отказываются разоружаться. Или против людей, серьезно угрожающих успеху миротворческой миссии.

Вот всего несколько примеров мандатов миротворческих операций, авторизованных Совбезом ООН: обучение полицейского персонала, мониторинг нарушений прав человека, организация и проведение демократических выборов, помощь в ликвидации последствий катастроф и чрезвычайных ситуаций, судебная реформа, инспекция тюрем и реформирование пенитенциарной системы, продвижение гендерного равенства. 

Из-за такого разброса очень сложно выработать какие-то единые критерии, по которым можно было бы оценить эффективность каждой миротворческой операции. Поэтому при желании можно найти исследования и статистику, подтверждающие любую точку зрения: что около 85% миротворческих операций обеспечили мирное развитие тех стран, где они проводились; что размещение миротворцев в стране на 55–62% сокращает риск нового вооруженного конфликта, резко снижает показатели смертности среди гражданского населения и местных военных; что в 75% случаев гражданские войны, в которые вмешивалась ООН, возобновлялись спустя 10 лет; что в долгосрочной перспективе только половина миротворческих операций привела к по-настоящему устойчивому миру, а в остальных случаях миротворцы не смогли повлиять на уровень насилия.

Современные миротворческие миссии — это чаще всего несколько сотен, в лучшем случае тысяч военных и полицейских, сопровождающих огромный бюрократический аппарат, который состоит из многочисленных экспертов по устойчивому развитию, экологии, торговле, политике, технологиям, экономике, государственному управлению, правосудию, правам ЛГБТК-людей, выборам, медиа и так далее. В послевоенных Восточном Тиморе и Косове миротворческая миссия ООН фактически выступала в качестве переходного правительства — ситуация, немыслимая еще 30–40 лет назад. 

В ответ на частые претензии, что миротворцы не могут остановить новые войны, участники операций часто жалуются на отсутствие ресурсов, финансирования и кадров. А главное — на отсутствие четких и реалистичных задач. Миротворческая миссия — это всегда результат международного компромисса. Во многих странах, охваченных вооруженными конфликтами, миротворцы — это, может, не идеальный, но часто единственный источник хоть какой-то безопасности. В ЦАР и Конго местные жители даже выходили на протесты против закрытия базы «голубых касок» в их регионе. 

А российские миротворцы — настоящие миротворцы?

Нет, это инструмент влияния. И в этом отношении, конечно, Россия совсем не уникальна.

После распада СССР российские власти стали рассматривать участие в международных миротворческих операциях как способ повысить международный престиж страны и ее влияние на мировую архитектуру безопасности. В 1992-м Россия отправила около 900 миротворцев в Боснию и Герцеговину, в 1995-м — вертолетчиков для поддержки миссии ООН в Анголе, в 1999-м — 3,6 тысячи миротворцев в Косово. 

В нулевых годах российские миротворцы были в составе миссий ООН по поддержанию мира в Сьерра-Леоне, Судане и Бурунди. Около сотни россиян-миротворцев участвовали в операции Евросоюза в поддержку ООН в Республике Чад и Центрально-Африканской Республике. В разные годы российские «голубые каски» также входили в состав наблюдательных миссий в Руанде, Гватемале, Восточном Тиморе и Демократической Республике Конго. 

Но все же определяющим был югославский опыт. Он убедил российские власти в том, что международное миротворчество постепенно клонится не туда, куда им бы хотелось, а к «экспорту демократии» и «мировой жандармерии», руководимой Западом. Не то чтобы они были в принципе против этого — скорее им не нравилось, что они не участвуют в руководстве процессом.

В 2005-м Россия тоже голосовала за доктрину «ответственности по защите» (Генассамблея ООН приняла ее единогласно), но теперь возражает против того, как ее интерпретируют. По мнению Кремля, она стала оправданием для свержения в разных странах законных властей, которые неугодны США и «коллективному Западу», установления «марионеточных режимов» и навязывания всему миру либеральной демократии по западному образцу. А миротворчество якобы стало одним из инструментов этой деятельности.

Еще в девяностые российские власти стали использовать собственных миротворцев в странах бывшего СССР как инструмент влияния. Им, видимо, казалось, что точно так же Запад использует своих миротворцев в других частях света.

Можно сказать и так: когда Россия самостоятельно (а не под эгидой ООН) занимается миротворчеством — она это делает во имя не международной, а национальной безопасности.

Если сильно упрощать, Россия использует своих миротворцев не для послевоенного восстановления, а для замораживания конфликтов. Обычно она формально заявляет о нейтралитете, но фактически поддерживает одну из сторон конфликта. Так было и в Приднестровье, и в Абхазии, и в Южной Осетии. Размещение российских миротворцев всякий раз приводило к тому, что конфликт не разрешался: именно они обеспечивали сохранение непризнанных государств и очагов напряжения вдоль своих границ. И те же Молдова и Грузия уже не могли самостоятельно, без России, решать проблемы своей территориальной целостности.

Российские власти не делают большого секрета из того, что миротворческие операции необходимы для консолидации влияния в «ближнем зарубежье». А еще это почти безотказно работающий инструмент повышения рейтинга: россияне обычно одобряют размещение миротворцев на постсоветском пространстве и равнодушны к их участию в урегулировании, скажем, в Африке.

Исследователи обратили внимание, что после аннексии Крыма и начала боевых действий в Донецкой и Луганской областях Украины характер российского миротворчества трансформировался. Наглядным образом это продемонстрировало участие миротворцев ОДКБ под руководством России в подавлении протестов и «восстановлении конституционного порядка» в Казахстане в январе 2022-го. Это был тот самый случай, когда миротворчество было практически неотличимо от военной интервенции. 

Уже тогда часть аналитиков предположила, что в следующий раз Россия сможет использовать миротворцев для полноценного военного вторжения. Так и случилось: 21 февраля 2022 года Владимир Путин анонсировал, что РФ отправит на украинские территории, контролируемые самопровозглашенными ДНР и ЛНР, миротворческий контингент, чтобы «обеспечить независимость» «народных республик». 

Разместив своих миротворцев в Карабахе в 2020-м, Россия, очевидно, предполагала и там стать этаким вершителем судеб региона. Но из-за войны с Украиной у нее в решительный момент не нашлось для этого ни сил, ни авторитета. 

И дело тут, конечно, не в том, что российское миротворчество всегда корыстно, а западное всегда бескорыстно. Разница тут скорее в подходе: Запад стремится разрешить любой конфликт выгодным для себя образом, а Россия видит свою выгоду в том, чтобы конфликт остался неразрешенным.

Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока готовили это письмо

Гражданское население стран, на территории которых стационируют миротворческий контингент, часто дает «голубым каскам» язвительные прозвища. Жители Сальвадора прозвали миротворцев ООН «объединенными отдыхающими», киприоты — «смотрителями пляжей», а боснийцы — и вовсе «смурфиками».