разбор

Путин заставил общество и элиты поверить в то, что будущее — это зло Максим Трудолюбов размышляет о том, как долго это еще позволит российскому режиму удерживать власть

Источник: Meduza

При раннем Путине российская власть еще выдвигала лозунги, обещавшие лучшее будущее («удвоение ВВП» или хотя бы максимально абстрактная «модернизация России»). Но уже с начала 2010-х их сменила риторика борьбы с внешними угрозами, а также предотвращения политического апокалипсиса в виде «цветных революций». Задачи, которые теперь ставит Кремль перед собой и перед обществом, — это не вехи будущего развития, а размытые цели «спецоперации» в Украине и целевые показатели на так называемых выборах. Если посмотреть на происходящее в России свежим взглядом со стороны, может показаться странным, каким образом Путин все еще держится у власти. Редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов пытается это объяснить.

В российском обществе идет невидимая борьба — более значимая, чем, например, споры уехавших и оставшихся. Водораздел проходит между теми, у кого есть доля в настоящем, и теми, кто надеется, рассчитывает, ставит на будущее.

Разделение подобного рода существует в любой стране. Оно часто проявляется в политической борьбе между консерваторами и сторонниками перемен — либералами, левыми. Группы адептов настоящего и стремящихся в будущее могут пересекаться, ведь люди с собственностью, бизнесом и большим социальным капиталом, даже выигрывая здесь и сейчас, могут бороться за изменения.

Но сегодняшняя Россия — это один из тех тяжелых случаев, когда между двумя частями общества разрастается пропасть. Ведь те, кто получает преференции от настоящего, — это очень часто бенефициары войны.

Свобода произвола и коррупции

До войны у элит путинского времени была ясна картина будущего с жизнью «на пенсии» там, где у детей есть перспективы, где защищена собственность и погода лучше, чем в России. Западные санкции ограничили эти возможности, хотя и не вполне: множество высокопоставленных бизнесменов и чиновников, прямо отвечающих за продолжение агрессии, до сих пор существуют в этом модусе. 

Но эти возможности, очевидно, будут сокращаться. Это осознает и кремлевское руководство, которое стремится предотвратить недовольство от потери будущего с помощью комбинации из угроз и выгод в настоящем. Таинственные смерти российских топ-менеджеров служат фоном, на котором обслуживающим высшую власть людям предлагаются новые «свободы». Для силовых элит это свобода поиска все новых «врагов», преследования за инакомыслие — и вообще, любого бессудного насилия. 

Гражданским элитам, привыкшим к высоким доходам и постепенной интеграции в западные общества и структуры, Путин предлагает дополнительную свободу обогащения в стране. Он последовательно делает старые коррупционные практики все более приемлемыми. Россия вышла из Конвенции об уголовной ответственности за коррупцию, ратифицированной в прежнюю эпоху, в 2006 году. Чиновникам и депутатам местных парламентов разрешено не публиковать декларации о доходах. Значительная часть реестров и баз данных полностью или частично закрыта для публичного доступа. Это, по сути, свобода коррупции. 

Если посмотреть на все это свежим взглядом со стороны, трудно понять, каким образом Путин все еще у власти. Непросто уложить в голове, как россияне, которых лишают настоящих свобод, терпят расширяющиеся «свободы» приближенных к власти — свободу насилия и свободу обкрадывать их. 

Время как угроза

Прагматический ответ здесь начинается с понимания, что у многих россиян все меньше альтернатив работе прямо на государство — или крупный бизнес, с государством связанный. Еще до начала полномасштабного вторжения доля малого бизнеса в общем обороте различных предприятий снизилась до 11,5%, а это самый низкий показатель с начала таких измерений в 2008 году.  

Да, в госсекторе и госкорпорациях России, по данным на 2021-й, работали 39% из 75 миллионов трудоустроенных граждан, а в частном — 49% (.pdf). Но, как замечает политолог Павел Лузин, многие предприятия, формально относящиеся к частному или смешанному сектору, де-факто находятся под управлением государства. Например, такие крупные работодатели, как нефтяная компания «Роснефть» или крупнейший банк страны Сбербанк. Это означает, что фактическая доля работников госсектора должна быть ближе к 50%. 

Российская экономика стагнирует, все усилия экономического блока правительства направлены не на рост, а на то, чтобы не допустить кризиса. При этом в России традиционно низкая безработица, и это означает, что сотрудники предприятий и организаций госсектора могут рассчитывать — при невысоком уровне доходов — на некоторую стабильность. Наряду с режимом западных санкций, действующим против РФ, это создает дополнительный «клапан безопасности» для Кремля. В силу растущей технологической отсталости работники российских предприятий будут все менее конкурентоспособными и не станут рваться ни к отъезду, ни к протестам против статус-кво, то есть против войны. 

На то же рассчитана государственная политика в отношении «третьего сектора»

Однако более глубокая причина, почему так стабильна государственная власть в России, состоит в том, что Кремлю удалось создать у граждан впечатление, что само течение времени несет с собой новые и новые угрозы. Реальные сторонники Путина поддерживают не столько его, сколько держатся за настоящее с его убывающими возможностями. Они — быть может, не отдавая себе отчет — выступают за медленную деградацию, опасаясь быстрой. Осознанно или неосознанно, но это воспроизводит лагерную логику, описанную Александром Солженицыным (и не только им): «Умри ты сегодня, а я завтра». 

Политические менеджеры умудряются добиваться от общества одобрения лидера, при котором жизнь этого самого общества по объективным показателям ухудшается на протяжении более десяти лет. И представляют этого человека как защитника от еще более тяжких ухудшений, катаклизмов и вторжения вражеских сил. Такая картина мира имеет под собой богатую традицию и противоположна той, которая лишь 200 лет назад возобладала в западном сознании.

Новые западные представления, связанные с эпохой Просвещения, включают в себя идею прогресса, то есть надежду на лучшую жизнь в будущем, возможную благодаря передаче опыта от прошлых поколений следующим. Во второй половине XVIII века в европейской мысли утвердилось представление о линейном (или спиральном), а не циклическом времени. Один из создателей идеи прогресса, французский просветитель и экономист Анн Робер Тюрго (1727–1781), верил, что благодаря «последовательным успехам человеческого разума» (название одной из его речей) нравы смягчатся, нации сблизятся, а торговля и политика объединят человечество.

Между тем по-настоящему традиционным для многих культур было представление о времени как о циклическом процессе, где на смену лучшим временам идут деградация и распад. Прошлое представлялось светлым, а будущее — темным. Мир, созданный Богом сразу в совершенном и законченном виде, со временем становился только хуже. Человек от эпохи к эпохе терял изначальную невинность и причастность к божественному образу жизни. В Библии это было показано через историю об изгнании из рая. В мифологии — например, через рассказ о смене эпох, символизируемых различными металлами: сначала золотой век, потом серебряный, за ним бронзовый и железный. Каждый следующий металл оказывался менее ценным, зато более твердым.

Пожалуй, только в этом смысле путинская квазиидеология представляет возвращение к «традиционным ценностям».

Российский «катехон»

Представление о том, что мир катится в пропасть, напоминает еще об одном древнем понятии — «катехон». В переводе с древнегреческого это слово означает «удерживающий» и используется во Втором послании апостола Павла к фессалоникийцам. В тексте говорится, что некая «тайна беззакония не совершится», «пока не будет взят от среды удерживающий теперь». Что это значит, не вполне ясно — но многие толкователи посчитали, что речь об особой роли политической власти, призванной сколько нужно предотвращать наступление конца мира. Правитель при таком взгляде отвечает за наведение порядка перед лицом хаоса. Прибегая к силе, он позволяет свершиться главному — распространению христианского вероучения на вверенной ему территории, благодаря чему больше людей получат шанс спастись, когда апокалипсис все-таки наступит. Правитель, таким образом, не может и не должен предотвращать конец света, но может выиграть время для спасения своих подданных.

Понятие «катехон» популярно, в частности, в ультраправых кругах, поскольку к нему прибегал в своих рассуждениях немецкий юрист и философ Карл Шмитт. Шмитт, вступивший в НСДАП вскоре после ее прихода к власти в Германии в 1933 году, считал, что фигура «удерживающего» необходима для предотвращения «политического апокалипсиса», угрожавшего государству снизу. С его точки зрения, опасность исходила от многочисленных противоборствующих партий (прежде всего коммунистической).

По Шмитту, осмысленная человеческая деятельность только и возможна благодаря «удерживающему», поскольку в противном случае страх перед хаосом заставляет человека опустить руки и сдаться. «Это секулярная версия христианской эсхатологии, которая делает возможной „политику настоящего“», — пишет современный комментатор Шмитта. 

Не так важно, разделяют ли нынешние российские правители этот мрачный мистический взгляд на политическую реальность, но они его воплощают в жизнь своими действиями. Роль «светлого прошлого» играет в их риторике то Российская империя, то Советский Союз — в зависимости от аудитории. А «темное будущее» — это угроза кризиса, распада страны или захвата ее врагами. Декларации развития, экономического роста и позитивных ориентиров остались в нулевых. Их отголоски еще звучали в первой половине десятых, но уже тогда риторика угроз и приостановления «политического апокалипсиса» возобладала. 

Но приостановление не равно предотвращению. Если считать, что роль правителя лишь в том, чтобы выиграть время перед наступлением конца света — в нашем случае «цветной революции», — из этого вытекает, что это событие все равно неизбежно. Самые яростные лоялисты и бескомпромиссные оппозиционеры, по сути, согласны в одном: наступление будущего можно в лучшем (или в худшем) случае надолго оттянуть, но в нем все равно не будет ни Путина, ни созданной им системы власти. Разница в том, что лоялисты против такого будущего, а оппозиционеры — за.

Разрядить эту напряженность может лишь отказ от мыслительной ловушки, из-за попадания в которую политические перемены описываются апокалиптически — либо в негативном («конец света»), либо в позитивном («новое царство») ключе.