истории

Четыре года назад Владислав Мордасов вышел на пикет в центр Ростова-на-Дону. Его обвинили в попытке устроить «Революцию 5 ноября» и осудили  «Медуза» пообщалась с ним сразу после освобождения из колонии

Источник: Meduza

Четыре года назад — 5 ноября 2017 года — 21-летний Владислав Мордасов и 18-летний Ян Сидоров вышли на площадь к зданию правительства Ростовской области с плакатами в поддержку людей, лишившихся жилья после крупного пожара в центре Ростова-на-Дону. Активистов задержали, а позже обвинили в связях с движением «Артподоготовка» блогера Вячеслава Мальцева — и попытке устроить «Революцию 5 ноября», к которой призывал Мальцев. Первоначально оба признали вину, но затем заявили, что дали показания под пытками. Несмотря на это Мордасову и Сидорову дали по шесть с половиной лет колонии строгого режима. Позже Верховный суд сократил этот срок до четырех лет. 3 ноября оба вышли на свободу. По просьбе «Медузы» журналист Глеб Голод, освещавший «ростовское дело», пообщался с Владиславом Мордасовым.

— Почему вы тогда вышли на акцию? 

— Потому что надо было кому-то выходить. Проблемы есть, они не решаются. [Но] я не выходил по призыву Мальцева, как было сказано в обвинении. Я смотрел его канал, как и много других каналов на ютьюбе. Но сторонником конкретно этого блогера я не был.

[Все началось с того, что] как-то в комментариях под роликом [на ютьюбе] я увидел ссылку на чат «Революция в России» — и зашел туда. Спросил, есть ли кто из Ростова. Отозвался парень по имени Олег Коцарев. Мы решили создать свой чат в Ростове. Создал его я, а в «Революция 5/11/17 Ростов-на-Дону» переименовал уже Коцарев, который тоже был администратором.

Чат довольно быстро перестал быть местом обсуждения Мальцева и стал превращаться в группу оппозиционно настроенных ребят, которые хотели выйти на мирную акцию. Но быстро стали появляться провокаторы, которые призывали к вооруженному сопротивлению. Я их удалял, делал замечания, но модерировать чат из почти двухсот человек невозможно.

Сам я никогда не был сторонником насильственного протеста. Для меня триггером [выйти на акцию] стала ситуация с погорельцами (в августе 2017 года в Ростове сгорел целый район в центре города — прим. «Медузы»). Власть в открытую наплевала на право частной собственности человека. Других проблем тоже масса, перечислять их поименно нет смысла, но в каждой сфере система не функционирует как должна.

— Вы тогда предполагали, чем это может обернуться?

— Да, но мы скорее шутили, что нас посадят. Думали, что самое страшное, что нам грозит — административка.

— Если бы вы знали, что получите за это четыре года, то все равно вышли?

— Тогда — не знаю. Сейчас — да. Не жалею об этом.

— Вы были знакомы с Яном Сидоровым до того, как вышли на площадь? 

— Видел пару раз. Мы познакомились третьего ноября — за два дня до всего. В чате он был одним из самых адекватных участников. Я предложил ему и еще паре ребят встретиться. Мы увиделись, пообщались и разошлись. На следующий день мне позвонили с неизвестного номера — спросили, Мордасов ли я. Мужчина представился сотрудником полиции и предложил встретиться. Я отказался и рассказал об этом Яну. Он предложил на всякий случай переночевать у него. Мы встретились снова, закупили канцелярию для пикета, подготовили плакаты. Я остался у него в ночь с четвертого на пятое, а ближе к обеду мы пошли на площадь.

Но за все это время [с момента задержания] мы с Яном стали друзьями и планируем дальше по жизни вместе действовать.

— В вашем деле был и третий фигурант — Вячеслав Шашмин, который получил условный срок. Поддерживаете ли вы связь с ним? 

— Нет, больше никогда не общались. Но мы и до суда не были знакомы и не пересекались. Я вообще его не знаю.

Его поймали неподалеку, обвинили «в покушении на участие в массовых беспорядках».Суд в его случае мог назначить условное наказание, что и произошло. Мы на судах парой фраз перекинулись и все.

Все понимали, что дело абсолютно абсурдное, в том числе сами судьи. Не думаю, что Славик получил свой условный срок за какие-то «заслуги». Ему, конечно, могли дать какие-то готовые показания, но тогда это было бы в материалах дела. Они тогда хотели, чтоб мы друг друга вломили (то есть дали показания против других фигурантов — прим. «Медузы»), но мы этого не сделали. Думаю, однажды с ним пообщаемся. 

— Есть распространенное мнение, что дело «Артподготовки» — провокация спецслужб.

— Очень сложно что-то сказать по этому поводу. Не хочется основывать свое мнение на домыслах, а конкретных фактов мне неизвестно. Допускаю, что это могла быть провокация, но точно утверждать нельзя. Возможно когда-нибудь мы об этом узнаем.

— Чем вы занимались четыре года назад? Как выглядела ваша жизнь до пикета 5 ноября 2017 года?

— Как обычная жизнь провинциального человека: работа — дом. Я работал на утилизационном предприятии, перерабатывал полимерные отходы, производил люки. На обычном заводе работал. Никаким активистом до того дня не был. 

— Планируете вернуться к этой жизни?

— Нет, планирую заниматься правозащитной деятельностью в области прав заключенных. Я на своей шкуре это все испытал, видел, как это работает изнутри. Видел, как работает следствие, какими методами они добиваются признаний. Видел, как суд, несмотря на отсутствие доказательств, выносит неправосудный приговор. Я два года провел в СИЗО и столько же в колонии, я понимаю, как работает система ФСИН. Этот опыт нужно обязательно использовать, и мы с Яном будем работать в этой области в одной команде. Основное внимание хотим уделять защите политзаключенных, но и о простых людях забывать нельзя ни в коем случае.

Сейчас мы с Яном поедем в Москву. Хотим повидаться с правозащитниками, наметить фронт работ. Есть энергия, есть желание работать. Думаю, в скором времени станет больше подробностей, чем конкретно мы будем заниматься, но пока точно не могу сказать. Пока лечу туда на два дня, но хочу переехать. Хочется, чтобы база была там.

— Что будете делать до переезда?

— Здоровьем надо заняться. За эти четыре года очень сильно испортились зубы. В целом обследоваться хотелось бы, здоровье проверить.

— Вы болели ковидом в колонии?

— Там не ставят такой диагноз. Но вспышки заболеваемости чем-то в колонии совпадали со вспышками заболеваемости ковидом по региону. Я болел в сентябре. Восемь дней температурил, не мог сбить ничем, но ничего, оклемался. Достаточно легко перенес.

Тяжелых случаев среди заключенных я не видел. В колонии была вакцинация «Спутником-V». Я вакцинировался еще в мае. Тогда это было добровольно, а в сентябре пришел начальник и сказал вакцинироваться, иначе обещал «наработку». Это когда за каждое малейшее нарушение выносят взыскание.

Еще обещали открыть свидания, но вместо этого ввели режим самоизоляции. В итоге свиданий не было ни у кого. За год и девять месяцев я виделся с мамой и братом один раз, и то это было краткосрочное свидание. Если смотреть абстрактно, запрет на свидания — это нарушение прав, как и принудительная вакцинация. Тем не менее, я это поддерживаю. Иногда спасение жизни важнее чем какие-то маленькие свободы людей.

— Каким в целом был тюремный быт?

— Каких-то вопиющих неправомерных действий там не было. Насилие, например, отсутствует. Но быт не соответствует никаким санитарным нормам — пространство очень тесное. Туалеты — полный кошмар. Нет горячего водоснабжения, только холодное. И даже оно не постоянное. Три раза в день набирается бак воды на тысячу литров: зимой этого хватает, а летом категорически нет, полдня без воды сидеть приходилось. Еще там иногда любят полностью отключить воду на несколько дней.

Питание в целом нормальное. Лучше, чем было в армии. Но все равно оставляет желать лучшего. Я регулярно вылавливал из еды тараканов, например. Попадались несвежие яйца, сырые котлеты.

Еще процветает воровство. Те, кто работает в столовой, крадут продукты, а потом их продают за сигареты другим заключенным. Администрация бездействует.

Но каких-то нарушений прав с их стороны особо нет. Даже касаемо взысканий могу сказать, что те, которые у меня были, я заслужил. 

— Что за взыскания?

— Выговоры за вынос продуктов из столовой и за передвижение вне строя. В целом это происходит постоянно — заключенные по-тихому передвигаются самостоятельно, и на это принято закрывать глаза. Младшие инспекторы отдела безопасности, которые должны осуществлять развод осужденных, не могут все успевать — их там максимум двое. Всегда кто-то выходит из строя, но в этом ничего такого нет.

Те, кто писал эти правила не понимают, как они должны функционировать. Полностью их соблюдать невозможно. Это понимают и администрация, и заключенные. Но периодически им все равно нужно отчитываться, поэтому кому-то все равно не повезет. Наказание — от выговора до заключения в изолятор, но я там ни разу не был.

— Какими были отношения с другими заключенными? Влиял ли на них твой статус политзаключенного? 

— Не могу сказать, что как-то повлиял. Многие до сих пор не знают, что с ними сидел политзаключенный. На протяжении всего срока находились люди, которые не знали. Сидели на соседних койках по полгода, и вдруг внезапно им в голову стукнуло спросить, что ж у меня за статья. Слышали, удивлялись, но воспринимали нормально. Не понимали, конечно, ради чего я вышел [на акцию], но негатива не было. В колонии вообще поощряются теплые отношения между людьми. Естественно, возникают личные конфликты, особенно на бытовой почве — например, кто-то чужую кружку взял. Дерутся даже, бывает, но в основном все мирно. 

— А сотрудники ФСИН как относились?

— Так же, как ко всем. Никакого предвзятого отношения или излишне снисходительного не видел. Когда у меня было два нарушения, был риск попасть в изолятор, но сидеть мне оставалось две недели до конца срока. Можно было суток на десять меня туда отправить, но начальник не стал этого делать. Сказал больше не нарушать и просто вынес еще один выговор. Хотел бы — закрыл.

— Чем вы сами занимались в колонии?

— Читал газеты и книги, играл в настольные игры. Не работал. Первое время меня вообще не привлекали к работе, а этим летом уже трудоустроили принудительно. Я вообще туда не ходил до конца августа, а потом пришел и бригадиру сказал, что работать не буду. Там довольно много таких. Я не против работать, но я был осужден незаконно, а у трудоустроенных осужденных из зарплаты изымаются средства за их содержание. Меня это не устраивало. Вы меня посадили, вы и оплачивайте.

При этом зарплаты там мизерные, конечно. Если вкалывать с утра до вечера на швейном производстве можно зарабатывать от силы несколько тысяч рублей в месяц.

— Что было самым тяжелым за все время?

— Наверно, все-таки теснота. Очень много людей, невозможно остаться в одиночестве. Постоянный шум. Мне очень не хватало одиночества. 22 дня я просидел в одиночной камере, и это было лучшее время за весь срок.

— Как вы там оказались?

— После апелляции, но еще до перевода в колонию нас отвезли в третью тюрьму в Новочеркасске, а там поместили в спецблок по одиночным камерам. В этой одиночной камере было замечательно. Ян сидел в камере напротив, можно было докричаться друг до друга. Администрация шла навстречу — сотрудник мог вывести нас в соседние дворики, можно было нормально пообщаться.

Уже в колонии я пять месяцев учился на слесаря-сантехника — получил третий разряд. Сейчас тоже хочу учиться, но еще не решил, в какой области. Для начала нужно закончить одиннадцатый класс. Так вышло, что я по молодости школу не закончил — отучился десять классов и ушел. Сначала перебивался шабашками, потом в армию забрали, а по возвращении уже на завод устроился. Хотелось бы вообще вышку получить в сфере права или политологии. Пока сидел в СИЗО и колонии прочитал учебник политологии, было интересно. Еще прочитал «Атлант расправил плечи», очень зацепила эта книга. Хочу теперь полное собрание сочинений Айн Рэнд прочесть.

Правда, больше читал «Новую газету». Она же три раза в неделю выходит, и за пару недель привозят огромную пачку. Нужно до прихода новых номеров успеть прочитать старые, а потом отдать остальным и проследить, чтобы они не самокрутки из них крутили, а читали. Потом еще это все отнести в библиотеку. Хочется, чтобы адекватная корреспонденция сохранялась в этих местах, и у людей к ней был доступ.

Еще читал письма, которые мне присылали. Их я с собой [из колонии] привез полторы сумки. Сначала они помещались в рюкзак, но потом пришлось на промзоне отдельную сумку заказывать — столько их было. 

— Кажется, что за то время, что вы были в колонии, репрессии только усилились.

— Я только вышел и толком не успел разобраться во всей ситуации. Нужно больше источников информации, нужно разобраться во всем как следует, а уже потом обсуждать какие-то факты и ситуации, чтоб не быть голословным.