истории

Соцсети заполнены фотографиями уличного постера, пародирующего логотип телеканала «Россия 1», — «****** [брехня] 1» Мы поговорили с его автором (и показываем другие работы художника)

Источник: Meduza

Уличный художник из Екатеринбурга BFMTH (своего настоящего имени он не раскрывает) в начале июля сделал работу «За решеткой» — портрет Владимира Путина на газовой будке, на который нужно смотреть сквозь забор. Другая его работа — надпись «****** [брехня] 1» на Октябрьской площади Екатеринбурга, напоминающая логотип федерального телеканала «Россия 1». Несмотря на преследования художников и всех, кто высказывается против войны, BFMTH продолжает оставаться в России. «Медуза» поговорила с BFMTH о том, почему он изображает Путина маленьким животным на руках Кадырова, как придумал работу, посвященную «Медузе», и может ли российский художник оставаться сегодня вне политики.

— Что значит твой псевдоним?

— BFMTH — это измененное написание имени демонического существа Бафомета. Оно пришло мне в голову из-за увлечения субкультурами: мне всегда нравилась тяжелая музыка. 

— Не было ли у тебя страха, что тебя деанонимизируют и будут последствия?

— Я взрослый человек и делаю это [создаю свои работы] осознанно. Я понимаю все риски и иду на них сознательно. У меня есть позиция, я должен ее высказывать прямо. Страшно будет, скорее всего, когда я окажусь в отделении полиции. В наши дни это достаточно «интересный» опыт. 

— Как ты пытаешься себя обезопасить, когда выходишь на улицу делать новую работу?

— Нужно выключать телефон и не брать его с собой. Да и вообще все свои аккаунты лучше зарегистрировать на левые симки, чтобы перестраховаться. Естественно, необходимо надевать маску.

— Как появился «****** 1 [брехня 1]»?

— Изначально это был стикер, который я расклеивал по городу, а уже потом я решил сделать работу более масштабной. «Россия 1» — это государственный канал, на котором очень много ******* [брехни]. Я подумал, что это отличная игра слов: «****** 1» — это «один ****** [одна брехня]». То есть все, что я от них слышу. Чем прямее задумка, тем лучше она воспринимается людьми.

— Сколько работа продержалась?

— Я разместил «******» в три часа ночи — сфотографировал, ушел домой и выложил в инстаграм. Утром журналисты [екатеринбургского издания] Itʼs My City пришли его сфотографировать, а его уже не было. То есть плакат никто не трогал часов пять.

— Ты получал угрозы после того, как про работу написали многие СМИ?

— Удивительно, но ничего такого пока не было. Даже никаких срачей в комментариях, что очень странно.

— А какая была реакция?

— Мне написали несколько известных художников — среди них был Тимофей Радя. Они сказали, что это очень крутая работа. Многие телеграм-каналы [например, изданий «Новая газета.Европа», ASTRA и SOTA] запостили фотографию плаката у себя — так люди обратили на меня внимание. После этого в инстаграм-аккаунте фестиваля уличного искусства «Карт-бланш» появилось фото другой моей работы — «Мир в жопе». Она [была сделана до «******* 1» и] продержалась гораздо дольше — три дня. Ее закрасили только после того, как фото появилось в аккаунте фестиваля — наверное, изначально никто не увидел в ней политического контекста. Закрасили ее просто потому, что она тоже моя — после шумихи вокруг «******* 1». 

Про меня и других художников из Екатеринбурга сейчас снимает небольшой документальный фильм журналистка, имя которой я не буду называть ради ее безопасности. В нем мы рассказываем о своем отношении к войне и показываем свои антивоенные работы. И «Мир в жопе», и «****** 1» фигурируют в этом фильме.

— Сколько продержалась твоя предыдущая работа «За решеткой»?

— Больше суток — из-за глупости людей [сотрудников ТСЖ и газовщиков], которые увидели ее. Они не могли определиться: эта работа за Путина или против? Председательница ТСЖ подумала, что против, и вызвала газовщиков, а газовщики решили, что за, и побоялись ее сдирать. Поэтому работа вызвала дополнительный резонанс. Обо все этом рассказывали в телеграм-канале Itʼs My City.

— Твое искусство всегда было связано с критикой режима в России?

— Я художник-самоучка, работаю четвертый год, сейчас это мое основное занятие: сначала писал на холсте, потом начал заниматься диджитал-артом, а после — печатать цифровые изображения и размещать их на улице. Вообще я учился на геодезиста — и довольно долго работал по профессии. Все [интерес к искусству] началось с того, что в 19 лет я посмотрел «Выход через сувенирную лавку» — один из первых крупных фильмов о Бэнкси. Я подумал: «О, как классно! Я могу делать так же». Начал для себя делать небольшие работы, рисовать на холстах. Тогда мой арт не был политическим.

Потом на какое-то время забил [на искусство], а затем случились известные акции, когда мы в Екатеринбурге выходили на митинги и отстаивали сквер. На этом фоне я сделал карикатуру на [журналиста Владимира] Соловьева — это его портрет с оскорблением «бес ****** [драный]». Я выложил фото, оно завирусилось, а потом инстаграм удалил этот пост.

— Ты помнишь, когда занял эту жесткую позицию?

— Я всегда относил себя к контркультуре и думал, что государство нас обманывает. Я видел новости о преступлениях, которые совершают полицейские, незаконных тюремных сроках. Еще сильнее начал интересоваться политикой после аннексии Крыма. Для меня это было очень странно — нужно ведь дружить [с Украиной], а не воевать. Я стал больше читать и смотреть расследований преступлений Путина и его окружения — этого более чем достаточно, чтобы быть против режима и не поддерживать действия власти.

Я осознавал, что бандиты, которые пришли к власти, просто так ее не отдадут. И еще я знал, что они будут совершать преступления против оппозиции — в этом смысле меня, конечно, очень сильно «возбудило» убийство [политика Бориса] Немцова. Но никаких конкретных работ на эту тему я не делал.

— Как ты сам определяешь свой стиль?

— Это политическая карикатура. При этом я не люблю игру смыслов, чаще всего просто бью прямо в лоб. Я знаю много работ, в которых авторы пытаются завуалировать послание. Но я думаю, что сейчас очень важно заявлять все прямо: постирония уже всем надоела. 

Мой стиль сформировался под влиянием Бэнкси, музыкальных афиш хардкор-концертов и обложек блэк-метал-альбомов. Они [их создатели] брали изображение, делали черно-белым и выкручивали контраст на максимум. Я его [стиль афиш и обложек] немного изменил: за счет большого количества точек у меня появились полутени и изображение стало лучше читаться.

— Ты помнишь утро 24 февраля?

— Я проснулся и увидел, что все паблики забиты информацией о том, что Путин напал [на Украину]. Я был шокирован — наверное, как и любой человек с высоким уровнем эмпатии. Думаю, никто не ожидал войны.

— Пропаганда уже поссорила множество людей. Есть примеры, когда разваливаются семьи. Есть ли у тебя такой опыт?

— С семьей я не общаюсь уже давно по личным причинам, об их отношении [к войне] я ничего не знаю. В моем окружении почти все придерживаются мнения, что [государственные] средства массовой информации врут, что [журналист Владимир] Соловьев несет полную ***** [неправду] и прочее. Мне не приходилось никого ни в чем убеждать, да я и не вижу в этом особенного смысла. Я делаю свой арт: если люди интересуются этим, то они постепенно становятся на мою сторону. С другой стороны, после 24 февраля многие от моего творчества отписались.

— Как ты отслеживал это?

— Да просто в инстаграме были видны отписки, когда я высказался против [войны]. Я выкладывал очень жесткие работы, некоторые после этого писали в директ: «Как ты так это поддерживаешь? Они [украинцы, НАТО] хотят нас убить». Отписалось процентов десять от моей довоенной аудитории. 

— При этом твое искусство и до 24 февраля было политическим.

— Видимо, эти люди думали, что все преступления действующего режима обнуляются после начала войны. Или что россиянам надо объединиться, несмотря на предыдущие события [ужесточение режима и уголовное преследование оппозиции]. Но это так не работает. Я как освещал преступления режима, так и продолжу это делать. Видимо, они повелись на пропаганду о том, что во всем мире русофобия, а еще недовольны тем, что из-за санкций лишились различных сервисов.

— Как эмоции влияли на твое творчество, как они в нем проявлялись?

— Они добавляли ненависти, подкидывали идей. Из-за войны мой список тем расширился, я начал делать больше работ на улице. Одна из первых — с солдатом в цинковом гробу. Я сделал ее сразу после начала войны. Я просто шел, увидел узкое окно в металлической раме и подумал: «Вау, оно напоминает цинковый гроб». Но эта работа не вызвала никакого резонанса: либо ее мало кто понял, либо мало кто увидел. Она провисела буквально один-два дня, после чего ее сняли. 

Или вот работа «Им нужен твой патриотизм» — она была сделана там же, где и «****** 1» [на Октябрьской площади Екатеринбурга], и провисела тоже всего несколько часов. Скорее всего, их убирают коммунальщики — им просто говорят, чтобы центр всегда был чистым. А в этом месте всегда много людей — через дорогу здание администрации Екатеринбурга.

— В своих работах ты много внимания уделяешь Беларуси. Почему это важно для тебя?

— Я общаюсь с ребятами из Беларуси, которые участвовали в протестах [против фальсификации выборов в августе 2020 года]. Я вижу, как похожи диктаторы в обеих странах, они контролируют все процессы и более-менее одинаково себя ведут. Но, как говорят мои друзья из Беларуси, которым пришлось уехать, Россия движется в сторону Беларуси, со временем все будет только ухудшаться. Гайки будут закручиваться все сильнее.

— Дело против Григория Мумрикова — это знак, что всем независимым художникам надо уезжать из страны?

— Если тебя начинают преследовать, то надо уезжать: лучше быть на свободе, чем на зоне, это нормально для любого человека. Но пока все тихо и спокойно, я продолжу заниматься своим творчеством. Я не уеду, пока меня не объявят в розыск.

— Возможно ли удаленно заниматься антивоенным стрит-артом?

— Сто процентов. С ребятами из Беларуси у нас есть небольшое объединение Rekta Ago. Сейчас в нем восемь участников, почти все — из Беларуси, один художник из Украины. Все получилось спонтанно: большинство из нас публиковались в «Ассоциации худших художников», а ребятам из Беларуси после событий в августе 2020 года пришлось срочно уезжать в Польшу. 

Так появилась возможность развиваться в этой стране: мои работы там выставлялись уже дважды. Сейчас мы готовим другую выставку в Европе. 

[В переводе с языка эсперанто] Rekta Ago — «Прямое действие», это название придумал один из основателей. Мне оно нравится: прямое действие — это прямой смысл, прямое заявление. Об одном из участников — Владиславе Бохане — заговорили, когда он отправил письмо в администрацию школы в Клину. Это наших рук дело.

— У тебя есть работа, на которой Рамзан Кадыров держит на руках маленькое животное с головой Владимира Путина. Откуда взялся этот образ?

— Учитывая то, что Рамзан Кадыров себе позволяет, думаю, он держит в страхе Путина. Его заваливают деньгами, чтобы он не чудил. Плюс это игра слов: Кадыров часто произносит слово «дон» — а на изображении он напоминает Дона Корлеоне.

— А другую свою работу — «Купола» — ты сделал, когда прошлой осенью в России заводили дела по статье об «оскорблении чувств верующих»?

— Не совсем. Купола похожи на петли, а учитывая то, как сильно религия входит в нашу жизнь, их можно сравнивать: религия обвязывает шею, как петля. Вместо распятия появляется узел, а тебе нужно думать о том, что можно говорить, а что нет.

— Что ты вкладывал в «Молчание ягнят» — изображение стриженой овцы, на которую идеально ложится карта России?

— Это молчание общества, отсутствие реакции на беспредел. Люди молча смотрят, как у них забирают ресурсы — грубо говоря, состригают шерсть. Еще и радуются — блеют — перед власть имущими. 

— У тебя есть и работа, посвященная «Медузе».

— Она появилась, когда «Медузу» признали «иноагентом». Я подумал, что было бы очень классно взять и сделать вариацию на тему скульптуры «Персей» [авторства Бенвенуто Челлини]. Мне кажется, это очень крутая работа.

— Какие свои работы для тебя особенно ценны? 

— «Союз» — две слипшиеся [в процессе спаривания] собаки с лицами Путина и Лукашенко. В этом вся их сущность: диктаторы сближаются, сцепляются и навсегда будут вместе — им друг от друга теперь не отмазаться. Одному будут предъявлять за преступления другого и другому — за преступления первого. Еще нравится «Война = Бизнес», в которой ракета распадается на монеты. Так я изобразил коррупцию: бюджеты на российскую армию разворовали, нет эффективного вооружения.

— Может ли искусство сегодня быть вне политики?

— Конечно. Многие художники хотят рисовать натюрморты и котиков. Но с другой стороны, я считаю, что любой человек [в России] должен интересоваться политикой и иметь гражданскую позицию, потому что живет в этой стране — и это [репрессии] может его коснуться.

— Как думаешь, могут ли российские арт-институции с тобой сегодня сотрудничать?

— Думаю, нет. Они просто делают вид, что меня не существует. Но с другой стороны, после начала войны за распространение моего творчества их могут привлечь [к суду за распространение «фейков» или «дискредитацию» российской армии], поэтому будет просто странно, если кто-то возьмет мои работы [на выставку].

— Что должно случиться, чтобы ты понял, что то, что ты делаешь, — не напрасно?

— Если люди будут переходить на мою сторону и понимать, что [государство] нам врет. Я буду убеждать людей в том, что они должны по-другому смотреть на этот мир. Я ведь тоже рупор пропаганды: у меня есть четкие идеи, которые я доношу, как это делают пропагандисты. Слово «пропаганда» стало грязным, потому что тот же Соловьев пропагандист. При этом пропаганда не всегда зло. Есть, например, пропаганда здорового образа жизни.

— Ты общаешься с другими российскими художниками, поддерживаешь связь?

— Я стараюсь держаться в стороне. Мне так интереснее. Я иду своим путем. Но мне нравится, что серьезные художники хотят со мной познакомиться. Я получил лайк [на одну из своих работ] от Славы ПТРК, таким образом он как бы выразил мне респект.